Леонид Брежнев и его эпоха

 В 1970-е годы трудно было представить, что когда-то мы будем отмечать (даже в смысле: фиксировать) столетие со дня рождения Брежнева. Интересен ли Брежнев как личность? Конечно, нет. Будучи по-человечески симпатичнее большинства своих предшественников и преемников он, конечно же, был тем, что именуют «серой личностью». Но он и не мог быть другим, иначе никогда не сделал бы карьеры при том антиестественном отборе, который был характерен для номенклатуры и усиливался по нарастающей, кульминировав в Горбачёве и его команде. Брежнев тем и интересен, что был ярким представителем и выразителем интересов зрелой, сытой, а потому в целом незлой, не стремящейся лить кровь номенклатуры. Брежнев был воплощением этого типа. Поэтому в столетний юбилей Брежнева надо говорить не столько о нём, сколько о модели и эпохе, которую он выражал, а точнее отражал.

Брежневская эпоха интересна не только сама по себе. Она стала снятием противоречий, накопившихся в советском обществе в 1920-е – 1950-е годы (особенно в 1950-е) и в то же время в её недрах возникли острейшие противоречия, которые вышли наружу в 1980-е и были разрешены посредством горбачевизма и ельцинизма. Сегодня эти противоречия в их снятом виде уже почти не существуют – эпоха, начавшаяся на рубеже 1960-х – 1970-х у нас и в мире стремительно подходит к концу, и юбилей Брежнева – хороший повод попрощаться с ней.

Согласно одному из мифов, брежневизм – это частичная реставрация сталинизма. В основе данного мифа лежит полное непонимание социосистемной природы номенклатуры. Номенклатура возникла и всю раннюю стадию своего развития просуществовала как слой, не имевший физических, социальных и экономических гарантий своего существования. С Хрущёвым в 1953-56 гг. номенклатура решила проблему физических гарантий и начала борьбу за социальные экономические гарантии. На этом пути встал Хрущёв. Его устранение в 1964 г. стало основой обеспечения экономических и социальных гарантий и открыло «золотой век» номенклатуры как статусной группы (господство горизонтальной мобильности/ротации над вертикальной, возможности расхищения, обогащения, минимум ответственности).

Брежневский режим был намного дальше от сталинского, чем хрущёвский: брежневизм есть устранение из хрущевизма почти всего, что оставалось от сталинизма. Именно брежневская модель, а не хрущёвская переходная фаза к ней от сталинской была реальной «оттепелью»: единственное тепло, которое мог выделять коммунизм – это тепло гниения. Зрелость и начало разложения номенклатуры транслировались на весь социум. Принцип алкаша Феди из гайдаевской «Операции Ы»: «к людям надо мягше, а на вопросы смотреть ширше» – вот девиз брежневской эпохи. Иногда говорят: при Брежневе начали сажать диссидентов. Но прежде, чем сажать, надо, чтобы они появились. Диссидентское движение, невозможное при Хрущёве (уж он-то показал бы «пидарасам» «кузькину мать»), развернулось именно при Брежневе. Да, исторический коммунизм с человеческим лицом это коммунизм с лицом Брежнева – воровато-глуповатый коммунизм с сильно выраженными олигархическими, ведомственными и обкомовскими чертами. Но «человеческого» реального коммунизма у Истории до сих пор нет.

У обретения номенклатурой социальных и экономических гарантий была ещё одна сторона: усиление средневерхнего (ведомства, обкомы) уровня власти, произошедшее в брежневское время. Эта тенденция нарастала после окончания войны. Так, если в 1939 г. секретари ЦК республиканских компартий, крайкомов и обкомов составляли 20%, то в 1952 г. – уже 50%. Брежневизм был триумфом руководителей именно этого – обкомовско-ведомственного – уровня, усилением их позиций по отношению к центроверху. Ясно, что это тормозило превращение СССР в единую народно-хозяйственную систему (на XXIII съезде КПСС – 1966 г.! – была выдвинута идея создания территориально-производственных комплексов, которые должны были превратить страну в единый народно-хозяйственный комплекс), и полностью задача эта так и не была решена.

По сути, брежневский период стал временем олигархизации коммунистической власти. С ней произошло то же, что с самодержавием в конце XIX в. Но это – одна сторона. Другая сторона – в том, что «истком» в конце своего развития во многом воспроизвёл, по крайней мере внешне, во властном и экономическом плане генетическую, нэповскую стадию своего развития – олигархическая власть, коррупция, триумвират «комначальник – трестовик – нэпман» (последний в роли барыги).

Не менее ошибочно противопоставлять «застой» «перестройке»: горбачёвская эпоха, несмотря на внешний разрыв с брежневской, логически вытекает из неё, развивает целый ряд её тенденций, снимает некоторые важнейшие её противоречия. Если в брежневскую эпоху в виде партхозкриминальных кланов и роста своеволия ведомств в недрах исторического коммунизма в качестве его элемента и антиэлемента одновременно сформировался слой его могильщиков, то в горбачёвскую эпоху этот слой получил возможность выйти из тени и укрепиться (законы об индивидуальной трудовой деятельности от 19.11.1986 г. и о государственном предприятии от 30.06.1987 г.), а в ельцинскую – приватизировать исторический коммунизм и отсечь от созданного за советский период «общественного пирога» 90% населения.

