Пётр Щедровицкий: "Революция уже произошла, мы просто этого не видим"

Пётр Щедровицкий: почему российская экономика и образование не успевают за остальным миром

Технологии и благодаря им сам мир — культура, цивилизация — меняются на глазах, и это только начало. Как бы фантастично ни звучало, ещё немного — и человек станет делить планету с роботами. Рядом с этой новой реальностью Россия, ее экономика, промышленность, образование выглядят территорией архаики, заповедником прошлого века. То, что не изменится, исчезнет с лица земли, предупреждает известный философ, методолог, член Экспертного совета при правительстве РФ Пётр Щедровицкий. Предлагаем фрагменты его лекции в стенах Уральского федерального университета. 

Футурологи и визионеры за последние 50 лет неоднократно делали прогнозы будущих изменений технологий

«В 1980 году Элвин Тоффлер сделал прогноз основных технологических коридоров, которые изменят всю промышленную систему в будущем. К таким коридорам Тоффлер отнес компьютеры, биотехнологии, новые материалы и новые источники энергии. 

Через 20 лет другой визионер, Джереми Рифкин, отвечая на вопрос, как Европе адаптироваться к новой ситуации, сказал: в первую очередь нужно заняться энергетикой, потому что она касается каждого. Если в бюджете домохозяйства или в каком-либо проекте затраты на энергию превышают 10%, то, скорее всего, проект не будет реализован, а домохозяйство будет испытывать большие трудности. 

Отсюда вытекают пять взаимосвязанных технологий. Первая — возобновляемые источники энергии. Например, в 2016 г. в Дании на возобновляемых источниках энергии было произведено 140% от всей потребности в энергии, в Германии в один из воскресных дней произвели 62% от суточной потребности в энергии, а в Чили уже полтора года энергия бесплатна: в стране установлено столько фотовольтаических станций (преобразующих солнечную энергию в электрическую — прим. ред.), что произошел кризис перепроизводства. 

Вторая технология — ресурсосберегающие дома и строения общественного назначения; либо с нулевым энергобалансом, либо даже поставляющие услуги в общую сеть: одни — энергию, другие — переработанный мусор, очищенную воду и так далее.

Третья технология — малые аккумуляторы энергии. Четвертая — электротранспорт или гибридный транспорт. И пятая — smart grid, «умные» системы диспетчирования, производства, передачи и потребления энергии. 

В 2010 году эксперты и государственные чиновники ФРГ в рамках стратегической инициативы правительства «Индустрия 4.0» зафиксировали приоритет создания новых платформ киберфизических систем, в число которых входят «умный завод», «умное домовладение», «умное производственное или офисное здание», «умная энергосистема».

Сегодня складывается новая платформа технологий Новой промышленной революции. В ядре — три основных технологических коридора. Первый: всё в «цифре». Со следующего года европеец, не имеющий датчика, который в онлайн-режиме снимает параметры работы организма и скоммутирован с big data (обрабатываемые с высокой скоростью базы данных огромных объемов — прим. ред.), будет платить за медицинскую страховку примерно в 1,8 раза больше. Другой пример: если вдруг вы попали в аварию, то в то время, пока вертолет везёт вас в больницу, повреждённый орган будет напечатан на 3D-принтере из электронной модели вашего организма, хранящейся в big data.

Двигатель современного самолёта, например General Electric, в момент полёта отправляет всю информацию о своём функционировании в соответствующую базу данных. Когда самолёт садится, не нужно его диагностировать с точки зрения состояния двигателей, обслуживания, ремонта — всё это уже сделано (в старом режиме эти операции занимали 75% времени обслуживания). Если двигатель «решил», что ему нужно себя «заменить», то в ближайшем аэропорту посадки актуализируется лицензия компании General Electric, новый двигатель печатается на 3D-принтере и ставится на самолёт. Сама компания ничего не производит, нет никакой логистики, а есть обналичивание «цифровых мандатов», причём центр управления сам свяжется с 3D-принтером и передаст ему всю необходимую цифровую информацию для запуска производственного процесса.

