"Евроромантики" и "реалисты" глобальной экзотерической культуры -3

«ЕВРОРОМАНТИКИ» и «РЕАЛИСТЫ»

ЭКЗОТЕРИЧЕСКОЙ ГЛОБАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ - 3

(продолжение)

V. Русы и славяне: кто-есть-кто?

          В предыдущих частях, если так можно выразиться, «крупными мазками», были выявлены исторические причины противоположной направленности формирования культурных начал («антагонизмов») западной и восточной частей древнерусского государства, что нашло своё отражение в государственном устройстве Московской Руси, первой в истории планеты Земля попытки указания пути благонравного развития сообществ людей, что было отвергнуто не только остальной Европой, но и Востоком, уже начавших на тот момент проявлять худшие черты господско-рабской (толпо-элитарной) культуры – общественно-экономического строя позднего Средневековья. Более того, сама элита Московского царства (Великого Московского Княжества), не желая участвовать, наряду с властью в этом культурном строительстве, предпочла Смуту и холопство перед ближайшим европейским государством-соседом, будучи готовой лучше продаться польской шляхте и ксендзам, чем сравняться в своём достоинстве с простыми людьми русского государства.

            Разумеется, что причина такой чванливости и скрытой ненависти к «своему» простонародью не могла быть объяснима какими-то понятными на бытовом уровне (рациональными причинами) материальными условиями бытия людей у которых «всё было, а им за это ничего не было». Причина такого поведения-отношения к жизни бояр-княжат может быть понята только в силу существовавшей ещё до их появления на свет культуры в форме семейно-клановых (родовых) обычаев по-с-троения отношений между людьми не относящимися к их роду. Эти воспроизводимые ежедневно (и на дню по нескольку раз) отношения «простой народ– княжеско-боярская элита» обеспечивалась автоматизмами ПЭПО-эгрегором явно не древней мезолитической общины(ми), в которой(ых) каждый живущий в такой общине был в равной степени ценен для общего благополучия, как в труде на общинной земле, так и в ратном деле, при обороне от супостатов.

             Для прояснения такого разного состояния семейно-клановых (родовых) ПЭПО-эгрегоров, в казалось бы, единых, по крайней мере, по языку со-обществах предков людей, считающих себя частью единого Русского Мiра, археология как «книга мёртвых» сказать может довольно многое, но не всё, так как палеопсихология ископаемых людей имеет гораздо больше неразумных (иррациональных), чем разумных (рациональных) поступков, поэтому догадки на основе используемых ими при жизни материальных предметов лучше подкреплять информационными доказательствами. Такими доказательствами могут быть документы-ровесники тех или иных со-бытий, и, во-вторую очередь, – документы, описывающие события прошлого, и являвшихся для их авторов недавним (памятным) прошлым.

            Известные, более древние летописные списки[1], чем несторовская «Повесть временных лет» и подобные ей списки церковных переписчиков указывали на наличие двух видов социальной власти в «государство-образующих» племенах восточных славян: 1) племенные князья из начавшей выделяться (но медленно – в течение нескольких сот лет, начиная с «до н.э.») «племенной знати», становившиеся КОН(Ь)-ЯЗЯМИ (имевшими коней для верховой езды – князьями – объезжавшими племенные владения и следившие за порядком – пример летописный князь племени древлян – Мал) после одобрения их кандидатур племенными вечевыми собраниями, при этом, «военным делом» руководили специально выбранные племенем воеводы; 2) князья, имевшие «собственные» дружины профессиональных воинов и «нанимавшиеся» городской верхушкой главных городов Земли (союза более мелких племён), с согласия вече главного города (смерды, пахавшие землю в этой Земле в этих выборах уже не участвовали) становились наёмными князьям ( пример – летописные Рюрик, Вещий Олег) – этакие аналоги северо-итальянских кондотьеров[2] (потомков остготов равенского готского королевства-империи, а, затем – королевства лангобардов-ломбардов).

