«Нет ничего сильнее обнародованного слова»

(А. С. Пушкин)

Часто в своей речи люди употребляют краткие выразительные изречения, которые называются афоризмами. Например: «Нельзя объять необъятное», «Лучше скажи мало, но хорошо», «Зри в корень» и многие другие. Таких афоризмов много, и их авторы разные. Но вот когда говорят такие афоризмы, которые вы здесь прочитали, всегда добавляют: «Как сказал Козьма Прутков, «Зри в корень».

Кто же этот Козьма Прутков, который придумал такие короткие и выразительные изречения? Может быть, это какой-нибудь известный писатель или просто мудрый человек?

Когда в толпе ты встретишь человека, Который наг;
Чей лоб мрачней туманного Казбека, Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, — Знай: это я!
Кого язвят, со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый Безумно рвёт;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, — Знай: это я!..
В моих устах спокойная улыбка,
В груди — змея!
(Козьма Прутков, «Мой портрет»)

Ещё в середине прошлого века в журналах появились сатирические стихи, басни, исторические анекдоты и даже большие комедии, в которых высмеивались разные недостатки общества, а также тупые и самовлюбленные царские чиновники и вельможи. Все эти произведения писал какой-то Козьма Прутков, оказалось, что этого человека никто не знает и никто никогда не видел. Долгое время Козьма Прутков был загадкой, но потом выяснилось, что такого человека вообще не существует на свете.

Об уникальном явлении Козьмы Пруткова, фигуры вымышленной, но так основательно утвердившейся в русской литературе, в нашей сегодняшней статье.

ОКАЗИЯ КОЗЬМЫ

В одном из значений слова оказия — редкий, из ряда вон выходящий случай. Так определяет её Толковый словарь русского языка под ред. Д.Н. Ушакова. Случай Козьмы Пруткова вполне удовлетворяет этому значению.

«Козьма Петрович Прутков провёл всю свою жизнь… в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому».

Так начинается биография самого поразительного русского классика — классика, которого не было.

Случаев мистификаций и создания литературных масок не счесть. Но все они были обречены на короткую жизнь и в лучшем случае известны лишь литературоведам. А Козьма Прутков завоевал народное признание. Кто ж такой Козьма Прутков?

Козьма Прутков — это пародийная личность, коллективный псевдоним А.К. Толстого и братьев Жемчужниковых, даровитый автор, печатавшийся в журналах «Современник» и «Искра», философ и автор легендарных афоризмов: «Зри в корень», «Бди!», «Никто не обнимет необъятного»…. Многие из шедевров Пруткова ушли в народ.

Биографический очерк, помещённый в первом собрании сочинений Козьмы Пруткова и перепечатанный во всех дальнейших, даёт следующие основные сведения о жизни поэта.

БИОГРАФИЯ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА. И С ЮМОРОМ, И ВСЕРЬЁЗ

Козьма Петрович Прутков родился 11 апреля 1803 года. В 1820 году он был принят в одни из лучших гусарских полков, но прослужил в нём лишь два с небольшим года. В военную службу он вступил «только для мундира» и, выйдя в 1823 году в отставку, тогда же определился на гражданскую службу по министерству финансов — в Пробирную палатку. Здесь он прослужил сорок лет, до самой своей смерти.

Писателем Козьма Прутков стал в очень немолодом уже возрасте — в исходе пятого десятка. Он дебютировал в 1850 году комедией «Фантазия», поставленной на сцене императорского Александрийского театра, в следующем году он анонимно напечатал свои первые стихотворения. Затем талант его быстро развернулся. С 1854 года Прутков стал печататься под своим именем. В этом году и затем в 1860-м в журнале «Современник» были напечатаны все его основные произведения, относящиеся к разнообразным жанрам: Прутков писал стихотворения, афоризмы, исторические анекдоты, драматические произведения.

Умер Козьма Прутков 13 января 1863 года в звании директора Пробирной палатки, имея чин действительного статского советника.

Все эти сведения, за исключением библиографических указаний, как вы уже поняли, вымышлены. Изложенные выше события на самом деле не происходили. Вымышлен и самый объект биографии. Директор Пробирной палатки Козьма Петрович Прутков в действительности никогда не существовал. Эта личность со всем её жизненным и творческим путём, с резко очерченными особенностями внешности и характера — такой же плод художественного вымысла, как и произведения Козьмы Пруткова.

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ЭТОГО ПИСАТЕЛЯ — ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ЦЕЛОЕ, ЕДИНОЕ ПО ЗАМЫСЛУ И ВЫПОЛНЕНИЮ.

Вымышленный «портрет» Пруткова, созданный Львом Михайловичем Жемчужниковым, Александром Егоровичем Бейдеманом и Львом Феликсовичем Лагорио

Козьма Прутков — псевдоним, развившийся в самостоятельное лицо, в «авторскую маску». Такие «авторские маски» привились в русской литературе именно с лёгкой руки Козьмы Пруткова. Так, Добролюбов создал маски либерального поэта Конрада Лилиеншвагера и реакционного поэта Якова Хама, Минаев писал от имени армейского солдафона майора Бурбоюва и т. д. Но ни одна из подобных сатирических масок и в отдалённой степени не достигла рельефности и жизненности Козьмы Пруткова, наделённого точно фиксированным служебным положением, жизненным путём, характерными чертами психологического склада и соответственной наружностью, запечатлённой на известном портрете, прилагаемом ко всем собраниям сочинений Козьмы Пруткова.

Цельность личности и творчества Козьмы Пруткова не уменьшилась оттого, что тут сотрудничало несколько авторов, каждый из которых, конечно, вносил свои художественные устремления и особенности своего таланта, расширяя тем самым творческий диапазон вымышленного поэта. Образ Козьмы Пруткова настолько скрепил произведения этих авторов, что возник единственный в истории литературы случай, когда вымышленный автор-герой стал в один ряд с реальными писателями; сочинения Козьмы Пруткова не разбиваются на произведения отдельных авторов, а издаются и изучаются как творческое наследие одного автора. Правда, разнести сочинения Пруткова по отдельным авторам до конца и невозможно, так как часть произведений написана сообща.

