Благодатная почва для ксенофобии

Кризис российской идентичности актуализировал этническую, религиозную, северокавказскую и кавказскую самоидентификацию горских народов, причем в цивилизационно-культурной оппозиции России

Ксенофобия – вечный спутник любого общества. Казалось, к концу 70-х годов ХХ века она почти полностью ушла из внутрисоветской жизни. Однако, со второй половины 80-х годов ксенофобия начала проявляться в самых радикальных формах.

Обычно корни ксенофобии пытаются выявить в доктринах этнонационализма, религиозного экстремизма или леворадикальных движений. Как правило, критиками ксенофобии выступают авторы, придерживающиеся, как им кажется, либеральных взглядов. В то же время позиции многих отечественных либералов, задорно клеймящих нетерпимость националистов, коммунистов, представителей традиционных религий, содержат поразительные «фобии» по отношению к любым взглядам, не совпадающим с их собственными , страдают навязчивым стремлением все закрыть, запретить, пресечь. В первую очередь это относится к любым проявлениям русского национального самосознания, а также этнического или религиозного сознания народов России.

Взрыв ксенофобии в конце 80-90-х годов ХХ века во многом был резонансом на либерально-радикальные преобразования союзного, а затем федерального центра, не учитывавшего социо-культурные и ментальные особенности народов России. В результате одной из сторон переживаемого Россией системного кризиса, стал кризис цивилизационно-культурной идентификации русских и народов Северного Кавказа.

Современная культура Северного Кавказа исторически сформировалась в результате сложного полилога кавказской горской, исламской и русской (российской) цивилизаций и культур, модернизационных процессов ХХ. В советский период на Северном Кавказе сложился определенный баланс, взаимное «прорастание» различных культур друг в друга, их толерантность и дружественность, что определялось универсальным характером и авторитетом русской культуры.

Распад СССР и провал реформ в России среди прочего привели к скачкообразной утрате русской культурой в массовом сознании на Северном Кавказе своего универсального характера и авторитета. Кризис национального самосознания коснулся всех народов, но проявился неоднозначно и выход из него в настоящее время идет различными путями.

Основой национального самосознания является история, историческое самосознание. Цивилизационно-культурный нигилизм федеральных властей в 90-е годы проявился в стремлении изменить менталитет общества, разрушить ценностную систему, знаки и символы как советской эпохи, так и российской истории, русских как государствообразующей нации.

Коммуникативная атака на эти ценности сформировала стереотип отечественной истории как тупиковый путь от якобы ошибочного принятия восточного христианства и до наших дней, всегда носившего экспансионистский и катастрофический характер. Учебники серии «Обновление гуманитарного образования в России» закрепили этот стереотип, рисуя Россию и ее духовно-культурные основы «как пример неудавшейся истории», практически не оставляя в ней ни одной не дискредитированной крупной личности.

Такая политика имела своим результатом кризис русского национального самосознания. В результате сформировалась генерация «россиян», страдающих комплексом государственной и национальной неполноценности, лишенных патриотизма, оторванных от своих корней, готовых практически к принятию любого вида асоциальной деятельности.

Создание отталкивающего образа России и русского народа, а их культуры как вторичной, якобы своего рода лишь ретранслятора европейской в полиэтническом государстве, не могло не носить деструктивного характера. Если ранее принадлежность к великой супердержаве и ее достижениям в разных сферах деятельности, культуре была предметом гордости всех народов, в том числе Северного Кавказа, то теперь объективно возникла потребность дистанцироваться от «не престижной», тупиковой социокультурной системы и ее влияния как условия этнического самосохранения.

Кризис российской идентичности актуализировал этническую, религиозную, северокавказскую и кавказскую самоидентификацию горских народов, причем в цивилизационно-культурной оппозиции собственно России.

На Северном Кавказе, как и в других обществах в условиях кризиса и процессов дезинтеграции проявился архаический синдром, т. е. регенерация комплекса архаических явлений, представлений, стереотипов и норм поведения, размывание или сужение сферы рационального, усиливалось воздействие иррационального и чувственно-эмоционального восприятия окружающей действительности, укреплялось мифологическое мышление (в т. ч. героика наездничества, пленопродавства, неподчинение государственной власти и т. п.).

Этот процесс проявляется на разных уровнях и в различных формах.

Актуализация относительно закрытой традиционной культуры происходит для современных поколений с того времени и состояния, когда она пережила свою катастрофу, т. е. с XVIII – 1-й пол. XIX в.в. (до окончания Кавказской войны). В связи с этим возросло влияние исторического сознания горских народов, как фактора, определяющего этническое и панэтническое самосознание, а тем самым культурно-цивилизационную самоидентификацию. Прессу региона всех субъектов РФ на Северном Кавказе захлестнул поток псевдонаучных и наукообразных публикаций по проблемам истории отдельных народов, которые в принципе проявляют между собой очевидное сходство в одном – в стремлении к чрезмерному приукрашиванию и преувеличению, вопреки фактам, былой исторической роли своих народов, способах внушения им чувства собственной национальной исключительности и превосходства, идеи этноцентризма и ксенофобии.