Второй коридор — новые материалы. Мы прошли этап наноматериалов, нанопокрытий, композитных материалов. Сейчас мы находимся в стадии создания целого спектра программируемых материалов, или материалов с управляемыми свойствами, в том числе биологических. Распространенный пример — стент, который ставят в кровеносные сосуды для их расширения и укрепления, который представляет собой «капельку», которая после введения приобретает температуру человеческого тела и расширяется до нужной формы. 

Третий коридор — «умные» системы управления, которые предполагают перенос части функций на вещи и машины, включённые в сети принятия решений. Например, Вы съели какой-то продукт, который лежал в холодильнике, выбросили обёртку со штрих-кодом, холодильник считал эту информацию и заказал любимый вами продукт в магазине, а дрон вам его доставил. Или возьмём современные системы безопасности: в крупном городе, к примеру Лондоне, летают рои дронов и сканируют, что происходит в офисах, квартирах, улицах; на основании этих данных происходит поиск преступников, например.

Ещё пример — беспилотные автомобили. Степень готовности этой технологии к масштабированию — 2-5 лет, то есть совсем скоро они станут массовыми; в большегрузном транспорте это уже практически произошло.

Другая технология – «досье» горожанина, готовность к масштабированию этой технологии составляет 5-10 лет. Сейчас я работаю в «Сколково» в программах для моногородов и объясняю им, что в течение 10 лет всё, что происходит на территории малого города на уровне домохозяйства, потребительского поведения каждой семьи, на уровне образования, медицины, транспорта, будет в «цифре» и можно будет работать с уже агрегированными показателями. 

Цикличность экономического развития

Подобное происходит с человечеством не в первый раз. Можно сказать, условно говоря, что мы находимся в 1517 году: Гуттенберг уже запустил печатный станок, уже открыли Америку и Лютер вышел на площадь. Революция уже произошла, мы просто этого не видим. Наш соотечественник Николай Дмитриевич Кондратьев уже в начале XX века, сидя в холодной библиотеке в Петрограде, написал книгу о больших циклах конъюнктуры — циклических процессах, происходящих в экономике, и о логике этих циклов.

Кондратьев выдвинул три совершенно точных предположения. Первое: в основе экономических циклов лежит смена технологий. Второе: технологии не «ходят» поодиночке, они меняются единовременно, как комплекс, происходит смена «платформы технологий».

У этой «платформы технологий» есть инкубационный период, который занимает 40—60 лет. Многие технологии, которые мы используем сейчас, появились 30—50 лет назад. Например, фотовольтаические станции. Еще 10 —15 лет назад эксперты утверждали, что будет развиваться атомная, а не солнечная энергетика, поскольку в атомной энергетике доля топливной составляющей в цене киловатт-часа минимальна. Что мы видим сейчас? В прошлом году в мире введено 9,5 гигаватт атомных мощностей и 80 гигаватт «солнца». Это происходит потому, что выбор технологии осуществляется не на основе тех или иных тактико-технических характеристик, а на основе потенциала вступления этой технологии в синергию с другими. Илон Маск сделал солнечную панель в виде черепицы — и произошел переход к интегрированным фотовольтаическим решениям на уровне домохозяйств. Солнечная станция сейчас — это не только крыша, но и окна в доме, а также крошка, используемая в строительных материалах. Происходит кардинальный переход за счет того, что технологии стыкуются в комплексы и взаимно поддерживают и дополняют друг друга. 

Как только «платформа технологий» сложилась, начинается второй этап — взрывного роста производительности труда на основе этих самых технологий. Он продолжается, как вывел Кондратьев, приблизительно 35 лет. При этом предыдущая структура — экономическая, селитебная, промышленная, сформированная на старой платформе, — не эволюционирует, а исчезает. 

