Когда лишним становится человечество

Курт Воннегут

УТОПИЯ 14 Фантастический роман. Перевод с английского. М., “Молодая гвардия”. 1967.

Предисловие

“Утопия 14” Курта Воннегута-младшего по своим художественным достоинствам и по масштабам затронутых в ней социальных проблем считается одним из наиболее выдающихся произведений американской научно-фантастической литературы. Но когда читаешь эту книгу, то кажется, будто она попала в “Библиотеку современной фантастики” только на том основании, что в ней идет речь о будущем, точнее — о Соединенных Штатах Америки конца XX–начала XXI века, только, потому, что мы по традиции относим к фантастике всякое художественное произведение, действие которого развертывается не в настоящем и не в прошлом времени. Между тем, если говорить о сути книги, фантастического (в смысле неправдоподобного) здесь не больше, чем в любом историческом романе о Соединенных Штатах XIX века или во многих романах о США наших дней.

Судите сами. 

По данным французского государственного комитета “Группа 1985”, созданного правительством де Голля с задачей “изучения того, что было бы полезно знать уже сейчас о Франции 1985 года”, население страны должно возрасти с 45,8миллиона в 1960 году до 57,3 — к 1985 году, в том числе так называемое “активное” (то есть взрослое население, занятое во всех сферах общественного производства) — с 19,1 до 21,9 миллиона. При этом количество работающих в промышленности, по подсчетам экспертов, вырастет всего лишь с 8,2 до 9,6 миллиона, а в сельском хозяйстве — далее упадет с 4,5 до 2,4 миллиона. Зато число занятых в сфере обслуживания и торговле возрастет с 3,9 до 6 миллионов, а в прочих учреждениях — с 2,5 до 3,9 миллиона.

Эти, казалось бы, сухие цифры раскрывают перед нами картину, которая впечатляет сильнее всякого романа. Давно ли подавляющее большинство трудоспособного населения каждой страны — в некоторых случаях до девяти десятых и выше — принадлежало к разряду промышленного пролетариата и крестьянства? Во многих развивающихся странах Азии, Африки, Латинской Америки так оно и есть до сих пор. Но в экономически развитых странах механизация и автоматизация общественного производства — прежде всего промышленности и сельского хозяйства — каждый год упраздняет миллионы и миллионы рабочих мест. На смену людям приходят машины.

Мы привыкли читать об этом в фантастических и нефантастических романах. И мы подчас забываем о том, какой трагедией в условиях капитализма оборачивается уже сейчас этот процесс для миллионов людей. Тем более не задумываемся мы часто над тем, какие апокалипсические масштабы может принять (уже начинает принимать!) замена человека машиной в развитых странах Запада на протяжении ближайших десятилетий.

О чем свидетельствуют только что приведенные цифры? Прежде всего о том, что вообще снижается доля взрослого населения, за-нятого в общественном производстве. В 1960 году “активное” население Франции составляло 41,7 процента, а к 1985 году доля его должна снизиться до 38.3 процент.

За этими цифрами согни тысяч людей, теряющих работу. Вместе с семьями ото миллионы человеческих трагедий.

Французский государственный комитет по понятным причинам старается дать поелику возможно розовый прогноз. 3–4 процента — это в лучшем случае, это, если все пойдет как по маслу, без депрессий и кризисов, до самого 1985 года. Жизнь показывает, однако, что “как по маслу” получается не всегда…

Что же предусматривает “розовый” прогноз на 1985 год? Число занятых в промышленности возрастает незначительно, а в сельском хозяйстве падает почти в два раза. В результате получается даже некоторое сокращение. А число занятых в сфере обслуживания, торговле, государственном аппарате и других учреждениях бурно растет. И в общем итоге стремительно догоняет первую величину.

Почти половина трудоспособного населения страны оказывается в числе “обслуживающих” тех, кто занят в промышленном и сельском хозяйстве. Столетие назад, чтобы содержать семейство одного такого “обслуживающего”, нужен был труд десятка крестьянских семей. Теперь, как видим, соотношение резко меняется. Говоря абстрактно, это закономерный и прогрессивный процесс. Но конкретно в условиях капитализма такой прогресс покупается дорогой ценой.