Слой «отсекателей» был выпестован в брежневскую эпоху. Но и слой отсекаемых тоже! Формально советское общество стало урбанистическим в брежневский период. Именно он стал временем расцвета советского среднего класса, увеличения его благосостояния, включая гарантированные государством услуги. Пока цены на нефть ползли вверх, оба социальных кластера, порождённые брежневизмом, – «социотриумвиры» (номенклатура – хозяйственники – теневики/криминалитет) и средний класс увеличивали своё благосостояние (разумеется, с разной скоростью и в разных объёмах). Однако скрытое противоречие между ними существовало. Это противоречие, пожалуй, было главным из возникших в брежневскую эпоху.

В середине 1980-х, когда по команде американцев саудийцы обрушили цены на нефть, это противоречие резко и стремительно вышло на первый план. В новых условиях уже для сохранения прежнего уровня потребления, привилегий и тем более их увеличения номенклатуре не хватало качества статусной группы, квазикласса. Нужно было либо возвращаться к уровню рубежа 1960-х – 1970-х, либо превращаться из статусной группы в класс собственников. Источником этого превращения («первоначального накопления») мог быть только советский средний класс, который «на выходе из коммунизма» предстояло экспроприировать так же, как «на входе» номенклатура экспроприировала крестьянство. Однако в конце ХХ в. на пути такого «мероприятия» стоял СССР как держава с её ВПК, силовым комплексом и идеологией, короче – система исторического коммунизма в целом.

По сути, если очистить перестройку и события первой половины 1990-х годов от «исторической пыли» и свести их к чистой логике, то это была борьба между частью номенклатуры, связанными с ней хозяйственными сегментами, теневиками/криминалом и иностранным капиталом с одной стороны, и советским (а затем экссоветским) средним классом, с другой. Так реализовалось противоречие, сформировавшееся в брежневскую эпоху благодаря её достижениям. Средний класс потерпел поражение, был уничтожен и превратился в «новую бедноту»: если в 1989 г. в Восточной Европе (включая европейскую часть СССР) за чертой бедности жило 14 млн. чел., а в 1996 г. – 169 млн. Таким образом, брежневская эпоха сформировала два основных, латентно антагонистических слоя зрелого коммунистического общества (одна из ранних фиксаций-осознаний этого факт – перелом в творчестве братьев Стругацких к середине 1960-х годов) и в её конце был поставлен ленинский вопрос «кто – кого?». Горбачёвщина первой стала ответом на этот вопрос, а ельцинщина – окончательным его решением.

В брежневский период не только сформировалось базовое противоречие зрелого «исткома», но и были созданы некоторые условия его перспективного разрешения в пользу номенклатуры, получившей мощное дополнительное оружие мирового уровня. Речь идёт о нефти. Если в сталинской модели – сначала аграрно-индустриальной, а затем индустриально-аграрной – экономика обуславливалась ВПК, то в брежневской модели наряду с ВПК всё большую, нарастающую роль играл сырьевой сектор – нефть и газ. Доля топливно-энергетического комплекса (ТЭК) в экспорте постоянно увеличивалась: с 1960 по 1985 г. она выросла с 16,2% до 54,4%, а доля сложной техники упала с 20,7% до 12,5% (в 1980 г. советский ТЭК давал 10% мировой добычи нефти и газа).

Именно по сырьевой линии СССР экономически интегрировался в мировую систему, что привело к оформлению в брежневский период ещё одного серьёзного противоречия, взорвавшегося во второй половине 1980-х годов. Как системный антикапитализм СССР мог существовать только на вэпэковской основе, как автаркичное целое – мегавэпэкапарк, противостоящий капсистеме. Как часть этой мировой (капиталистической) экономики, в которую СССР начал активно интегрироваться с середины 1950-х годов, он мог выступать главным образом как сырьевой придаток этой системы. В результате возникало острейшее противоречие между антисистемными и (кап)системными характеристиками положения СССР (и его господствующих групп) в мировой системе. Разрешиться оно могло либо по линии окончательного создания альтернативной капитализму высокотехничной цивилизации (объективно это требовало отстранения от власти значительной части номенклатуры и выхода на первый план наиболее активной части среднего класса), либо по линии превращения СССР в сырьевую полупериферию, а затем и периферию капсистемы с неизбежным демонтажём «исткома» и СССР под руководством сырьевой и региональной номенклатуры в союзе с иностранным капиталом. В брежневской модели это противоречие не достигло остроты, но сформировалось оно именно в этой модели (структуре), кратко- и среднесрочные достижения которой стали причиной крушения системы в долгосрочной перспективе.

Источник