Представления о разделении труда

Классический пример: в 1912 году Форд, будучи лидером рынка, производит около 40 тысяч машин. 1 декабря 1913 года запускается первый конвейер на заводе в Хайленд-парке, где за первый месяц было произведено 10 тысяч машин, за 1914 год — 250 тысяч, а к 1929 году на двух заводах — 1,5 миллиона машин, что составляло 75% мирового рынка. Схема, которую он внедряет — 26 синхронизированных процессов, — позволяет ему к 1923 году выйти на скорость конвейера 1 метр в секунду и на темп, когда каждые 50 секунд с конвейера сходит один автомобиль. Сегодня в полностью роботизированных цехах Toyota один автомобиль сходит с конвейера раз в 48 секунд. То есть за сто лет эта технология не поменялась и никогда уже не поменяется, потому что Форд выбрал на этой платформе всю доступную производительность. 

Когда в 1928 году к Форду приезжают представители молодой Советской республики и просят помочь с организацией автомобильной промышленности в СССР, то он спрашивает: а химическая, лакокрасочная промышленность у вас есть? — Нет. — А стекольная? — Нет. — А шинная? — Нет. — А вот такой сортамент металлов? — Нет. Тогда он говорит: ребята, я — старый человек и один раз создал и конвейер, и систему разделения труда, внутри которой этот конвейер возможен, в Соединенных Штатах. Машина строится из деятельностей, которые создают отдельные узлы и компоненты: вы не можете сделать миллион машин, если у вас нет 6 миллионов колес, производительность шинной отрасли должна быть синхронизирована с производительностью автомобильной.

Форд отдал им 30 тысяч чертежей (которые потом были утеряны при перевозке из Москвы в Горький), отправил консультантов (которых выгнали в 1930 году) и сказал: а пока вы занимаетесь импортозамещением, я буду поставлять вам отдельные детали, которые вы ещё делать не можете. Поэтому, когда 31 октября 1931 года с завода в Горьком выезжает первый советский «форд», то он в полтора раза дороже и делается в полтора раза дольше. И так до сих пор. 

Сегодня Илон Маск меняет «платформу технологии» в автомобилестроении, он говорит: мы будем собирать машину не из 2 тысяч компонентов, а из 18 модулей (это не новая история, первые опыты с модуляризацией в других отраслях относятся к 1960-м годам). Причём эти модули дают такие потребительские качества, которых не было раньше: это, например, искусственный интеллект и беспилотное управление или электромотор, который на длинном периоде эксплуатации экономит приблизительно 75% затрат на топливо, причём характеристики электромобилей всё время развиваются. Сейчас, в новой системе технологического разделения труда, одна машина сходит с конвейера за 1 минуту 50 секунд, это почти в 2,5 раза хуже, чем у Форда, но в 2020 году, как заверяет Маск, мы догоним Форда, а в 2025 году машина будет сходить раз в 10 секунд, скорость конвейера достигнет 5 метров в секунду. 

Я дважды был в Сиэтле на «Боинге» и наблюдал, как они делают шаги в направлении совершенствования конвейерного производства. Когда я был там в первый раз, они ставили перед собой задачу выпускать 48 Boeing-737 в месяц, то есть по одной машине каждые три четверти дня, сейчас у них задача — выпускать порядка 70 машин в месяц. Это вопрос не организации работ в цеху, а гораздо шире — такой конвейер не будет работать без включения в глобальную систему разделения труда, в которой, например, японские компании изготавливают композитные материалы, а совместные японо-американские компании делают из этих материалов отдельные детали, к примеру крылья, которые специальным транспортом перевозят в Сиэтл для сборки.

Итак, у новых технических средств существует предел производительности. После его достижения начинается спад, который длится примерно 25 лет. Итого: 60 плюс 60 — цикл длится 120 лет. И это в странах-лидерах, а в странах «догоняющей» индустриализации этот процесс может растянуться на 250-300 лет.