Известно, что по уровню экономического развития Франция — не самая передовая капиталистическая страна. Соединенные Штаты Америки, например, намного обгоняют ее и в интересующем нас отношении. По подсчетам американских социологов и экономистов, если сокращение числа занятых в промышленности и сельском хозяйстве страны пойдет и дальше такими же темпами, как сейчас, то к 2000 году собственно производительным трудом будет занято не более 10 процентов трудоспособных людей. По крайней мере 75 процентов “активного” взрослого населения должно будет искать работу в сфере торговли и обслуживания, в государственном аппарате, системе народного образования, научных и других учреж-дениях.

Многие из тех оке социологов и экономистов пишут, что при таком обороте дел исчезнут якобы классы и классовые противоречия, исчезнет самый капитализм и автоматически воцарится рай на земле. Это чепуха, конечно. Рая сохранится частная собственность на средства производства, раз сохранится эксплуатация труда человека во имя получения владельцем капитала прибыли, то сохранится и капиталистическая экономика, какую бы этикетку на нее ни наклеили.

Опыт истории учит, что отживающий общественный строй никогда еще не сходил со сцены только потому, что обнаруживались его бесперспективность, его несовместимость с дальнейшим научно-техническим и социальным прогрессом. Для этого всегда требовалась классовая борьба, социальная революция.

Однако то, что в социальной структуре современного буржуазного общества происходят (и, судя по всему, будут происходить во все более нарастающих масштабах) серьезнейшие сдвиги, это бесспорно. Задумываться об этих сдвигах, задевающих в конечном счете судьбы сотен миллионов людей, приходится не только ученым, но и художникам. Трудно, пожалуй, найти область, в которой буржуазный общественный строй выглядел бы более бесперспективно, чем та, о которой мы говорим. Не удивительно, что этой теме в западной литературе вообще и в западной фантастике в частности уделяется большое внимание.

Три четверти работоспособных мужчин и женщин должны будут искать работу вне сферы промышленности и сельского хозяйства. Найдут ли они ее? Вот в чем вопрос.

Дело в том, что процесс механизации и автоматизации общественного производства охватывает не только промышленность, сельское хозяйство, строительство, транспорт, связь. Он все глубже — пусть медленнее и не в таких огромных масштабах — охватывает также сферу обслуживания и торговлю, многие виды работы в государственном аппарате, научных, учебных и иных учреждениях. Автоматизация переходит в кибернетизацию. Как правильно вспоминают герои “Утопии 14”, если первая промышленная революция двести лет назад положила начало механизации ручного труда, то вторая, или, пап ее еще именуют, Великая научно-техническая революция наших дней, продолжила этот процесс: машины начинают принимать на себя тяжесть не только физического, но и умственного труда.

В романе, который лежит перед вами, члены клуба технократов, нарушая свои же собственные принципы, экзотики ради решили не заменять традиционных официантов механизмами подачи и уборки блюд, хотя технически это весьма нетрудно было сделать.

Многим читателям такое решение, наверное, покажется странным и даже, можно сказать, чем-то на эрами самопожертвования. Как? Сохранить официантов, чтобы тоскливо ждать за столиком, выслушивая время от времени сакраментальное: “Вас много, а я один”? И это — когда стоит нажать кнопку, чтобы тут же получить заказанное?

Шутки шутками, а у представителей быстро растущей сейчас армии работников сферы обслуживания и служащих различных учреждений очень немного шансов отстоять свое право на существование перед лицом победного шествия автоматики и электроники. Можно представить себе кулинара-метрдотеля, радушно принимающего гостей и дающего квалифицированные советы по части выбора кушаний. Можно представить и консультанта-диспетчера, заботливо разрабатывающего с клиентом маршрут туристской поездки. Можно представить, наконец, в том или ином учреждении специального дежурного, от которого посетитель ждет живого человеческого участия в своих только человеку понятных горестях. Но ведь все это капли людского моря, которое в недалеком будущем должно исчезнуть под почти сплошным покровом безотказно действующих автоматов.

Теперь общепризнано, что даже в сфере обучения (но, разумеется, не воспитания) подрастающего поколения автоматы могут и должны снять с преподавателей значительную часть нагрузки, связанной с нетворческими, механическими процессами педагогического труда. Общепризнано также, что “умные” машины способны в принципе взять на себя все или почти все современные виды нетворческого умственного труда и даже некоторые виды творческого — например, конструирование новых типов машин, механизмов, изделий (разумеется, по заданной человеком программе).