Заметки на полях

Знания не имеют авторства, они принадлежат всему человечеству.

Аноним — это автор, не оставивший своей подписи.

Псевдоним — подпись автора под выдуманным именем.

А Козьма Прутков — это и то и другое, поскольку его псевдоним скрывает собою не одного анонима, а нескольких.

Фактически его творчество можно отнести к одному из примеров неавторской культуры, когда одной произведение готовит группа авторов, которая не раскрывает своих имён, анонимно.

Неавторская культура — это традиция писателей, учёных и изобретателей отказываться от авторских прав на свои произведения. Наиболее ранними формами проявления неавторской культуры являются народные предания, фольклор.

Примерами современной неавторской культуры являются:

• литературные маски авторских коллективов Козьма Прутков, Николя Бурбаки и другие, в том числе и мы — ИАЦ,
• фанклубы, хэппенинги, совместное музицирование, публичные дискуссии, телеконференции, сетевые проекты с неопределенным и переменным составом участников,
• различные общественные объединения в области предоставления и получения социально-бытовых услуг, такие, например, как немецкий Tauschring («кольцо обмена»), Сто друзей в России,
• компьютерная пользовательская оболочка (операционная система) Linux и её многочисленные дистрибутивы,
• многочисленные бесплатные компьютерные программы,
• библиотеки звуковых книг в интернете,
• оцифрованные книги прошлых лет библиотек мира, предоставляемые сервисом Google-книги, и ещё многое другое!

Подробнее — http://kob-media.ru/?p=11491

Художники, восхищённые славой Пруткова, создали его портрет, причём изображаемый потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Желание было исполнено. Впоследствии появился бюст поэта, ныне хранящийся в краеведческом музее города Тамбова, а уже в наше время, скульптура Козьмы Пруткова была сооружена в брянском парке-музее имени А. К. Толстого. Можно добавить, что сочинения Пруткова цитировали Тургенев и Герцен, Гончаров и Салтыков-Щедрин. Большое стихотворение Пруткова «Осада Памбы» читают герои романа Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Да и в других произведениях писателя появляется имя этого сочинителя, по определению Достоевского, «красы нашего времени»… Таков Козьма Петрович Прутков — одно из удивительных и ярких порождений русской культуры.

«ОПЕКУНЫ ИЛИ КЛЕВРЕТЫ»

Из создателей Козьмы Пруткова (само имя позаимствовали у камердинера, который служил у братьев Жемчужниковых) наиболее известен Алексей Константинович Толстой (05.09.1817—10.10.1875). 200-летнему юбилею этого выдающегося писателя и посвящается, в том числе, наша статья. Видный лирик, стихи которого широко известны до сих пор, особенно благодаря тому, что чуть не половина их положена на музыку Чайковским и Римским-Корсаковым; известный драматург, пьеса которого «Царь Федор Иоаннович» прославлена постановкой МХАТа, — Алексей Толстой в то же время и блестящий сатирик. В особенности замечательна его поэма «Сон Попова» — одна из лучших сатир на жестокую и лицемерную бюрократию и полицию русского царизма.

Неприязнь к деспотизму и бюрократии вообще характерна для Алексея Толстого, — но в ней нет ничего революционного. Алексей Толстой враждебен революционной мысли; его оппозиционность в отношении властей носит характер аристократического фрондёрства против обезличивающего деспотизма и всесилия чиновничества.

Значительно менее известен другой участник трудов Козьмы Пруткова — Алексей Михайлович Жемчужников (1821—1908). Вне Пруткова его многолетняя литературная деятельность имеет в истории русской поэзии довольно скромное значение. Он писал и пейзажные, и любовные стихи, но не обладал достаточным лиризмом и сосредоточился преимущественно на «гражданской» поэзии. Его основная творческая активность приходится на время гораздо более позднее, чем деятельность Козьмы Пруткова, — на 1870 — 1890-е годы.

Третий создатель творений Козьмы Пруткова — Владимир Михайлович Жемчужников (1830 — 1884) — вне Пруткова никак не проявил себя в литературе. Между тем это, собственно говоря, центральная фигура прутковского триумвирата. По количеству принадлежащих ему произведений Козьмы Пруткова Владимир Жемчужников стоит на первом месте. Он же был организатором и редактором публикаций Козьмы Пруткова, подготовил «Полное собрание сочинений» и написал «Биографические сведения».

В. Жемчужников был вхож в редакцию «Современника», по материалам жандармских наблюдений неоднократно бывал у Чернышевского. В сохранившейся конторской книге «Современника» 1860 года указано, что гонорар за прутковские материалы выдан Жемчужникову «чрез Чернышевского».

В «Биографических сведениях о Козьме Пруткове» признаётся участие в литературном наследии Пруткова ещё одного Жемчужникова — Александра Михайловича (1826—1896), но в строго ограниченном объёме: указывается, что Александр Жемчужников участвовал в сочинении трёх басен и двух комедий.

Следует отметить, что «Козьма Прутков» творился в привольной обстановке дворянского семейного быта. Братья Жемчужниковы и их двоюродный брат Алексей Толстой были баловнями судьбы: красавцы и силачи, весёлые, богатые, прекрасно образованные, с большими придворными, великосветскими и сановными связями, блестящие остроумцы и талантливые поэты. Жизнь била в них ключом, и в затхлой атмосфере николаевского царствования прорывалась в задорных выдумках и дерзких «шалостях». В этих «шалостях» особенно отличался Александр Жемчужников — неистощимый забавник с необычайным даром имитатора. Многочисленные анекдоты о проделках Жемчужниковых, сохранённые мемуаристами, относятся главным образом к нему. Приведём несколько таких анекдотов.