            Сообразно этому, такие летописные «фигуры» как Рюрик и Олег («старый») были переходными типами князей, ещё понимавшими-владевшими языковой культурой и религиозные верования «вообще» славян, но уже оторвавшиеся, в силу ряда исторических причин от своей племенной общины, и уж тем более, бывшими чужаками на земле словенов, куда их пригласили покняжить-повоевать[3]. При этом им предшествовал князь Гостомысл из «местных», что в принципе разбивает, так называемую «норманскую теорию» происхождения российского государства, в том числе и по той причине, что «на юге» восточно-славянских земель был крупнейший в Европе, самоуправлявшийся город Киев, раньше всех город в Древней Руси применивший «метод кондотьеров», или, скорее всего, принцип «наёмных князей». Эту метόду позаимствовали готы-итальянцы (правда неизвестно – может Нестор позаимствовал эти сюжеты из северо-итальнских «практик»), заключая уже письменные договоры с городами-государствами Северной (исторически – «готской») Италии. Вещий Олег, согласно Несторовой летописи, то же «подкупил» своими посулами киевскую городскую верхушку, пообещав сделать Киев – «матерью городов русских» («отцом», видимо, предполагался построенный Рюриком Новгород). После таких обещаний (возможно, придуманных для реабилитации «киевских олигархов») у «киевлян» точно «закружилась голова», и они «купились» «на князя-кормильца», а он усердно возил им дань отовсюду, куда только доставал его варяжский меч[4]. Такова кажущаяся, на первый взгляд, логика действий «ископаемых» персонажей «зари» Киевской Руси. Её придерживалось довольно много русских и не-русских историков разных исторических школ и периодов. Были и их оппоненты, не менее «горячо» опровергавших это всё, считая Русь – местным, не варяжским названием, происходящим, например, от слова Рось – топоним притока Днепра.

           Вместе с тем, самым доказательным, среди документов «начального» периода строительства единого государства по сей день является Договор между Русью и Византийской империей от 944 г. н.э. Подробный текстологический анализ этого документа X в. приводит к следующим выводам.

             Известные по летописным источникам походы, Игорь совершил дважды: неудачный – в 941г. и следующий, закончившийся заключением русско-византийского договора 944 года. В вышеприведённом договоре русская сторона, как источник договора обращается к своим недавним врагам с такими словами: «Мы — от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянника Игоря; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн от Сфандры, жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен от Акуна, племянника Игоря; Кары Тудков; Каршев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Явтяг Гунарев; Шибрид от Алдана; Кол Клеков; Стегги Етонов; Сфирка (пропущено имя того, чьим послом был этот Сфирка); Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин». Ниже в тексте договора приводятся имена 26 купцов, которые именуются как посланные «от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья и от всех людей Русской земли» – то есть послы с полномочиями от определённых лиц, стоящих впереди купцов. Отсюда вопрос: кем являлись люди, имена которых перечислены в договоре впереди купцов? Историческая наука определила[5], что 25 из 49 имен принадлежат послам, ездившим в Византию, а 24 — лицам, от имени которых эти послы выступали. Многие историки XVIII–XX веков видели в знатных русах договора 944 года местных славянских князей, племена которых были якобы подчинены Киеву Вещим Олегом. Других заставляла усомниться в этом неславянское происхождение большинства имен договора. В настоящее время, в отличие от 80-90-х гг. XX в. менее распространена (по политическим причинам она сойдёт на нет) точка зрения, что большая часть имен — скандинавского происхождения. Но, наиболее взвешенной кажется позиция авторов, утверждающих, что имена договора невозможно вывести из одной народности (этноса). Они принадлежат скандинавскому, славянскому, угро-финскому, иранскому именослову – то есть не являются аутентичными по отношению к славянам. Впрочем, имя не всегда непосредственно указывает на этническую принадлежность индивида. Именослов  договора 944 г. со стороны Руси, скорее всего, имеют заимствованный характер, что является культурным наследием прошлых эпох Среднего Поднепровья, попавшего в ареал Вельбаркско-Пшеворской, а, затем, Черняховской археологических культур, подробно рассмотренных нами в предыдущих частях записки. Но не исключено и то, что их носители были иностранцами в первом поколении, осевшими среди восточных славян, как «призванные князья», со своими наёмными дружинами, «нанятыми» союзами славянских племён. Подводя итоги в этой части правомерно утверждать, что этническую принадлежность «всякого русского княжья» упомянутого в договоре 944 года по их именам сейчас установить невозможно. Но, так как сами послы «заявляют» грекам, что они от «рода русского» и их послала «Русская земля» - принимаем эту версию за основу.