Само по себе это великолепно. Сбывается извечная мечта человека: он освобождается от тяжелого, монотонного, изматывающего труда (все равно физического или умственного) и получает возможность все более сосредоточивать свои силы на сложных видах умственного труда, на том, что доставляет наибольшее наслаждение каждому homo sapiens, — на научно-техническом и художественном творчестве.

Людям хватит дел и на земле и тем более в космосе даже при самом широком распространении всевозможных машин, включая и “ум-ные”. Мало того, дела эти настолько огромны и сложны, что ни людям без машин, ни машинам без людей с ними не справиться.

Перед человечеством стоят великие задачи. Ведь до сих пор, по существу, освоена лишь десятая часть земной суши, занятая городами, поселками, дорогами, промышленными предприятиями, а главное — сельскохозяйственными угодьями. На девять десятых Земля все еще необитаема! Предстоит освоить, напоив водой, треть земной суши, засыпанной песками пустынь или начисто выжженной лучами палящего солнца. Предстоит освоить четверть земной суши, скованной вечной мерзлотой. Предстоит освоить миллиарды гектаров, пропадающих зря под пустошами и болотами, под непроходимыми дебрями тайги и джунглей, под льдами полярных районов и под скалистыми глыбами горных хребтов. Предстоит освоить почти совершенно нетронутый “шестой континент” — Мировой океан, занимающий две трети поверхности земного шара. И это не говоря уже о предстоящем освоении Луны, Марса, Венеры — всей солнечной системы, а может быть, и иных звездных миров.

Здесь вряд ли уместно вдаваться в споры относительно того, какими именно путями будут решаться подобного рода проблемы. Бесспорно одно: после того как будут решены первоочередные задачи, стоящие перед человечеством — покончить с социальным и национальным гнетом, с голодом, нищетой и болезнями, с жилищной нуждой и неграмотностью (почти половина людей на Земле все еще не умеет читать и писать!), — людям надо будет вести армады машин на все новые и новые великие свершения. Без машин дело не обойдется, потому что сооружать (и тем более использовать) трансконтинентальные дороги и каналы, океанские плотины и сложное хозяйство новых городов, искусственные острова в океане и исследовательские станции в космосе мыслимо только при помощи автоматики и электроники. Но и без людей дело не обойдется тоже, потому что каждая задача требует качественно новых решений, и машинами должен кто-то руководить, разрабатывать для них все более и более сложные программы.

А чтобы успешно руководить машинами, человеку нужна уйма времени на всестороннюю подготовку — и умственную, и моральную, и физическую. Для того чтобы штурмовать пустыни и арктические льды, тайгу и джунгли, океан и космос, нужна светлая голова, и, значит, здоровый дух, и, значит, здоровое тело. Следовательно, требуется несколько часов в день для постоянной, всю жизнь продолжающейся учебы по специальности, ибо без этого немыслимо творчество. Следовательно, требуется несколько часов в день для приобщения к сокровищам литературы, искусства, культуры вообще. Это не просто удовольствие. Это необходимое условие для плодотворной творческой работы, для того, чтобы человек остался человеком, а не превратился в разновидность машины, пусть даже “умной” машины. Наконец, требуется несколько часов в день, посвященных спорту и физической культуре вообще. Это тоже одновременно и удовольствие и железная необходимость, чтобы избежать физического (и, стало быть, морального) вырождения, чтобы остаться человеком, а не превратиться в уэллсовских морлоков и элоев.

Только ли это? А воспитание подрастающего поколения? Требуются миллиардные ассигнования на детские сады и школы. Требуются миллиарды добровольных взрослых помощников педагога-воспитателя, которые час–другой в день могли бы посвятить и малышам, и школьникам, и студентам. Да, автоматика и электроника способны рассказать и даже показать на экране телевизора сказку, воспроизвести лекцию, проверить знания. Но без постоянного контакта со взрослыми, без их впечатляющего слова и личного примера обучение малоэффективно, а воспитание и вовсе немыслимо.