Наступив в театре нарочно на ногу одному высокопоставленному лицу, Жемчужников затем каждый приёмный день являлся к нему с извинениями, пока рассвирепевший сановник его не выгнал.

Министр финансов Вронченко ежедневно в девять часов утра гулял по Дворцовой набережной. Жемчужников, незнакомый с министром, стал каждое утро проходить мимо него и, приподнимая шляпу, приветствовал его словами: «Министр финансов — пружина деятельности». Вронченко наконец пожаловался петербургскому обер-полицмейстеру Галахову, и Жемчужникову под страхом высылки из столицы было предписано впредь министра не беспокоить.

Ночью, в мундире флигель-адъютанта, он объездил архитекторов Петербурга с приказанием наутро явиться во дворец, ввиду того, что провалился Исаакиевский собор.

Трудно сказать, что правда, что вымысел в этих рассказах, но «прутковский» дух в них чувствуется. Всё казённое, всё официально признанное возвышенным и почтенным, возбуждало в них злую и шаловливую иронию.

В круг подобных проказ и выдумок входили и литературные шалости весёлых братьев.

Алексей Толстой ко времени создания Козьмы Пруткова имел уже пятнадцатилетний (по меньшей мере) опыт самого разнузданного балагурства на бумаге. Его письма 30-х годов — это какой-то поток дурашливости, в котором многое, за неизвестностью реалий, совершенно нам непонятно, — а местами появляются забавные куплеты, пародии, нелепые баллады.

Алексея Толстого, как и его кузенов, увлекал комизм нелепости. Можно себе представить, каков был в молодости этот зуд зубоскальства, если в старости А. Толстой мог начать письмо чем-нибудь вроде:

«Желтобрюхого Гаврила
Обливали молоком,
А Маланья говорила:
Он мне вовсе незнаком!»

Алексей Жемчужников также наслаждался комизмом нелепости и тоже ещё в 1830-е годы стал изощряться в комической «беглой поэзии». В ней много прутковского. Вот, например, глубокомысленное стихотворение, очевидно родившееся при чтении газетного объявления: «Жемчуг в нитках и вещах покупает ювелир Фаберже»:

«ДУМЫ И НАБЛЮДЕНИЯ
При борще или при щах
Завершает редко пир
Бланманже.
Воин, бывший на часах,
Отдыхает, сняв мундир,
В неглиже.
Жемчуг в нитках и вещах
Покупает ювелир
Фаберже».

Алексей Жемчужников был мастером комических записок, посвящений, альбомных стихов. Рукопись заставляет думать, что известное стихотворение Козьмы Пруткова «В альбом NN» первоначально было написано Алексеем Жемчужниковым от своего лица в альбом какой-то даме, а затем уже перешло в литературную собственность Козьмы Пруткова.

Младшие братья тоже рано вступили на стезю зубоскальства, проложенную старшими. Александр буффонил в стихах и прозе, как и в жизни. Нелепые басни — видный жанр в творчестве Козьмы Пруткова — начал культивировать он. На копиях некоторых произведений Александра, попавших в печать с именем Козьмы Пруткова, но не включённых в собрание его сочинений, имеется одинаковая пометка редактора собрания Владимира Жемчужникова:

«Глупость Сашинькина!»

Сколько, вероятно, было написано таких «глупостей», прежде чем возникла идея «Козьмы Пруткова»!

Младший брат Владимир был по преимуществу пародистом. У него был замечательный дар художественной имитации. Он легко и тонко высмеивал манеру любого поэта, соперничая с Алексеем Толстым. Этим двум авторам в основном принадлежат пародии Козьмы Пруткова. Судя по датам произведений, на которые направлено жало пародий, часть этих пародий едва ли не относится ещё к 1840-м годам.

В начале 1850-х годов, когда возник из небытия Козьма Прутков, Владимир Жемчужников был студентом Петербургского университета, Александр только что окончил университет; старшие братья уже входили в солидный возраст, оба были камер-юнкерами и чиновниками привилегированных петербургских канцелярий: Алексей Толстой служил во 2-м отделении «собственной его императорского величества канцелярии», Алексей Жемчужников — в канцелярии Государственного совета.

Литературные шалости молодой компании отнюдь не были в то время чем-то исключительным. У богатого дворянства было слишком много досуга. Устройство обильных и разнообразных развлечений было постоянной заботой в этом кругу; поэтому всякого рода таланты, служащие для приятного препровождения времени в обществе, тщательно выращивались в культурных дворянских семьях. Высоко ценились острословы и забавники. Наряду с живыми картинами, домашними спектаклями, процветали карикатуры, эпиграммы, весёлые послания, стихотворные буффонады и всяческая домашняя литературная галиматья.

Эта атмосфера запечатлена в стихотворении Лермонтова «В альбом С. Н. Карамзиной»:

«Люблю я парадоксы ваши
И ха-ха-ха, я хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи».

«Ишка Мятлев» — салонный «эстрадник», с его шутовскими куплетами, перешедшими из быта в литературу, создатель авторской маски «госпожи Курдюковой» — несомненный литературный предшественник Козьмы Пруткова; в частности, басни Пруткова восходят к таким произведениям И. П. Мятлева, как «Медведь и коза» или «Брачная деликатность»:

«Один чувствительный священник
Сказал почтенной попадье:
Тебя узнав, я стал твой пленник,
Свободе я сказал адье..»

В архиве Блудовых (Пушкинский дом) в пачке рукописных афиш домашних спектаклей сохранилась афиша представления под названием «Ещё домашний театр. Водевиль-драма-комедия в одном действии». Спектакль происходил, видимо, в начале 50-х годов. Здесь вместе с молодёжью участвуют ветераны мятлевского круга — С.Н. и А.Н. Карамзины, Л.Д. Шевич и др. Александр Жемчужников фигурирует здесь в качестве актёра, а Алексей Жемчужников — в качестве «автора и суфлёра».