Если мы возьмём русскую историю, то обнаружим, что, несмотря на то, что наш инженер Собакин написал книжку об «огненных машинах» (то есть паровых — прим. ред.) после поездки в Англию и личных встреч с Болтоном и Уаттом (создатели сотен паровых машин, предопределившие первую промышленную революцию, распространившуюся из Великобритании, — прим. ред.) всего через пять лет после того, как в Англии были пущены первые паровые машины, на наших промышленных предприятиях они появляются только через сто лет. А две паровые машины, купленные государством и поставленные на Тульском оружейном заводе в 1828 году, так и стояли неиспользуемые, потому что производственный процесс тульских ремесленников, производивших вооружение, никак не предполагал задействование этих паровых машин. 

Пример из сегодняшнего дня: у нас многими институтами развития и промышленными предприятиями накоплены 3D-принтеры, но они по разным причинам не используются. Ещё один показательный факт: российское патентное законодательство было принято в 1812 году, а к 1900 году накопленным итогом было всего 65 патентов — в том числе потому, что русские инженеры предпочитали патентовать за границей, по причине неповоротливости нашей системы, очень высокой стоимости и низкого эффекта от патентов, которые они здесь регистрировали. 

Какая из стран окажется наиболее подготовленной, чтобы на своей территории развернуть полный комплекс новой промышленной революции и стать, таким образом, лидером на следующем этапе развития, заранее неизвестно. Всегда есть несколько претендентов, у каждого свои плюсы и минусы. В 1850 году вы, находясь в Англии, самой передовой и могущественной на тот момент державе, ни в одной газете не прочли бы, что лидером второй промышленной революции станут Соединенные Штаты Америки, никто и предположить такого не мог. Хотя постфактум мы замечаем симптомы того, что к этой цели США устремились сразу после победы в войне за независимость: в 1791 году Гамильтон написал трактат о мануфактурах, где объяснил, что нужно сделать Америке, чтобы стать первой. 

Экономическая система разделения труда должна быть встроена в контекст социально-профессионального разделения знаний. При этом управление проектами должно осуществляться на основе одной интеллектуальной платформы. Если нет общих пронизывающих, сквозных систем знаний, единых стандартов, то кооперация и синхронизация не выстроятся. А у вас не может быть общих стандартов, если нет общей онтологии (раздел философии, учение о бытии — прим. ред.). 

Другими словами, есть горизонтальное и вертикальное разделение труда. Горизонтальное — это разделение труда по производству продукта, а вертикальное — это разделение труда по производству всех тех знаний, которые нужны для производства этого продукта. Вы не можете произвести продукт без типового проекта, а это тип знаний. До Форда не было типового проекта автомобиля, каждый производитель делал свой ремесленный продукт, поэтому автомобиль был таким дорогим: он делался из разных деталей и был ремонтонепригоден, найти комплектующие было невозможно, и Форд об этом пишет: сломанный автомобиль стоял возле какого-нибудь богатого ранчо, демонстрируя достаток владельца, в нём играли дети, протирая кожаные сиденья.

Форд первым задумался о массовом автомобиле и 15 лет у себя в мастерской делал двигатель, подходящий для массового производства. При этом он заранее стремился достичь определённых характеристик по весу, и двигатель должен был быть соразмерным этим характеристикам. Форд был вынужден разработать (или создать консорциум по разработке) 26 видов стали и сплавов… Таким образом, Форд впервые начинает оперировать не «железкой», а разрабатывает концепцию жизненного цикла продукта, он говорит: мы продаём не машину, а эффективные часы наезда.

Когда вы продаёте атомную станцию, вы тоже продаёте не «железку», а эффективный киловатт-час. Энергокомпании совершенно всё равно, на каком «горшке» вырабатывается электроэнергия, она хочет иметь эффективные параметры себестоимости и функционирования, чётко понимать, какие риски, простои, потери. И когда в 2006 году мы в Росатоме начали внедрять 6D-моделирование (это управление жизненным циклом проекта, то есть станции), нам пришлось перестроить весь проектный процесс, весь процесс занял 10 лет. То есть если вы не перестроите технологию деятельности, то никакая «цифра» вам не поможет. Само наличие цифровых технологий намекает на направление перестройки, но не замещает её, а это очень сложный процесс. 