Мы перечислили три–четыре вида занятий, которые каждый день требуют от человека значительного времени. Этот перечень можно продолжить. Да разве одни только обязательные занятия ежедневно требуют времени? А встречи с друзьями? А часы с любимым чело-веком? А путешествия? А развлечения? Нет, на все это вместе взятое не хватит и двадцати четырех часов в сутки. Придется все шире прибегать к научной организации труда и быта, по минутам рассчитывая затраты времени. Придется во все более значительных масштабах прибегать к помощи машин, без которых попросту не успеть переделать дневную груду дел, машин, которые не только позволяют полнее приобщиться к радости творческого труда, но и экономят время для отдыха, спорта, развлечений.

Так будет. Так должно быть. Так обязательно должно быть. Но при одном условии: если не останется на Земле эксплуатации человека человеком, если такие экономические категории, как стоимость, доход, прибыль, повсюду станут средством, а не целью развития народного хозяйства, если будут окончательно разрушены многообразные сословные перегородки отживающего классового строя и доступ к материальным и духовным благам будет открыт одинаково широко для всех. В противном случае, говоря словами И.Ильфа и Е.Петрова, не только возможны, но прямо-таки неизбежны довольно мрачные варианты.

Один из таких вариантов весьма реалистично изображен Воннегутом. Если бы этот роман был написан в те давние времена, когда в моде были длинные заглавия, он, возможно, назывался бы так: “Повесть о том, как в условиях государственно-монополистического капитализма был доведен до логического завершения процесс автоматизации и кибернетизации общественного производства и как в результате этого для человека не осталось места на Земле”. Воннегут не выдумывает ничего сверхъестест-венного. Он просто-напросто продолжает в сравнительно недалекое будущее те тенденции, которые характерны для социально-экономического развития Соединенных Штатов Америки середины XX века. И видение художника закономерно приводит его к картине, столь оке правдоподобной, сколь и ужасающей: лишним при капитализме оказывается само человечество.

Американские социологи и экономисты высчитали, что при дальнейшем развитии наметившихся тенденций в сфере промышленности и сельского хозяйства останется не более 10 процентов трудоспособного населения. Почти все остальные перейдут в сферу обслуживания. Но и там, как мы уже говорили, человеку не выдержать конкуренции с машиной. Неизбежен следующий шаг, который весьма красочно и описывает Воннегут: во всей сфере общественного производства (включая сюда и сферу обслуживания) остается лишь кучка технократов и обслуживающий их персонал — в общей сложности, наверное, всего лишь несколько процентов взрослого населения, включая сюда педагогов в традиционных учебных заведениях, полицейских и других чиновников государственного аппарата, надзирателей разного ранга и прочих. Остальные, составляющие в совокупности подавляющее большинство — может быть, даже девять десятых населения страны, — оказываются “лишними”. Перед ними остаются только два пути — либо армия, точнее — жандармерия, для того чтобы сохранять власть имущих, держа в страхе себе подобных, либо трудовая армия, призванная занять массу безработных видимостью общественно полезного труда, который гораздо эффективнее мог бы быть выполнен машинами.

В самом деле, куда еще в условиях капитализма прикажете девать эти девять десятых?

Направить их на освоение необитаемых пространств, о которых говорилось выше? Зачем? При существующем общественном строе это было бы даже опасно. Для него гораздо логичнее разместить за рубежом военные базы и гарнизоны, чтобы свирепо подавлять всякую попытку выступления против мирового жандарма. Так делается теперь, и так, видимо, будет продолжаться впредь, пока на Земле существуют империализм и империалистические державы.

Направить миллионы людей на развитие народного образования, здравоохранения, культуры? Зачем? Распространение высшего обра-зования и высокая культура сделали бы только еще более неустойчивым и без того шаткое господство технократов. Гораздо логичнее ограничить народные массы начальным образованием, чтобы потом легче было оболванивать их официальной пропагандой, армейской муштрой, религиозным дурма¬ном. А объяснение такой системе нетрудно придумать: разные способности! Отбираются наиболее достойные!

Как отобрать достойных? С помощью машин? Да разве способна самая что ни на есть совершенная машина тягаться с человеком, когда затрагиваются классовые, сословные, кастовые интересы? И мы видим в романе, как машины “отбирают” для восполнения замкнутой касты технократов сынков и родственников наиболее влиятельных боссов. Сквозь машинные рогатки без труда пробираются даже такие ничтожества, как Шеферд и Беррингер. При всей сложной системе аттестации карьера каждого Пола Протеуса обеспечена заранее только на том основании, что он сын, скажем, “Джона Протеуса-старшего, Первого национального директора промышленности, коммерции, коммуникаций, продовольственных товаров и ресурсов”.