Таких шутливых пьес для домашних подмостков было, вероятно, написано множество. Лев Жемчужников вспоминает, что его брат Алексей ещё в 30-е годы

«писал пьесы для домашнего театра; и мы все с двоюродным братом Петром Курбатовым разыгрывали их в присутствии отца и некоторых знакомых».

ПРЕДЫСТОРИЯ ПОЯВЛЕНИЯ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА

В 1851 году Алексей Толстой и Алексей Жемчужников впервые вышли со своими шутками на арену публичности. Написав вдвоём одноактный водевиль «Фантазия», они поставили его не на «домашнем театре», а на Александрийской сцене.

Когда впоследствии возник Козьма Прутков, ему задним числом приписали эту пьесу, обозначенную на театральной афише как «сочинение Y и Z». Атрибуция была вполне законной. В «Фантазии» есть тот дух иронии и пародии, который отличает прутковскую буффонаду от простодушной буффонады Мятлева. Этот дух Алексей Жемчужников в старости характеризовал такими словами:

«Все мы тогда были молоды, и «настроение кружка», при котором возникли творения Пруткова, было весёлое, но с примесью сатирически-критического отношения к современным литературным явлениям и к явлениям современной жизни. Хотя каждый из нас имел свой особый политический характер, но всех нас соединила плотно одна общая нам черта: полное отсутствие «казённости» в нас самих и, вследствие этого, большая чуткость ко всему казённому».

«Фантазия» — издевательство над убожеством тогдашнего комедийного репертуара. Поставить на императорской сцене под видом водевиля издевательство над водевилем — это была затея во вкусе описанных выше «шалостей». Расчёт, очевидно, шёл на то, что дирекция императорских театров примет насмешку над глупостью тогдашних водевилей за обыкновенный водевиль. Расчёт оправдался. В атмосфере общего смирения в самый свирепый период николаевской реакции театральное начальство не заподозрило злой иронии в сочинении двух камер-юнкеров.

Водевилей тогда требовалось множество, так как их давали оптом и большей частью они очень быстро надоедали и недолго держались на сцене. «Фантазия» была исполнена 8 января 1851 года вместе со следующими комедиями и водевилями: «Заговорило ретивое, или Урок бедовой девушке», «Интересный вдовец, или Ночное свидание с иллюминацией», «Провинциальный братец», «Вечер артистов».

Какую-то неблагонадежность почуял в «Фантазии» цензор. Сохранился театральный экземпляр пьесы с его исключениями и исправлениями. По ним видно, что пьеса смущала цензора. Но запретить её не было оснований, и цензор тщетно старался изгнать из водевиля «вольный дух», который веял где-то, откуда его никак нельзя было выветрить. Цензор заменил «грубые» слова: вместо «глотка» написал «горло», вместо «гадости» — «глупости», вместо «кобенится» — «церемонится». Он исключил все упоминания должностных лиц вплоть до брандмейстера. Он сделал исправления по части религии и нравственности: лишил фамилии девицу Непрочную, вычеркнул слово «священный» из словосочетания «священный долг», во фразе: «сказала бы неприличное слово, да в пятницу как-то совестно» — исключил пятницу — постный день.

Печатая впервые «Фантазию» в 1884 году в первом собрании сочинений Козьмы Пруткова, В. Жемчужников необычайно обогатил текст комедии, приведя в подстрочных сносках все исправления цензора. Получился как бы удвоенный Козьма Прутков: Прутков вверху и внизу, Прутков, процензурованный Прутковым.

Сам сюжет пьесы утрирует и доводит до абсурда банальные водевильные ситуации. Шесть женихов, в числе которых немец, грек и татарин, добиваются руки Лизы,

воспитанницы «богатой, но самолюбивой старухи». И Лиза, и её воспитательница склоняются к сентиментальному подлизе-немцу Либенталю; но тут пропадает любимая старухина моська Фантазия. Старуха, «не по летам жестокого характера», назначает воспитанницу в жены тому, кто отыщет собаку. Женихи натаскивают собак разных пород, из которых одна игрушечная; но Либенталь, «немец не без резвости», прибегает с пропавшей моськой и объявляется женихом, к неудовольствию соперников, которые с ругательными куплетами покидают дом. Сцена пустеет, остаётся лишь один из женихов, благонамеренный ябедник Кутило-Завалдайский. Он бранит автора пьесы, уверяет, что автор — человек самый безнравственный, открывает публике, что пьеса полна неприличий, которые актёры не позволяли себе повторять за суфлёром; наконец обрушивается на сюжет пьесы и предлагает от себя ряд сюжетов, один другого глупее; оркестр прерывает его слова, он замечает, что занавес за ним опущен, и, сконфузившись, скрывается.

Если постановка была замышлена в качестве «проказы», — эффект её превзошёл все ожидания. Разразился настоящий скандал. На спектакле присутствовал царь. «Фантазия» возмутила его; он уехал, не досмотрев пьесы, и при отъезде запретил повторять её. По сохранившемуся преданию, царь сказал, уходя, директору императорских театров Гедеонову:

«Много я видел на своем веку глупостей, но такой ещё никогда не видал».

После этого и публика напала возмущаться, шикать и свистать и в таком настроении поддалась на заключительную мистификацию, приняв монолог перед занавесом за импровизацию актёра Мартынова и наградив его единодушными аплодисментами. Сбитым с толку оказался даже сам король водевилистов Фёдор Кони, который писал, обозревая театральные постановки, в своём журнале «Пантеон»:

«Публика, потеряв всякое терпение, не дала актёрам окончить эту комедию и ошикала её, прежде опущения занавеса. Г. Мартынов, оставшийся один на сцене, попросил у кресел афишку, чтобы узнать, как он говорил: «кому в голову могла придти фантазия сочинить такую глупую пьесу?» Слова его были осыпаны единодушными рукоплесканиями».