              Ввиду изложенного, определения «Русь», «Русская земля» имеют историко-политическое значение и их следует читать как все земли восточных славян, только в том смысле, что эта территория, которая в той или иной форме и степени была подвластна Киеву. Однако существовало и другое их значение, «попавшее» в документальные источники (грамоты). Например, в XI–XII века, отправляясь из Новгорода в Киев, путешественник говорил, что он «идет в Русь». Следовательно, Новгород им (путешественником) «Русью» не считался и вряд ли по безграмотности! Исследователями разного рода деловых грамот приводили еще примеры, когда, отправляясь из других городов в Киев, отъезжающие именно его называли «Русью». Историки внимательно проанализировали все случаи подобных противопоставлений в источниках и пришли к выводу, что в до-монгольской Руси не считались входящими в Русскую землю «Новгород Великий с относившимися к нему городами, княжества Полоцкое, Смоленское, Суздальское (Владимирское), Рязанское, Муромское, Галицкое, Владимиро-Волынское, Овруч, Неринск, Берладь[6]. Если все указанные центры и территории нанести на карту, то оказывается, что они составляли большинство древнерусских княжеств XII–XIII вв.». С другой стороны, к «Русской земле» летописцы относили «Киев, Чернигов, Переяславль, на левом берегу Днепра Городец Остерский, на правом берегу Днепра и далее на запад Вышгород, Белгород, Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль, Канев, Божский на Южном Буге, Межибожье, Котельницу, Бужск на Западном Буге, Шумеск, Тихомль, Выгошев, Гнойницу, Мичск, бассейн Тетерева, Здвижень». «Узкое» понимание понятия является несомненно древнейшим. Таким образом, изначально «Русью», «Русской землей» именовалась только область Среднего Поднепровья.

            Это подтверждается, кстати, и списком городов «Русской земли», перечисленных в договоре 944 года — Киев, Чернигов и Переяславль (южный). В рассказе о заключении мира между русами Олега и византийцами к этому списку прибавлены еще Полоцк, Ростов и Любеч. Однако учеными давно уже обосновано мнение о том, что последние три города в договоре — позднее добавление к Киеву, Чернигову и Переяславлю. Получается все та же территория Среднего Поднепровья. Правда, по археологическим данным, в Переяславле археологи не обнаруживают культурного слоя древнее середины X века, а под 993 годом Повесть временных лет сообщает об основании Переяславля у брода через Трубеж. Однако, даже если Переяславль и был основан только во второй половине X века, возник он на территории все той же «Русской земли».

       Таким образом, «Русская земля» совпадает с территорией расселения племени полян. Интересно взаимоотношение терминов «поляне» и «русь». «Повесть временных лет» указывает на их взаимозаменяемость, отмечая, что поляне «теперь зовутся русь». Даже в Повести временных лет приведены две версии появления «руси». Одна, как уже указывалось, выводит русь от полян, другая от некоего варяжского племени русь, к которому принадлежали легендарные братья Рюрик, Синеус и Трувор, принесшие, якобы, это имя славянам.