Наконец, сократить рабочий день настолько, чтобы доступ к управлению машинами, к работе получило возможно большее число желающих работать и способных работать? В сложившихся условиях это дало бы очень немного. Но даже это немногое оказалось бы в резком противоречии с интересами класса технократов, размывая их замкнутую касту.

Таким образом, любая попытка изменить статус-кво разбивается о непреодолимую преграду — о классовые интересы господствующей верхушки. Так было во всех классовых обществах, с тех пор как свет стоит. Так будет впредь, пока на Земле останутся классы, какое бы название для этих классов ни придумали. Неправда, что людей в “Утопии 14” выбросили за борт жизни машины. Это сделали не машины, а интересы господствующего класса.

Может быть, это чисто субъективное впечатление, но одна из особенностей романа Воннегута — почти полное отсутствие в нем, на мой взгляд, не только положительных героев, но и вообще персонажей, вызывающих хоть какое-нибудь сочувствие читателя. Подавляющее большинство действующих лиц — от главных героев и до последнего клиента питейного заведения в Усадьбе — отнюдь не принадлежит, выражаясь предельно сдержанно, к лучшим представителям человечества и вызывает, за исключением, пожалуй, самого Лола Протеуса, преимущественно брезгливое чувство. Уж не знаю, входило ли это в намерение автора или просто так получилось, но таких людей, которые действуют на страницах романа, право оке, не жалко было бы заменить машинами хоть сейчас, кстати, от этого мало что изменилось бы, потому что герои Воннегута в большинстве своем, по существу, самые низкопробные роботы, человекообразные существа, за-программированные на очень ограниченный круг стереотипных мыслей, эмоций, действий чудовищной человекооболванивающей машиной современной западной цивилизации.

Доктор Пол Протеус — по-своему честный, искренний, скромный и в чем-то мужественный человек. Но в каком жалком положении оказывается он то и дело перед читателями романа! Как вырвавшийся из-под опеки родителей гимназист, он делает одну глупость за другой, мечется в поисках выхода и даже приблизительно не представляет себе очевидных последствий каждого своего шага. Его личная катастрофа — это не только и не столько от его человеческих качеств, сколько от системы воспитания, которая в зародыше глушит и ум и чувства. Вспомните сцены периодической “обработки элиты” на Лужке. Вспомните, как описываются студенческие годы героев романа. Можно ли ожидать от всего этого иного результата?

Прибегая к аллегории, можно сказать, что Пол олицетворяет собой смятение человека перед лицом бесчеловечного социального строя, тогда как Финнерти — деморализацию человека в условиях такого строя. Это как бы два последовательных этапа. Третий этап, конечный, — Шеферд: процесс обесчеловечевания доведен до конца, на место человека становится законченный подонок. пол и Фиинерти всем существом своим восстают прошив уготованного им превращения в шефердов, восстают именно в силу своих индивидуальных, человеческих качеств. Но какова может и должна быть альтернатива карьере Шеферда, им неведомо. О социальном идеале представление у них самое смутное. О возможностях реального изменения существующего строя — тоже.

Что могут они противопоставить обществу кронеров, беррингеров, шефердовР Идиллические утопии Торо и Эмерсона под лозунгом “Назад, в лоно природы!”? Трагикомическая попытка Пола обосноваться на “доброй старой ферме” наглядно показала абсолютную несостоятельность такого пути. Вернуться к “доброму старому миру” (то есть к буржуазному строю XIX–первой половины XX века)? Собственно, к этому и призывает манифест, составленный от имени Пола руководителем восстания. “Я предлагаю вернуть рабочих, мужчин и женщин, — говорится в манифесте, — к их роли надсмотрщиков над машинами, а контроль машин над людьми должен быть запрещен. Далее, я предлагаю, чтобы самым тщательным образом изучалось то влияние, которое изменения в технологии или организации труда могут оказать на жизненный уклад машин”. Допустим, это принято. И что же? Восстанавливается капитализм XIХвека? Или современный капитализм? Но, во-первых, это означает восстановление отнюдь не идиллического состояния человечества, а напротив, все~ го того, что связано, как мы знаем, с капитализмом этих периодов его развития. Во-вторых, капитализм, как и всякий общественный строй, имеет тенденцию к дальнейшему развитию.