Лишь один критик понял смысл «Фантазии» — критик, который не видел и не читал пьесы, а ознакомился с нею только по рецензии Фёдора Кони. Критик этот был Аполлон Григорьев. Перепечатав в «Москвитянине» часть отзыва из «Пантеона», Григорьев добавляет:

«Со своей стороны мы видим в фантазии гг. Y и Z злую и меткую, хотя грубую пародию на произведения современной драматургии, которые все основаны на такого же рода нелепостях. Ирония тут явная — в эпитетах, придаваемых действующим лицам, в баснословной нелепости положений. Здесь только доведено до нелепости и представлено в общей картине то, что по частям найдётся в каждом из имеющих успех водевилей. Пародия гг. Y и Z не могла иметь успеха потому, что не пришёл ещё час падения пародируемых ими произведений».

Атмосфера николаевского царствования как нельзя характернее запечатлелась на театральной истории «Фантазии». И вполне в духе всей истории оказался её финал: как гласит надпись на театральном экземпляре, «по высочайшему повелению от 9 января 1851 года представление сей пьесы на театрах воспрещено».

Таков был первый дебют ещё не существовавшего Козьмы Пруткова, по позднейшей версии укрывшегося за псевдонимом «Y и Z», «опасаясь последствий по службе».

ОПУСЫ АФОРИСТИЧЕСКИЕ

«Весёлое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» А.С. Пушкин, как известно, считал неотъемлемыми качествами русского характера. Эти свойства, конечно, отразились и в творчестве Пруткова.

Юмор — вот та отличительная черта, которая прежде всего связана в нашем сознании с образом Козьмы Пруткова. Любой жанр окрашивается под его пером в юмористические тона. Пьесы, подражания известным (а ныне иногда и забытым) поэтам, басни, мнимые переводы, афоризмы, «гисторические материалы», проекты — всё-всё вызывает у нас улыбку, а порой и восхищение отточенностью, иронией, доходящей до абсурда алогичностью авторского мышления.

Вообще уникальный способ выражаться в сочетании с государственническим мышлением — это очень важная штука. И в творчестве Пруткова абсолютно чётко воспроизведен косноязычный стиль, когда из афоризма возникает мысль, ясно формулирующая то, что происходит в стране.

Без сомнения, мысли и афоризмы стали самым знаменитым разделом творчества Козьмы Пруткова, прославившим его без преувеличения на века.

Именно здесь, в форме кратких изречений, его пародийность и потешный алогизм воплотились со всей лаконичной полнотой. 160 основных и 102 дополнительных афоризма составили золотой фонд прутковской мысли. Первая их часть была напечатана в «Современнике» (№ 2, 6) в 1854 году, а затем последовали публикации в «Искре» (№ 26, 28) в 1860 году. Многие изречения впервые увидели свет лишь в собрании сочинений 1884 года.

Особенность этого жанра у Козьмы Пруткова состоит в том, что его афоризмы далеки от западноевропейских в духе Ларошфуко, Паскаля или Лабрюйера. Перед нами рассуждает не бесстрастный учёный муж, не рафинированный эстет, не великий мыслитель. Нет, размышлениям предается директор Пробирной Палатки, кавалер ордена Святого Станислава I степени, чиновник с большим стажем любоначалия и беспорочной службы, семьянин — самовлюблённый и самодовольный, добродушный и комичный, большой любитель банальностей и наряду с тем автор оригинальных метафор, весёлого абсурда. Мы наслаждаемся игрой, в которую вовлекает нас автор, — сам же он сохраняет серьёзность и даже важность, солидную философичность.

«Жизнь нашу удобно сравнивать со своенравною рекою, на поверхности которой плавает челн, иногда укачиваемый тихоструйною волною, нередко же задержанный в своём движении мелью и разбиваемый о подводный камень. — Нужно ли упоминать, что сей утлый челн на рынке скоропреходящего времени есть не кто иной, как сам человек?»

Какое одновременно и яркое и тонкое отражение управленческих принципов. Управление любым процессом, действительно, можно представить как реку:

• область нормального течения процесса можно уподобить фарватеру на реке — лодка в его пределах может плыть безбоязненно и спокойно,
• области допустимых отклонений можно уподобить тем зонам, что простираются от границы фарватера до берегов — тут можно встретить мели, рифы и прочие неприятности, которые усиливаются по мере отдаления от фарватера,
• области краха управления можно уподобить берегам — когда лодку выносит на берег, происходит выпадение её из процессе движения по реке.

Если «перевести» эти понятия на язык богословия, то окажется:

• фарватер — это то, что называют Промыслом Божиим,
• области допустимых отклонений — это Попущение,
• берега — выход за пределы Попущения.

Так что, действительно, если не видеть фарватера, то человека будут сдерживать «мелью» или он будет «разбиваемым о подводный камень».

В собрании мыслей и афоризмов Козьмы Пруткова масса изречений-сравнений:

• Слабеющая память подобна потухающему светильнику.
• Воображение поэта, удручённого горем, подобно ноге, заключённой в новый сапог.
• Умные речи подобны строкам, напечатанным курсивом.
• Перо, пишущее для денег, смело уподоблю шарманке в руках скитающегося иностранца.
• Болтун подобен маятнику: того и другой надо остановить.
• Есть приметы жизненного опыта: Что имеем — не храним; потерявши — плачем.
• Лучше скажи мало, но хорошо
• Страждущему предлагай бальзам
• И при железных дорогах лучше сохранить двуколку.
• А вот итог: тщетность честолюбивых стремлений, переданная со щемящей выразительностью:
• Чиновник умирает, и ордена его остаются на лице земли.

Вообще, ходячее представление о Козьме Пруткове как о неком до тупости ограниченном ретрограде с амбициями гения; представление, отчасти внедрявшееся в сознание читателей его опекунами, соответствует лишь намеренно карикатурной составляющей образа. Таковая, конечно, имеется — и играет далеко не последнюю роль. Однако в действительности Прутков гораздо интереснее, содержательнее, богаче той маски, которую задумали и воплощали опекуны, потому что сами его создатели много интереснее нарисованных ими схематичных карикатурных изломов.