Есть, по крайней мере, три следствия того, что вертикальная система разделения труда определяет горизонтальную. Первое: вы должны иметь семиотические (знаковые) инструменты, например деньги, которые бы поддерживали предпринимательскую деятельность на этом этапе промышленной революции. Новая промышленная революция поменяет семиотические инструменты, эксперименты с биткоином и есть работа в этой сфере.

Второе: новая промышленная революция поменяет «клеточку» экономики (в «нулевой» промышленной революции (XVII в.) клеточкой являлся ремесленный кластер, в первой (XVIII – 1-я пол. XIX в) – фабрика, во второй (2-я пол. XIX – XX в.)— транснациональные корпорации). Кандидатная клеточка Новой промышленной революции — это так называемые «платформы с открытой архитектурой», которые шире, чем ТНК. И те ТНК, которые не смогут перейти к новой платформе, исчезнут с лица земли.

И, в-третьих, нужна новая технология мышления, которая станет достаточно массовой и сквозным элементом войдёт в систему деятельности по производству любого нового продукта. В ходе «нулевой» промышленной революции такой технологией стала инженерно-конструкторская деятельность, в ходе первой - проектирование, в ходе второй — исследование. У той технологии мышления, которая становится ведущей, сегодня также есть свое название — «программирование» (только не нужно сводить к компьютерному программированию, это только один из видов).

Каждая промышленная революция задает новые требования к человеческому капиталу и системам подготовки и образования

Ключевые изменения в области содержания подготовки кадров и образования — это, во-первых, широкая гуманитаризация. В Массачусетском технологическом институте существенная часть факультетов — гуманитарные, в программе подготовки инженера три четверти дисциплин не технические, а гуманитарные, потому что считается, что если инженер не знает, как устроено общество и экономика, то он плохой инженер; если он не умеет встраиваться в исследовательскую работу, коммуницировать, работать в команде, то он некомпетентен.

Второе — системный подход как метаязык, на котором разговаривают представители разных дисциплин. Системный язык задает общую логику описания сложных систем, которая позволяет исследователю, инженеру, управленцу совместно решать ту или иную задачу. Дальше развивался управленческий подход, разные методологии управления. И, наконец, на протяжении последних десяти лет — мощнейшее внедрение в образовательный процесс технологий мышления, это, например, ТРИЗ — технологии решения изобретательских задач Альтшуллера, которую используют в ста американских университетах (Генрих Альтшуллер — советский изобретатель и писатель-фантаст — прим. ред.). 

В целом образование — это формирование картины мира. Владеть картиной мира — значит видеть причинно-следственные связи между явлениями. У нас огромное число молодых людей не имеют никакой картины мира. Функция образования, традиционно закрепленная за университетами, — сформировать картину мира, а не готовить к «деятельности». Готовить к «деятельности» должно ПТУ или высшая инженерная школа. И у «образования», и у «подготовки» есть свои особые важные задачи, но готовить к включению в систему разделения труда нужно по возможности быстро и дёшево. А вот картина мира так быстро не формируется. 

В некоторых передовых университетах мира, входящих в глобальную сотню, процесс образования устроен смешным для нас образом: студенты читают книжки вслух и разбирают их (есть перечень таких книг, их порядка ста). Причём предполагается, что вы читаете в подлиннике, если слабо владеете языком — со словарем и переводом. Потом вы приходите на семинар и обсуждаете, что поняли, дискутируете, в том числе с использованием игровых методов. Параллельно студенты могут осваивать какое-то ремесло, чтобы иметь возможность зарабатывать на жизнь, потому что онтология ориентирует в мире, но необязательно даёт непосредственный заработок. 

Идущие в системах подготовки и образования изменения в следующие 15-20 лет будут носить достаточно радикальный характер. Диплом будет «собираться», как Lego: человек сможет получать отдельные элементы подготовки, переезжая из одной точки мира в другую, чередуя такты образования с тактами работы, имея возможность набирать себе конструкцию компетенций из модулей.