Поток этой литературы достиг своего апогея в 90-е годы и начал перекочевывать в школьные учебники. Протесты профессиональных археологов и историков в малотиражных изданиях тонули в потоке подобных паранаучных теорий, которые определяли формирование массового исторического сознания, «этнических мифов» поколений, формировавшихся в тот период. Внедрение в обыденное сознание мысли об «утраченных» территориях предков стимулировали взаимные территориальные претензии, сепаратистские проекты, а также предъявление «прав» на южнорусские области вплоть до Поволжья.

Романтизация древней и средневековой истории сочеталась с заполнением «белых пятен» северокавказской истории, носивших трагический характер для местных народов – Кавказская война и мухаджирство, депортация 1943 – 1944 года и т. п

В изучении русско-северокавказских отношений основной акцент делался на военном противостоянии с Россией, при этом идеализировались восточные каналы культурного развития и политика в Кавказском вопросе европейских государств. Ситуация осложнялась тем, что собственно русское кавказоведение фактически прекратило свое существование как научное направление к середине 80-х годов. Образовавшуюся лакуну заполнили труды западных и восточных ученых эмигрантов-горцев, которые написаны с откровенно антироссийских и даже русофобских позиций.

Подобные тенденции подкреплялись и другими факторами: изменения названий улиц, площадей шло в направлении увековечивания памяти борцов с «русским колониализмом», с этим же была связана деятельность национально-культурных учреждений.

Существенные различия в интерпретации Кавказской войны и ее последствий у русских и «кавказцев» (ученых и в обыденном сознании) также стали одним из факторов, придающих конфликтный характер русско-северокавказскому цивилизационно-культурному диалогу, распространения взаимной русофобии, кавказофобии и исламофобии.

При таком подходе естественен вывод типичный для значительной части «местных» кавказоведов: культуртрегерская роль официальной России сводилась фактически к тотальному уничтожению Кавказской культуры, а не к какому бы то ни было «влиянию». Российская культура стала восприниматься как «чужая», только как средство русификации и вызывать отчуждение.

При утверждении в историческом и национальном самосознании горских народов (как и кавказофобии, исламофобии у русских) подобных взглядов возможности полилога, взаимодействия различных культур в регионе оказались блокированы на долгое время.

Со временем социальнополитическая, этнополитическая ситуация на Северном Кавказе стала почти исключительно определяться в логике и категориях конфликтологии, а образ региона формируется в парадигме конфликтного мышления. Ксенофобия, экстремальные формы проявления межэтнических противоречий стали восприниматься как естественное состояние, норма общественно-политической жизни региона.

Загнав себя в подобную виртуальную реальность, общество на всех уровнях – обыденном, публицистическом, научном – во всех сложностях и противоречиях современных этнополитических процессов видит, по крайней мере, латентные конфликты. В этой парадигме сформировались и продолжают мыслить многие этнополитологи.

Известная склонность национального самосознания к эсхатологичности, катастрофичности наложилась на конфликтное мышление. Зацикливание на катастрофах и конфликтах привело к тому, что произошел определенный сдвиг в сознании, когда через конфликтогенную «оптику» мы перестали воспринимать мир и себя во всей сложности и многообразии. Это в полной мере относится к различного рода этнополитическим мониторингам, большей части научных экспертиз и прогнозов. Действия власти в этом контексте сводятся к ситуативной рефлексии, бесконечной профилактике, предупреждению, отражению угроз и разрешению конфликтов, но не может вырваться из порочной «конфликтной» логики, обречены постоянно воспроизводить кризисную ситуацию.

Иллюзорная, а затем и реальная утрата русской культурой своего приоритета на Северном Кавказе, рост ксенофобии, имели следствием неизбежную деградацию культуры на Северном Кавказе, в целом, и каждого народа в отдельности, а снижение ее интегрирующей роли вело к углублению сегментации общества, конфликтам, что было осознано местными элитами и обществом. В то же время актуализируется «внешний фактор» этнополитической ситуации на Юге России, силы, заинтересованные в сохранении управляемой нестабильности под предлогом борьбы с «международным терроризмом».

Не отрицая значения конфликтологической работы (так как ситуация остается неустойчивой, а все негативные факторы, на нее влияющие, сохраняются), основное внимание, на наш взгляд, необходимо переориентировать на выявление и укрепление факторов региональной и общероссийской интеграции, точек роста в экономической, социальной и культурной сферах. Этот же подход желательно положить в основу информационной и образовательной политики. Речь идет не о замене негативной мифологемы этнополитического процесса в регионе на позитивную мифологему, а о системном анализе состояния и тенденции развития Северо-Кавказского региона.

Источник