Куда пойдет, во что превратится мир, за который пытаются восстать Пол и Финнерт? Это зависит от того, кто будет над-смотрщиком за “надсмотрщиками над машинами”, в чьих интересах будет вестись изучение “изменений в технологии и организации труда” — словом, у кого будет в руках политическая власть и в интересах каких классов эта власть будет использована.

История знает немало попыток использовать государственную власть в интересах умирающего общественного строя. Они иногда тормозили прогресс. Но никогда не останавливали его. А то, что общественный строй в “Утопии 14” — умирающий строй, показано автором с большой силой убедительности.

Перед читателем проходит длинная вереница обитателей “тонущего мира”, Вот Кронер, безнадежно пытающийся сохранить “чистоту природы” технократов, любой ценой удержать на плаву прогнивший социальный корабль. Вот президент США с его “белыми зубами и честными серыми глазами, чуть вьющимися волосами, сильными руками, и широкими плечами” — как забавно выглядит эта манекенщица мужского пола рядом с бесстрастной, всезнающей громадой ЭПИКАК–XIV. Таковы “столпы”, на которых держится об-щество. А с другой стороны — в отчаянии восстающие против этого общества Пол и Финнерти, трагическая фигура Боба Колхауна. Бегут от этого общества даже Гарт и Бэйер — тоже некогда его опора. Остаются только такие абсолютно бездумные, совершенно “запрограммированные” человекоподобные существа, как беррингеры и шеферды.

Таким образом, на самой цивилизации, описанной в “Утопии 14”, лежит печать гибели, ибо цивилизация эта представляет общественный строй, у которого нет будущего.

Главное же, мы знаем, что человечество состоит не из одних только продуктов упомянутой цивилизации, столь ярко обрисованных в “Утопии 14”, В самих Соединенных Штатах Америки, не говоря уже о мире в целом, достаточно людей, которые не хуже Воннегута понимают, куда идет западный мир. И борьба против проклятого будущего, уготованного людям умирающим прошлым, принимает, как известно, весьма внушительные масштабы. Соотношение сил в современном мире не дает оснований для отождествления читателей и персонажей романа. Слишком многие читатели “Утопии 14” не разделяют заблуждений Пола Протеуса, будто на путях капиталистического развития мыслимо избавить мир от “массового голода, массового лишения свободы, массового издевательства и массового убийства”. Слишком многие согласны с шахом Братпура, что в пресловутом “свободном мире”, своеобразной проекцией которого является изображенное в романе общество, несмотря ни на какие пышные вывески, сохранилось классовое деление на элиту и “такару” (рабов). В этом отношении шах верно подметил суть дела.

Но ведь “такару” не желают мириться со своей участью ни в Соединенных Штатах, ни за их пределами. Они борются за иное, лучшее будущее, и их борьба служит залогом того, что “Утопия 14” так и останется в мире утопий, точнее — антиутопий.

Выше мы говорили, что в романе Воннегута очень мало неправдоподобного, что сила его фантастики — в реалистичности этой фантастики. Это не значит, конечно, что правдоподобным в “Утопии 14” нам представляется решительно все. Напротив, некоторые утверждения автора заведомо несостоятельны, фанта-стичны в самом плохом смысле этого слова и ничего, кроме протеста, не вызывают. Это относится к тенденциозной трактовке автором проблемы мировой войны и социальной революции.

Третья мировая война предстает в воспоминаниях героев романа как некое повторение (по способу военных действий) второй мировой войны. Несколько сложнее военная техника, несколько сильнее бомбо-огневая мощь армий — вот и все различия. Это, конечно, не “научная фикция”, как именуют на Западе фантастику, а просто фикция. Общеизвестно-, что третья мировая война, если она разразится, неизбежно будет войной с самым широким применением ядерного, а возможно, также химического и бак-териологического оружия. Это будет величайшая катастрофа, грозящая человечеству самыми ужасными последствиями, на которые не раз обращали внимание крупнейшие ученые мира. И во всяком случае, Соединенным Штатам Америки не избежать мощных ответных ударов.