Поменяется и педагогический труд, работа профессорско-преподавательского состава. Сегодня в этой сфере чрезвычайно быстро внедряются модели, которые показали свою эффективность в спорте и шоу-бизнесе. Появляются «звёзды», которые гастролируют по всему миру и предлагают своим потенциальным клиентам определённое «меню» различных единиц содержания и форм организации учебного процесса. 

Эта модель организации учебного процесса начала складываться, можно сказать, как решение для проблемной ситуации, с которой сталкивался каждый из Вас. Один очень хороший специалист в области страхования и применения его механизмов в разных областях никак не мог набрать студентов на свой курс, поскольку курс был очень сложным. Тогда он решил, что откроет онлайн-курс, и в течение года у него сформировалась аудитория в 615 тысяч человек. Оказалось, что это гораздо более эффективный подход. И сегодня большинство глобальных университетов ставят перед собой задачу, войдя в альянсы и обмениваясь информацией, бороться за аудиторию объёмом в миллиард человек. Их собственные контингенты студентов остаются прежними — 10 тысяч, как в Массачусетском технологическом институте, или 50 тысяч, как Лёвенском университете (старейшем в Бельгии — прим. ред.), но доступ к образованию открыт любому потенциальному пользователю. 

Из 1200 человек профессорско-преподавательского состава Лёвенского университета 10% — миллионеры. Но не благодаря преподаванию, а за счёт того, что они участвуют в разработках, создают вместе со студентами технологические компании и получают доход от этой «валоризации» знаний. Например, Weizmann Institute (израильский многопрофильный НИИ в области естественных и точных наук — прим. ред.) ведёт исследования, специализируясь исключительно на первых этапах жизненного цикла нового знания, результатом исследования является обоснование принципиальной технологической возможности, формой фиксации — патент, 200 объектов интеллектуальной собственности приводят к получению роялти в размере до 30 миллиардов долларов в год. Они не занимаются внедрением, это задача промышленных предприятий, у института совсем другие функции в разделении труда. Внутренняя атмосфера — кофейно-ланчевая, они постоянно общаются друг с другом. Всем работникам до 35 лет. Люди приходят и доказывают представителям наблюдательного совета, что их идея имеет патентную перспективу. Я разговаривал с представителями руководства о том, по каким критериям они принимают решения о финансировании проектов. Они отвечают: по глазам. Горят глаза — значит, можно брать, скучные глаза — до свидания. Дается грант на три года; в то, что делают грантополучатели, никто не влезает, через три года широкий круг независимых экспертов, полного списка которых никто не знает, оценивают результаты работы на предмет возможностей получения патента. Но даже если все эксперты написали, что перспективы патента нет, руководство института своим решением может продлить финансирование работ еще на 3 года.

Пройдет ещё 10-20 лет, и многие места в мыследеятельности мы будем занимать не лично, а вместе с роботами, или роботы будут занимать их без нас. Американцы уже переводят младшие классы части школ в штате Нью-Йорк на обучение роботами. Роботы учат математике, языку и так далее. Робот гораздо добрее, он внимательный, помнит всё, что делал ребёнок, помогает ему, не пьёт и не курит, у него нет мужа и жены, плохого настроения и учит он на современных методиках, быстрее, эффективнее, к тому же его не надо переучивать.

Рабочие профессии тоже кардинально меняются. Профессии «рабочего» в эпоху второй и Новой промышленной революции существенно различаются. На уровень рабочего переносится часть бывшей инженерно-управленческой компетенции.