         Получается, что подписанты договора 944 года были представителями княжеской знати (своеобразной аристократии-элиты) полян-руси и это ещё лет за триста ДО возникновения княжеской собственности на землю в удельных княжествах!  Представителями какого господствующего класса, с точки зрения марксисткой теории, были эти князья и к какому народу, в действительности они принадлежали? Как уже указывалось раньше, в бывшей земле полян-руси в целом не было преобладания какой-либо одной археологической культуры: «смесь» не менее 4-х культур наличествовало на момент указанных «договорных событий». Поэтому профессиональные историки признают полян самым «нестандартным», для той эпохи, в археологическом отношении, племенем. Территория их предполагаемого проживания представляла собой картину причудливого смешения этносов и культур разных, летописно упомянутых народов, поучаствовавших и в завоеваниях готов и в походах сарматов, и даже гуннов, представляя собой своеобразный культурный «интерсофт» - культурную «маргинальную зону», где, конечно, не было места древней общинной мезолитической культуре, как ультурной основе этого «пёстрого» социума. Вероятностно предопределённым следствием этой разноэтничности является и разноэтничность имен договора 944 года. Но, могло ли быть иначе: могли ли быть среди русской знати договора 944 года представители племен, подчиненных Киеву? На этот вопрос, ведущий историк этой исторической эпохи Института истории РАН отвечает: «Нет, не могли»[7]!

        Как прямо видно из договора, подчинение славянских племен киевскому территориальному социуму – не племени, и не общине – происходило не в интересах какого-то одного князя, а оглашалось «в интересах» всей «Русской земли» (земли господ – «полян-руси»), и представляла собой процесс, растянувшийся на несколько столетий, а не в течение жизни «летописных рюриковичей» и их, не мене «летописных» потомков (100 лет максимум). О том, что подчинение славян происходило в интересах полян-руси, свидетельствует, кстати, и летописное описание хода этого процесса, сделанное с точки зрения именно полян. Не случайно летописцы уделили особое внимание истории борьбы полян с древлянами – в этом проявлялась «их классовая сучность» – слуг русско-полянских рабовладельцев, живших в киевской метрополии, за счёт славянской провинции. Ведь древляне и поляне территориально жили достаточно близко друг к другу — граница земли древлян проходила в 25 км от Киева, но какая была разница в их социальном положении: одни господа-патриции – другие полу-рабы-плебеи!

         «Повесть временных лет» сообщает, что был период, когда древляне обижали полян. Затем летопись с явным удовлетворением описывает, каким унижениям подвергались древляне позднее и как их положение все более и более ухудшалось. Можно сказать, что история завоевания племен написана с позиции полян. К 40-м годам X века процесс завоевания был еще далеко не завершен. Славянские племена, уплачивая дань русам (полянам), ещё довольно долго продолжали сохранять самоуправление. Замкнутость славянских союзов племен в рамках своей территории является еще одним доказательством того, что договор 944 года русов с греками был заключен исключительно княжеской русской знатью и исключительно в её интересах. Князья славянских союзов племен, подчиненные Киеву, в заключении договора не участвовали!

      Это подтверждается и тем господствующим положением, которое русы занимали среди прочих славянских племен, о чем свидетельствует замечание Повести временных лет о том, что поляне жили «особо» от прочих славян. Особое положение русов среди славян ярко проявилось в рассказе летописи о том, как Вещий Олег велел грекам сшить шелковые паруса руси, а «словеном кропинные». Под «словенами» здесь скорее подразумеваются не словене ильменские, а славянские племена вообще, подчиненные Вещему Олегу и ходившие с ним в поход на Царьград. Здесь важен даже не сам факт похода и сказочность этой детали, а отношение летописца-руса к славянским племенам. Это же отношение явно прослеживается и в рассказе Повести временных лет о нравах славянских племен: «Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду, и возлагали на эту колоду мертвеца, и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах по дорогам, как делают и теперь еще вятичи. Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон». Вот тут-то «летописец» и про-сказался: эти «нечистые» племена были носителями «стандартной» для этих земель древней общинной мезолитической (индоарийской) культуры, так ненавистной «господам», но, с которой, «русско-полянские» рабовладельцы сделать ничего не могли на низших приоритетах ОСУ/О, нужен был идеологический – и ОН ПОЯВИЛСЯ при Владимире Малкине!