По данным самих американских специалистов, достаточно будет несколько десятков водородных бомб общей мощностью не более 10 миллиардов тонн тротилового эквивалента, чтобы из двухсот миллионов американцев осталось в живых двадцать, да и то на три четверти тяжело пораженных различными формами лучевой болезни от радиоактивного облучения и осад¬ков. А таких бомб на Земле заготовлены сотни, если не тысячи.

Так что изображать третью мировую войну повторением второй, да еще с победой Соединенных Штатов, вновь выплывающих из нее без единой царапинки, современное соотношение сил на мировой арене не дает ровно никаких оснований.

Именно соотношение сил капитализма и социализма в современном мире позволяет быть уверенным в том, что монополистический капитал никогда уже больше не станет хозяином земного шара, что историю вспять не повернуть.

Но если трактовка мировой войны носит в романе, так сказать, служебный характер, являясь произвольным допущением, помогающим ярче показать, в какую пропасть идут и неизбежно придут Соединенные Штаты Америки даже в случае установления их господства над всем миром, то трактовка социальной революции выражает принципиальную позицию автора и составляет одну из главных идейных проблем книги.

В романе изображена, по сути дела, не революция, а путч кучки авантюристов, возглавивших своеобразное движение новых луддитов — разрушителей машин, подобно тому как это имело место в Англии конца XVIII–начала XIX века. Путч терпит крушение. Значит ли это, что любое выступление против капитализма, в том числе и такого, каким он является нам в “Утопии 14”, в принципе безнадежно?

Что всякое движение, всякий бунт против научно-технического и социального прогресса заведомо обречен на провшг — это истина бесспорная и достаточно ярко на страницах романа еще раз проиллюстрированная. Правильной то, что безнадежный бунт кучки героев романа против машинной цивилизации Запада напоминает безнадежную борьбу североамериканских индейцев против той оке самой цивилизации столетием-двумя раньше. Но бунт и революция, конечно же, разные вещи.

Как уже говорилось, подбор героев романа крайне тенденциозен. Их можно условно разделить на три группы: правящая кучка технократов, отколовшаяся от них по тем или иным причинам деморализованная люмпен-интеллигенция и столь оке деморализованный, оболваненный, забитый люмпен-пролетариат, в который якобы обратилось к тому времени подавляющее большинство американского народа.

Конечно, люмпен-интеллигенция ни на что, кроме “революционного вспышкопускателъства”, не способна. Мы знаем это по опыту истории множества лэшеров, которые устраивали скороспелые путчи только для того, чтобы “попасть в анналы”. Не способен ни на что иное, кроме бессмысленного разрушительного бунта, и люмпен-пролетариат.

Но помимо люмпенов, в Соединенных Штатах и других странах капитала существует несоизмеримо более значительная сила — промышленный пролетариат, фермерство, “средние слои”, в том числе и интеллигенция. Эта сила способна на нечто большее, чем просто бунт. И она выступает не против прогресса, а именно за него, что и делает эту силу в конечном счете непобедимой.

Было бы упрощением представлять дело так, будто в современных условиях эта сила на Западе окончательно консолидировалась и выступает единым фронтом против общего врага — против монополистического капитала, возглавляющего силы реакции. Процесс консолидации очень длителен, сложен и нередко противо¬речив. Но процесс этот идет, в нем принимают активное участие все прогрессивные элементы капиталистических стран, и победа в конечном счете за ними, ибо за ними — неодолимая по-ступь прогресса.

“Кто-то просто обязан быть неприспособленным, — пишет Воннегут, — кто-то просто должен испытывать чувство неловкости для того, чтобы задуматься над тем, куда зашло человечество, куда оно идет и почему оно идет туда”. В этом смысл книги. Собственно говоря, в этом смысл всей современной прогрессивной фантастики Запада.

“Утопия 14”, может быть, даже вопреки субъективным воззрениям ее автора служит идейным оружием в консолидации сил прогресса против сил реакции. Она с большой художественной силой показывает страшное будущее, которым угрожает человечеству капитализм. Она помогает поднимать людей на борьбу за иное, луч-шее будущее. Это и дает ей право на выдающееся место в современной фантастике Запада.

И.БЕСТУЖЕВ-ЛАДА, доктор исторических наук

Источник