Все больше работодателей, рассуждая о качествах, которые они хотят видеть в своих работниках, говорят о «мягких» навыках, причем ставят их на первое место, считая, что «жёсткие» можно подтянуть и на рабочем месте, а с «мягкими» работник должен выйти из учебного заведения. К этим навыкам относятся навыки работы с клиентом (то есть коммуникации), навыки командной работы (как в больших коллективах, так и в малых группах), умение справляться с проблемами, находить проблемно-ориентированные решения (не решения вообще, а решение, которое решает данную конкретную проблему), умение переучиваться и, наконец, навыки психофизической самоорганизации. 

Сейчас в WorldSkills (международные соревнования по рабочим профессиям, Пётр Щедровицкий активно участвует в развитии этого движения в России — прим. ред.) стали развиваться коллективные соревнования, когда несколько человек вместе выполняют сложное задание. Один из ключевых вопросов Питера Друкера (американский экономист, гуру менеджмента — прим. ред.) звучал так: почему один средний японец может делать в пять раз меньше одного среднего американца, но десять средних японцев, собравшихся вместе, могут сделать вдвое больше десяти средних американцев, собравшихся вместе? Потому что одно дело — твои индивидуальные компетенции, а другое — твоё умение входить в коллективную работу и выходить из неё. Это тренируется, но не всегда перетекает одно в другое. Человек может быть очень компетентным, но совершенно некооперабельным.

Российская система образования и подготовки кадров

Что можно сказать о нас? В конце XIX века Россия имела одну из самых эффективных систем образования и подготовки кадров и, без сомнения, эта система занимала лидирующие позиции по темпам развития. Благодаря «заделам», которые были осуществлены в этот период — в конце XIX — начале ХХ века — мы сегодня не лучше, но и не сильно хуже других стран. Вместе с тем надо понимать, что в 1920-30-е годы университеты, созданные в царской России, в подавляющей части были разделены на отдельные институты, деятельность которых была сосредоточена на задачах массовой подготовки кадров для ускоренной индустриализации в рамках второй промышленной революции. 

Исследовательский процесс в этот период был выведен за рамки традиционных учебных заведений — в специализированные НИИ и КБ, а они, в свою очередь, оказались сосредоточены в существовавших отраслях промышленности, и прежде всего — для решения военных задач. Тогда казалось, что это даст быстрые и конкретные результаты. В среднесрочной перспективе это привело к целому ряду негативных последствий, которые стали очевидны лишь к началу 80х годов. 

Вероятность того, что нам удастся вернуть в университет исследовательский процесс, откровенно говоря, сомнительна. При этом надо понимать, что исследование – это уже не доминирующий вид мышления и деятельности, как это было во времена второй промышленной революции. Число исследователей в мире сокращается, институциональной основой современных исследовательских программ становятся сети междисциплинарной и межпрофессиональной коммуникации, эффективность кооперации по решению конкурентных исследовательских задач поддерживается большими базами данных и возможностями их агрегирования. В мире на наших глазах происходит переход к управлению комплексными программами НИР и НИОКР на основе малых прорывных команд, сетевых структур и новых принципов финансирования. Исследовательские институты по 600-1000 человек, из которых три четверти занимаются не исследованиями, а обеспечением, станут не нужны.

Непременное условие осуществления современной исследовательской деятельности — это кооперация с промышленностью. Но тут существуют две проблемы. Первая проблема заключается в том, что промышленники сегодня сами не могут ответить на вопрос, что им нужно. Ни одна, даже самая крупная, компания не может самостоятельно обеспечить прорывные исследования и разработки даже в рамках своей узкой отрасли. Необходимо создание консорциумов на всех стадиях жизненного цикла создания новых знаний и новых продуктов. Вторая проблема состоит в том, что те промышленные предприятия, которые точно знают, что им нужно, сегодня в существующие учебные заведения, скорее всего, не придут, потому что понимают, что от них бесполезно ждать прикладных результатов. 