        Имперски неравноправное положение русов и славян подтверждается и другими фактами. Так, восточные, византийские и латиноязычные источники свидетельствуют о распространенности на Руси рабства и торговле русов рабами. Например, арабский автор Ибн Фадлан в «Записке»[8], относящейся примерно к 922 году, описывая свое путешествие на берега Итиля (Волги), пишет о купцах-русах, доставлявших сюда рабов, закованных в цепи для продажи. Характерна молитва такого купца: «О, мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур», — пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров». Рабы, наряду с прочим товаром, являются частью своеобразной таможенной пошлины, которую взимает с этих купцов «царь» волжских болгар: «Если прибудут русы или же какие-нибудь другие (люди) из прочих племен с рабами, то царь, право же, выбирает для себя из каждого десятка голов одну голову». Ибн Фадлан рисует живую картину торговли рабами, среди которых особенную ценность представляют девушки: «У каждого (из них) скамья, на которой он сидит, и с ними (сидят) девушки-красавицы для купцов»[9]. Одним из главных рынков, где русы сбывали рабов, была Византия. Уже неоднократно упоминавшийся Константин Багрянородный подробно описывал путь через пороги, по которому везли рабов из Руси в Царьград, причем «рабов в цепях» приходилось проводить миль шесть сухим путем для того, чтобы миновать один из днепровских порогов[10]. О рабах говорится и в Повести временных лет. Княгиня Ольга, например, после подавления восстания древлян раздавала их в рабство своим дружинникам. Во время посещения Царьграда все та же киевская княгиня обещала императору, что «много даров пришлю тебе: челядь (выд. авт. кол.), воск, и меха, и воинов в помощь». О челяди-товаре (выд. авт. кол.)  говорит в 969г. и князь Святослав, мечтая о Переяславце в Болгарии, куда «стекаются: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси же — меха и воск, мед и рабы». Вопрос о рабах подвергся всестороннему обсуждению в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. Особо обращается внимание в договоре 944 года на процесс поиска и возвращения раба, убежавшего от русов в Византии. Однако чуть ниже тот же договор подробно определяет условия выкупа русами своего соотечественника, попавшего в рабство к грекам. При этом, выкуп русских рабов представляется обязанностью русской стороны, такой же, как и выкуп Византией у варваров греков-христиан. Но, это же договорное правило не распространяется на славян. Таким образом, с одной стороны, русы активно торгуют рабами, а с другой — стремятся выкупить из рабства у иноземцев своих соотечественников. Выйти из этого кажущегося противоречия можно, если вспомнить сообщение восточных авторов о том, что русы нападают на славян, забирают их в плен, а затем продают в рабство. В этой связи особого интереса заслуживает гипотеза И. Я. Фроянова о челядинах Древней Руси, как об иноплеменниках, попавших в плен к русам[11]. Из этого можно вывести предположение, что челядинами, которыми торговали русы, были славяне из подчиненных полянам-руси племён, в то время как рабство руса считалось в Киеве несправедливостью, которую необходимо было исправить.

           Другим проявлением неравноправного положения русов и славян является противопоставление так называемой «внешней Росии» и Киевщины, которое встречается в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империи». Из текста царственного автора не совсем ясно, какие территории он относил к Руси «внешней», а какие — к «внутренней» (последнего термина у Константина нет — но логически следует как оппозиция к «внешней Росии»). Скорее всего, под «внешней Росией» следует понимать земли, не входившие в состав Руси в узком смысле, которая, в трактате Константина, как и в Повести временных лет, ограничивается территорией Среднего Поднепровья, или центр славян, соперничавший с Киевом. В этом отношении любопытна гипотеза Г. Г. Литаврина о двух торговых флотилиях русов и славян, ежегодно посещавших Константинополь в середине X века: «Первыми в начале — середине мая отплывали ладьи, принадлежавшие князьям и боярам, правившим городами в бассейне Среднего Днепра (Киевом, Черниговом, Переяславлем, Вышгородом и др.), а месяцем позже отправлялись в путь ладьи из северных городов (Новгорода, Смоленска, Полоцка, Ростова и др.), куда весна приходила на 3–4 недели позже. Соответственно первая прибывала в Константинополь в начале июня, а вторая (ее путь до столицы империи был к тому же вдвое длиннее и труднее) в конце июля — начале августа.