Прутков кричит на каждом углу, что он умён и талантлив, и одновременно делает всё для того, чтобы казаться глупым и бездарным; а мы с удивлением обнаруживаем, что он и вправду остроумен и даровит. В нём заключен редкостный комический дар. Он — командир короткого, как выстрел, афоризма: «Бди!». И сановный автор пережившего века антигосударственного наказа:

«Если хочешь быть покоен, не принимай горя и неприятностей на свой счёт, но всегда относи их на казённый».

Он уверен, что «эгоист подобен давно сидящему в колодце».

Он удивляется:

«Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?»

Наконец, по его наблюдению, «камергер редко наслаждается природой», а «из всех плодов наилучшие приносит хорошее воспитание».

Философ Владимир Соловьев в своей статье, написанной для Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, говорит о Козьме Пруткове как о «единственном в своём роде литературном явлении», уникальном случае в истории мировой литературы, ибо:

«все остальные мистифицированные авторы слишком элементарны и однообразны в сравнении с ним. Два талантливых поэта, гр. А.К. Толстой и Алексей Михайлович Жемчужников, вместе с Владимиром М. Жемчужниковым и при некотором участии третьего брата Жемчужникова — Александра М. — создали тип полного самодовольства и самоуверенности петербургского чиновника (директора Пробирной Палатки), из тщеславия упражняющегося в разных родах литературы. Но сила Пруткова не в этом общем определении, а в той индивидуальной и законченной своеобразности, которую авторы сумели придать этому типическому лицу и воплотить в приписанных ему произведениях».

В чём же состоит этот «прутковский элемент»? Что в творчестве Козьмы Петровича особенно прутковское?

На взгляд Соловьева, это три комедии: «Фантазия», «Блонды», «Опрометчивый турка», все басни и два стихотворения: «Мой портрет» и «Предсмертное». Но прежде всего «Мысли и афоризмы». Они — самое прутковское во всём Пруткове. Действительно, в изречениях пародийность, образность безошибочно работают на создание типа петербургского чиновника. Здесь вымышленный автор лепит вымышленный образ из самого себя — да такой, который встаёт в ряд с главными персонажами классической русской литературы и становится нарицательным.

Интересно было бы сопоставить прутковские афоризмы с западноевропейской классикой жанра. Здесь уместно спросить себя: чем Прутков-афорист отличается от авторов классических? Или он их только тиражирует под своим именем, как это, скажем, произошло с афоризмом: «Философ легко торжествует над будущею и минувшею скорбями, но он же легко побеждается настоящею» — который является близким к тексту переводом высказывания Ларошфуко:

«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией»?

Итак, Ларошфуко:

1. Тому, кто не доверяет себе, разумнее всего молчать.
2. Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурные примеры.
3. Хитрость и предательство свидетельствуют лишь о недостатке ловкости.
4. В людях не так смешны те качества, которыми они обладают, как те, на которые они претендуют.
5. Порядочные люди уважают нас за наши достоинства, а толпа — за благосклонность судьбы.
6. Порою человек так же мало похож на себя, как и на других.
7. Уклонение от похвалы — это просьба повторить её.

Максимы Ларошфуко основываются на жизненном опыте автора, в его афоризмах поражают удивительная зоркость наблюдений и способность спрессовывать их в чеканную словесную формулу.

Ничего комического в них нет. Они не смешат, а, напротив, вызывают почтение своей проницательностью.

В целом, наблюдения Ларошфуко в высшей мере серьёзны. Нашу радость вызывает их оригинальность, а улыбку — острая игра ума.

Теперь возвращаемся к герою настоящего жизнеописания.

Козьма Прутков:

1. Что скажут о тебе другие, если сам ты о себе ничего сказать не можешь?
2. Иного прогуливающегося старца смело уподоблю песочным часам.
3. Говоря с хитрецом, взвешивай ответ свой.
4. Никто не обнимет необъятного.
5. Не будь цветов, все ходили бы в одноцветных одеяниях!
6. Добрая сигара подобна земному шару: она вертится для удовольствия человека.
7. Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Первый афоризм пытается спровоцировать молчуна; автор пребывает в уверенности, что о людях судят исключительно по их собственному мнению о себе.

Второй афоризм — всего лишь производная от метафоры о старике: из него песок сыплется.

Третий и четвертый — утверждение самого очевидного.

Пятый — производная от образа: «серая толпа». И снова то, что разумеется само собой.

Шестой афоризм — сравнение. При этом остается за кадром: каким образом кружение земного шара может вызвать удовольствие у человека, если он этого кружения даже не замечает? Непонятно, зато смешно. А смешно, потому что смешано.

Седьмой афоризм — напрашивание на похвалу; при этом, естественно, под «гениальным писателем» Козьма без всякой ложной скромности имеет в виду себя самого.

В отличие от классических образцов афоризмы Пруткова, как правило, привлекают внимание вовсе не проницательностью или положительным остроумием. Их новизна в том, что они забавны главным образом тем глубокомыслием, с которым высказывается очередная банальность. Прутков неистощим — любую жизненную ситуацию он готов объяснять с помощью избитых формулировок. Улыбку читателя вызывает не тупоумие его выражений (как казалось опекунам), но претензии на глубину и серьёзность. А, согласно Ларошфуко, в людях особенно потешны как раз их притязания на то, чего они не способны достичь.

Говоря о Пруткове — сочинителе басен, приходишь к выводу, что если классический баснописец (Крылов) высмеивает человеческие пороки, то Козьма подвергает осмеянию морализирующую басню как устаревший литературный жанр и заодно шутит над самим баснописцем. Он пишет пародию, придавая неожиданную свежесть тому, что казалось архаикой.

То же и с афоризмами. Если классический афорист (Ларошфуко) кристаллизует в своих максимах человеческую мудрость, то Козьма под маской кристаллизации мудрости потешается над афористом и над сентенциями как модным литературным жанром. Он пишет не афоризмы, а пародии на афоризмы.