При этом, если мы говорим о системе подготовки, то сроки обучения практически на всех уровнях завышены. Интенсивность учебного процесса низка, а его стоимость — как в плане реальных затрат, так и в плане рыночной цены, — завышена. Форд считал, что любой человек научается работать на конвейере за два-три дня, и никакой предварительной подготовки для этого не нужно. Более того, он шутил, что неважно, окончил кандидат на занятие должности на его заводах Массачусетский технологический институт или сбежал из Синг-Синга (тюрьма для особо опасных преступников в 50 км от Нью-Йорка — прим. ред.). Если речь о более сложной деятельности, например проектировочной, то процесс займёт несколько месяцев (в крайнем случае — 1-1,5 года), и для этого совершенно не требуется тратить деньги ни государства, ни работодателя на обучение студента в течение пяти лет.

Несмотря на то, что российская система подготовки рабочих и инженерных кадров в последней четверти XIX века неоднократно была признана лучшей в мире (не случайно она получала золотые медали на промышленных выставках в Вене, Филадельфии и Париже), Людвиг Кноп (которого часто называли «Русским Аркрайтом»), в 1860-е годы создававший российскую текстильную промышленность, был очень недоволен результатами подготовки инженеров в Московском высшем ремесленном училище (ИМТУ). Он не брал выпускников оттуда для наладки оборудования, а привозил простых мастеровых из Бирмингема (Англия), считая, что у русских очень много теории, но не хватает практических навыков.

Уверяю вас, что и сегодня, если вы поговорите с человеком, который нанимает людей к станку, он вам скажет, что предпочтёт выпускника WorldSkills выпускнику-инженеру ВУЗа. Более того, когда у нас появится миллион выпускников программ подготовки рабочих высшей квалификации, прошедших через систему соревнований WorldSkills, мы перестанем говорить, что у нас хорошая инженерная подготовка в вузах.

В подавляющем большинстве существующих учебных заведений мы, преподаватели и организаторы учебного процесса, делаем вид, что учим, а студенты делают вид, что учатся. Это — результат социального компромисса вокруг так называемого «бесплатного образования», который достался нам в наследство от Советского Союза. В конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века Советский Союз «пообещал» всем бесконечный социальный лифт. Как рассуждало большинство работников советских промышленных гигантов: «мой отец был крестьянином, я — профессиональный рабочий (или даже инженер), а мой сын будет инженером или «управленцем». Эта «картина мира» оказалась не просто результатом социального компромисса населения и власти, а ментальной моделью, которая демонстрировала, что жизнь улучшается и что не за горами уже построение «коммунистического» общества.

Сегодня мы понимаем, что эта модель была результатом заблуждений. Впереди нас ждёт очередной кризис промышленной системы, сложившейся в эпоху второй промышленной революции, закрытие большого числа рабочих мест, сокращение численности занятых, исчезновение многих профессий, которые сегодня кажутся устойчивыми и востребованными. Кризис существующей промышленной системы и формирование новой платформы технологий неминуемо затронут сферу образования и подготовки кадров. 

В мире сегодня существует лишь десяток-другой учебных заведений, которые пытаются бежать вперёд. Однако сохранение лидерства в той или иной области знания даже для таких учебных заведений остаётся существенным вызовом и требует построения новой кооперации и новой системы разделения труда в самой сфере подготовки кадров и образования.

Не так давно американский миллиардер Ричард Брэнсон выдвинул интересную идею: он сказал, что все ресурсы, которые тратятся на подготовку и образование кадров, надо выдавать в виде грантов людям для разработки и запуска новых предпринимательских проектов. Если грантополучатель сумеет создать новое предприятие, то всему, что ему в дальнейшем понадобится, он потом научится — выбрав то или иное учебное заведение, или самостоятельно, — но во всех случаях построив для себя индивидуальную учебную программу. Одновременно такой предприниматель создаёт и новые рабочие места, которые в свою очередь станут ориентиром для многочисленных учебных программ. А если не создаст — значит, такое обучение было ему не нужно и в принципе не могло дать положительной отдачи для общества.

Образовательная политика неотделима от промышленной, а также от политики поддержания и поощрения социальной мобильности. 

Благодарим за помощь в подготовке публикации Алексея Фаюстова (Уральский федеральный университет).

Источник