           Дело было не только в разнице географических и климатических условий на Руси, но и в том, что в квартале св. Маманда (пригороде Константинополя на северном берегу Золотого Рога), выделенном властями империи для постоя русов, не могли разместиться все послы, купцы, рабы для продажи, охрана и прислуга русов с их скарбом и вещами, если бы все они прибывали в империю одновременно». Как видим, и в торговом отношении киевские русы имели преимущество по сравнению с русскими славянами прочих союзов племен.

      Сравнивая положение русов и славян, следует обратить внимание на рассказ Константина Багрянородного о зимнем образе жизни русов: «Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты (князья) выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением», а именно — в Славинии вервианов (древлян), другувитов (дреговичей), кривичей, севериев (северян) и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав». Перед нами описание очередной эксплуатации славян русами, на этот раз путем сбора дани. Любопытно, что архонты выходят из Киева «со всеми росами»[12], что указывает на социально-ограниченную группу этих господ, в состав которой не входили женщины и дети, что указывает на особый гражданский статус русов - по аналогии с Древним Римом - это собственники имущества, включая их семьи (Римские граждане - квириты, женщины и дети - при них, с неполными правами. Соотвественно - славяне - перегрины - ими назывались лично свободные, но не имеющие римского гражданства лица, в основном — обитатели покорённых Римом областей, имеющих местное самоуправление). В рассказе Константина Багрянородного о взимании дани русами они явно выступают как господствующее над славянами племя, но это не привнесённое императором понятие - он лишь описывает статус-кво. Отсюда следует, что русская княжеская знать не могла допустить участия князей славянских племен в заключении русско-византийского договора, дабы не создать «юридический прецедент», при возвращении из Византии рабов. Итак, доказано, что имена договора 944 года принадлежат исключительно русам. Из этого же отрывка из сочинения Константина Багрянородного видно, что «архонты» (князья), с которыми русы выходят из Киева собирать дань со славян, это те же самые «архонты», которые отправили своих послов в 944 году на переговоры с византийцами. Если исходить из представления Повести временных лет, что на Руси изначально была только одна законная княжеская династия Рюриковичей, представления, четко проявившегося в летописном эпизоде убийства Олегом Аскольда и Дира («Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», и показал Игоря: «А это сын Рюрика»), то всех этих князей договора 944 года придется признать Рюриковичами, что является историко-логическим абсурдом, что будет показано ниже. Договор 944 года действительно дает основания предположить, что все «вельможи», в нем все перечисленные в договоре, или большая их часть, были родственниками. В договоре упомянуты степени родства некоторых из них по отношению к князю киевскому и друг к другу («сын Игоря», «племянник Игоря», «жена Улеба» и др.). В разное время историки даже пытались выстроить систему их взаимных отношений. Уже В. Н. Татищев предполагал, что княгиня Предслава, по тому месту, которое она занимает в договоре 944 года, могла быть женой Святослава[13]. Н. М. Карамзин предполагал, что Рюрик имел «кроме сына Игоря, еще и дочь, которая имела несколько сыновей, «нетиев Игоря», а «Предслава была, кажется, супругою Игорева племянника Улеба». Здесь у Н. М. Карамзина удивительная путаница. Договор не называет Улеба племянником Игоря, а жену какого-то Улеба зовут Сфандра, а не Предслава[14]. Но дальше всех пошел в своих предположениях М. Д. Приселков: «Договор 944 года называет его (Игоря) главой «большой княжеской семьи», так как, несомненно, все те имена, которые читаются там между именами княгини Ольги и племянника Игоря Акуна, принадлежат членам княжеского дома. Размещая их и имеющиеся при них указания на родство с Игорем можно понять так, что Игорь был одним из трех братьев: от самого старшего брата Игоря оставался племянник Игоря (тоже Игорь), имевший уже двух детей — Владислава и Передславу, затем вдова другого племянника Игоря (Улеба) Сфандра с тремя детьми (Турд, Фаст, Сфирька), а от самого младшего брата Игоря — племянник Игоря Акун»[15].