Исследователь В. Сквозников справедливо замечает:

«Всё дело в том, что предметом вышучивания является не «тупость» как таковая, а именно самая, с позволения сказать, «мудрость», точнее, та безапелляционность и то беспредельное самодовольство рассудка, с которым он, торжествуя, накидывает свою сетку на неуловимо разнообразную живую жизнь».

Такова реакция XIX века на век XVII, декларировавший победу разума и просвещения.

«Беспредельное самодовольство рассудка» свойственно и нашему времени. А если иметь в виду, что, помимо великих мыслителей и остроумцев, в афористическом жанре подвизались и подвизаются поныне люди с необоснованной претензией на мысль, с желанием казаться во что бы то ни стало остроумными, то прутковские пародии продолжают сохранять свою актуальность.

«Будучи гибкими от пропитывающей их внутренней иронии, они не старятся в разных условиях и случаях жизни — и потому они долговечнее неподвижно абсолютной «мудрости».

За глубокомысленным тоном и формальной строгостью афоризмов Козьмы Пруткова, как правило, скрывается такая непроходимая, такая дремучая тривиальность, нечто настолько самоочевидное, что вот уже полтора столетия они невольно вызывают улыбки читателей.

Когда афористика и пародирование входили в моду, в этот жанр устремилось множество подражателей, которые бросились осмеивать всё подряд — и хорошее, и дурное, — под маской мудрости или веселья плодя пошлые глупости. Это их пытался урезонить Ларошфуко, говоря:

«Копии хороши лишь тогда, когда они открывают нам смешные стороны дурных оригиналов».

Таким «копированием» и занимался в основном Козьма Прутков. Он пародировал не столько конкретных авторов, сколько определённое свойство человеческой души — страсть к изречению глубокомысленных банальностей.

Помимо афоризмов гражданских Козьма Петрович не забыл и про афоризмы военные, накапливавшиеся, очевидно, с середины 1860-х годов до начала 1870-х. Они также не были напечатаны при жизни авторов; опубликованы они только в 1922 году.

«Военные афоризмы» — жестокое издевательство над тупостью и «казённостью» офицеров «скалозубовского склада», над страшным воровством, при котором солдат оказывается «голоден и наг»; над увлечением маршировкой и парадами; над засильем немцев в армии; над жадностью и склочничеством полковых попов и т. д.

В них отражаются и события 60-х годов, преимущественно усмирение польского восстания с последующим «обрусением» края, состоящим прежде всего в конфискации имений польских помещиков, чьи земли переходят отнюдь не к крестьянам, о защите которых от панов произносятся демагогические речи, — а к самим «обрусителям»:

«Начнём с того обрусение,
Что каждый выберет себе имение.

Конечно, осуждение дано в форме простодушного одобрения со стороны псевдоавтора. Штатский Козьма Прутков дублирован на этот раз военным: «Военные афоризмы» приписаны сыну Козьмы Пруткова поручику Фаддею Козьмичу Пруткову, подобно тому как «Гисторические материалы» приписаны деду, а «Черепослов» — отцу Козьмы Пруткова. При этом образ тупого солдафона ещё удвоен подстрочными примечаниями командира полка, в котором служил поручик Прутков.

Тут же, однако, находим нападки на «нигилистов» и на противо-дворянские идеи и действия; эта направленность сатиры в противоположные стороны придаёт «Военным афоризмам» дух аристократического фрондерства, вовсе не свойственный Козьме Пруткову, но присущий сатирам А. К. Толстого, который, по-видимому, и является автором или по крайней мере участником «Военных афоризмов».

Козьма Прутков печатается в 60-е годы в органах революционной демократии — «Современнике» и «Искре». Авторы Пруткова отдают его произведения в «Современник» в то время, когда из «Современника» уходит весь круг либеральных писателей, окончательно порывающих с демократами, занявшими доминирующее положение в журнале. Произведения Пруткова появляются со вступительными редакционными заметками Добролюбова.

КАК МИРОВОЗЗРЕНИЕ АВТОРОВ СКАЗАЛОСЬ НА ИХ ТВОРЧЕСТВЕ

Если присмотреться к произведениям авторов Козьмы Пруткова, надо отметить, что и во «внепрутковском» их творчестве сказывается в 1860-е годы усиление оппозиционных настроений. Алексей Толстой начинает создавать резкие сатиры против правительства и реакционеров. Творчество Алексея Жемчужникова приобретает характерный облик «гражданской» поэзии.

Любопытно, что все три «опекуна» Козьмы Пруткова уходят с правительственных и придворных служб, на которых исключительные связи создавали им блестящее положение. В. Жемчужников покинул службу в 1857 году, Алексей Жемчужников — в 1858-м, Алексей Толстой — в 1861-м.

Вероятно, у трёх участников Козьмы Пруткова должно было вызывать досаду появление в 1861 и 1862 годах в «Искре» и преимущественно в третьестепенном юмористическом журнале «Развлечение» ряда произведений, подписанных именем Кузьмы Пруткова и не принадлежащих ни одному из них. Эти произведения доводили до абсурда ту манеру беспритязательного балагурства, «галиматьи», к которой относятся некоторые ранние произведения Козьмы Пруткова. Из этой серии «душеприказчик» Козьмы Пруткова В. Жемчужников впоследствии только в комедии «Любовь и Силин» признал «кое-что действительно прутковское» (она была несколько обработана Алексеем Жемчужниковым), но и эту комедию не включил в собрание сочинений, остальные же произведения он отбросил как не принадлежащие Козьме Пруткову.