            Что же объединяло всю эту, как выясняется, разноплеменную, пеструю княжескую массу договора 944 года? На каких обычаях строились взаимные отношения князей и каково было положение великого князя киевского? Из договора Руси с Византией следует, что киевский князь Игорь не являлся символом государства, каким обычно является монарх, иначе договор был бы заключен только от его имени. Для заключения договора было необходимо, чтобы в его составлении приняли участие все князья Руси, из чего следует, что только это условие служило основанием для требования его выполнения всеми 25 князьями, а следовательно, и их городами. Фактически, договор, готовившийся юридически ушлыми греками, заключен не только между русскими князьями, с одной стороны, и греками — с другой, но и между самими русскими князьями. Именно для этого понадобилось участие в заключении договора послов от каждого из них. Следует обратить внимание на то, что греки заключают договор сразу со всеми русскими князьями, а не с одним Игорем, как их представителем. Отсюда можно сделать вывод о сильном влиянии этих князей на внешнеполитическую деятельность великого князя и Руси, в целом.

         То, что эти князья активно действовали на «международной арене», видно из многочисленных сообщений восточных и византийских источников об участии различных по численности отрядов русов, вряд ли подчинявшихся великому киевскому князю, в войнах Византийской империи в качестве ударных отрядов империи[16]. Очень вероятно, что предводителями русов в этих походах были все те же русские князья договора 944 года, или их правопреемники. Ввиду выше изложенного, греки не  стали бы заключать договор с одним киевским князем. Именно из этого следует вывод о сильном влиянии этих «разных» князей внутри страны. А из этих двух суждений следует, что внешняя и внутренняя политика Киевской Руси сильно зависела от мнения всех князей, а не только от одного Игоря, а само управление страной осуществлялось при помощи целой системы договоров. Из этого явно следует, что киевский князь Игорь — не был монархом, а остальные князья, перечисленные в договоре — не его подданные – он «первый среди равных»[17].