По-видимому, автор всех этих произведений — Александр Жемчужников, который когда-то написал вместе с братом Алексеем несколько басен и участвовал в сочинении комедии «Блонды»; на этом основании он счёл себя теперь вправе отдавать в печать свои произведения под прославившимся именем Козьмы Пруткова. В «Развлечении» эти произведения появлялись в окружении слабых вещей А. Н. Аммосова, подписывавшегося «Последователь Козьмы Пруткова». Одно произведение Александра Жемчужникова («Выдержки из моего дневника в деревне») появилось в «Развлечении» с подписью «Асон Апполинович де Соколов» и пояснением — «Это вновь открытый автор, имеющий гораздо менее таланта Пруткова, но сильно ему подражающий». А потом эти же стихи были перепечатаны в «Искре» уже с подписью «Козьма Прутков». Но тем же псевдонимом «Асон Апполинович де Соколов» подписаны в «Развлечении» ещё какие-то совсем нелепые и бездарные сцены под заглавием «Артишоки».

Таким образом, публикации Александра Жемчужникова в 1861 и 1862 годах мутили и путали уже достаточно четкий образ Козьмы Пруткова. Быть может, в этом была одна из причин того, что «опекуны» Пруткова в 1863 году формально объявили его литературную деятельность законченной.

Для чего, в самом деле, нужно было оборвать жизнь поэта менее чем через десять лет после начала его гласной литературной деятельности? В. Жемчужников в письме к Пыпину дал впоследствии такое объяснение:

«Затем Косьма Прутков должен был умереть, потому что мы, три его присных или клевретов, проживали в разных местах, уже не были такими молодыми и веселыми и соединялись воедино лишь изредка».

Но само по себе оскудение творчества Козьмы Пруткова ещё не обязывало его «опекунов» объявить о его кончине, тем более что кое- что прутковское написано и после 1863 года. Быть может, бедного поэта, так наслаждавшегося своей поздней славой, поторопили покинуть земное поприще потому, что только смерть могла избавить его от постороннего вмешательства в его судьбу и деятельность. Тем более настоятельной становилась задача — очистив от подделок, собрать воедино всё творческое наследие поэта и мыслителя, завершившего цикл своей разносторонней литературной деятельности.

С 1870-х годов памятный понаслышке и не используемый больше его авторами псевдоним «Козьма Прутков» начинает привлекать посторонних юмористов, которые подписывают свои однодневки этим именем. Такому использованию псевдонима способствует неопределённость авторских прав на него. Создатели Козьмы Пруткова вряд ли имели в виду когда-либо разоблачить собственную мистификацию, и в обществе циркулировали, попадали и в печать, слухи о том, что псевдоним «Козьма Прутков» редакция «Современника» ставила под шутливыми произведениями любых своих сотрудников: Некрасова, Панаева, Добролюбова, Лонгинова, Аммосова — и поэтому он никому персонально не принадлежит. Алексею и Владимиру Жемчужниковым приходится для защиты подлинного Козьмы Пруткова в нескольких письмах в редакции газет раскрыть тайну его происхождения. В значительной мере под влиянием того же стремления защитить память Козьмы Пруткова они решаются наконец издать полное собрание его сочинений. За издание берётся М. М. Стасюлевич, издатель либерального «Вестника Европы», с которым сотрудничал Алексей Жемчужников. Готовит издание, как и раньше, Владимир Жемчужников; рукописи просматриваются и санкционируются Алексеем Жемчужниковым (А.К. Толстой умер в 1875 году).

На основе давнего «некролога» В. Жемчужников написал для «Полного собрания сочинений» биографический очерк, включающий блестящую характеристику личности и деятельности Козьмы Пруткова. Козьма Прутков раскрылся во всём блеске своих литературных и служебных дарований. Он показан и как самоуверенный, славолюбивый и бесконечно ограниченный литератор, и как фанатически усердный, тупой и самодовольный чиновник.

«Будучи умственно ограниченным, — пишет В. Жемчужников, — он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты; не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления».

Козьма Прутков понят как типичный представитель эпохи Николая I, как «сын своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий».

В конце очерка раскрываются имена трёх создателей Козьмы Пруткова и скромное место случайного сотрудника отводится Александру Жемчужникову, как «принимавшему участие в сочинении» трёх басен и двух комедий.

«Полное собрание сочинений» имело неожиданный для авторов и издателя успех. Выпущенное небольшим тиражом в 600 экземпляров, оно сразу разошлось и в следующем году было переиздано в 2000 экземпляров. С тех пор оно постоянно переиздавалось. В 1916 году вышло 12-е издание. В советские годы много раз издавались собрания сочинений Козьмы Пруткова, дополненные материалами, не входившими в дореволюционные издания.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Со времени первого собрания сочинений слава Козьмы Пруткова стала нерушимой. Козьма Прутков вошёл в обиход русского читателя, завоевал репутацию классика без всякой критической указки, ибо ни один сколько-нибудь значительный русский критик не писал о нём. Особенно популярны афоризмы Козьмы Пруткова. Они постоянно цитируются, и многие употребляются как пословицы. К Пруткову часто обращаются публицисты. Из марксистских публицистов нередко цитировал афоризмы и стихи Козьмы Пруткова Плеханов. В статьях и речах Ленина нет цитат из Пруткова; тем не менее мы знаем, что Владимир Ильич знал и любил Козьму Пруткова.

«В.И. Ленин, — пишет В. Д. Бонч-Бруевич, — очень любил произведения Пруткова как меткие выражения и суждения и очень часто, между прочим, повторял известные его слова, что «нельзя объять необъятного», применяя их тогда, когда к нему приходили со всевозможными проектами особо огромных построек и пр. Книжку Пруткова он нередко брал в руки, прочитывал ту или другую его страницу, и она нередко лежала у него на столе».

Безусловно, и каждый из нас когда-либо слышал какой-нибудь из афоризмов Козьмы Пруткова. Его произведения и сам образ по-прежнему популярны в России, поскольку многие его изречения остаются удивительно актуальными.

«Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, а потому что сии вещи не входят в круг наших понятий» — так написал Козьма Прутков в своих «Плодах раздумья».

Разделяя это его мнение, мы убеждены, что необходимо постоянно заниматься самообразованием и просветительской работой, способствуя самообразованию других.

Читайте Козьму Пруткова, и «если хотите быть счастливыми, будьте ими».

Источник