            Для того чтобы составить договор с греками и послать своих представителей на встречу с ними, обсудить внутренние дела, необходимо было «съехаться» на переговоры всем князьям[18]. А, так как от участия в них всех князей зависела внутренняя и внешняя политика Руси, то авторитет этого съезда, учитывая независимость князей от Киева, была гораздо выше авторитета киевского князя. Правомерно утверждать, что Русь находилась в управлении не одного, а множества князей. Об этом свидетельствует и Константин Багрянородный, сообщая о том, что «когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдия, что именуется «кружением». Здесь «архонты» действуют вместе, без выделения какого-либо главного князя из остальных с помощью специального титула[19]. Следовательно, «источники заслуживающие доверия» не содержат данных о подчиненном положении русских князей относительно великого киевского князя. Он являлся, скорее, предводителем княжеского союза («дружины», состоящей из князей), зависимым от мнения съезда князей. Получается, что власть в Киевской Руси наследовалась не по прямой нисходящей линии, как в христианских монархиях (позже это назовут «лествичной» системой наследования). Так же, не все князья, входившие в союз и перечисленные в договоре 944 г., происходили от одного предка. Что же позволяло тому или иному князю занять княжеский стол в Киеве? Конечно же, поддержка других русских князей и, разумеется, самих киевлян, как это было и позднее, в XI–XII вв. Отсюда – вывод – князь, лишённый этой поддержки, теряет и Киев. Против предположения о родстве всех перечисленных в договоре 944 года лиц так же говорит простое логическое допущение – если бы все князья и княгини договора принадлежали к одному роду, то при такой мощности и массовости, а следовательно, и древности их клана, у них была бы хорошо развита своя родовая идеология, культ общего предка, который бы затем перешел к потомкам князя Владимира Святославича в XI в., такового, судя по «Слову о законе и благодати» - не было, так как общим предком считался Игорь – отец Святослава,  а «Повесть временных лет» исторического доверия, как уже говорилось ранее, не заслуживает! Легендарный Рюрик был «просто назначен» летописцем «на должность» основателем «киевской» княжеской династии!  Известно, что «варяжская легенда» была включена в Повесть временных лет только в начале XII века. Еще в XI веке так называемые князья «Рюриковичи» не считались на Руси потомками Рюрика. О нем просто ничего не знали или не придавали особого значения этому эпизоду из истории Ладоги. Например, живший в XI веке митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» не вел генеалогию киевских князей далее «старого Игоря». Искусственность связывания «Рюриковичей» с Рюриком подтверждается и совершенным отсутствием среди княжеских имен «Рюриковичей» до середины XI века имени «Рюрик». Не менее показательно и стремление летописца Нестора «привязать» Игоря, через Олега к Рюрику при помощи натяжек в возрасте своих «главных героев» – Олега и Игоря, что стало уже «общим местом» в критических трудах, по поводу «Повести…» монаха Нестора[20]. Та же «история» и с его женой Ольгой и «неразрешимой возрастной проблемой» заключения между ними брака, согласно ПВЛ[21]. Все противоречия давно можно было бы разрешить, если признать, что и Игорь, и Ольга к 40-м годам X века были людьми не старыми, а их свадьба состоялась гораздо позднее 903 года, при том, что Олега не было вообще. Но признать это летописцы не могли, так как тогда была бы разрушена связь Игоря с Рюриком (через Олега), связь, которой и не было на самом деле, а этому препятствовала православно-монархическая традиция Российской империи. Пришлось примириться с его присутствием на страницах летописи и «как-нибудь» объяснить факт правления Олега в Киеве, по возможности не ставя под сомнение монополию Рюриковичей на власть. Последнее делает «Повесть временных лет» недостоверным источником, созданным по «социальному заказу» из которого не следует, буквально ничего, кроме «центрального места»: крещения Руси и последующее «укрепление веры» сыном Владимира Ярославом (Мудрым?) через строительство многочисленных церквей и монастырей, а так же рождением от этой «странной династии» (чего, кого, над кем?). Тогда напрашивается вывод: перечисленные в договоре князья были князьями Русской (полянской) земли – «не-Рюриковичами» («Германариховичами»?). А кем они могли тогда быть, если по версии летописца это было «славянское государство»? Часть из этих «подписантов», несмотря на неславянские имена, были, конечно же, представителями каких-то местных не славянских династий военных возжей-князей. Получается, что разноэтничность имен договора указывает, в конечном итоге, на не славянский характер государства, созданного разноплемённой исторической общностью, в основе которого не было славянских традиций, ввиду того, что подтверждается тем фактом, что выдвигаемые «всяким русским княжьем на должности «великих», вплоть до Святослава-Владимира (второй половины X в.) не имели славянских имён[22].

             Таким образом, «сценарий» образования такого государства в IX-X вв., с учётом археологического «культурирования» выглядит следующим образом: образовавшаяся в III-IV в. н.э. межплеменная общность неизвестного этнического состава, определяемая по археологическому классификатору как «черняховская культура» готско-римского содержания, и, занявшая, со временем не только причерноморскую Таврию, но и всё Среднее Поднепровье, в конце IV в. «резко замирает», незначительно сохраняясь в Левобережной части Среднего Поднепровья[23] а на её месте уже как новая, не связанная с ней колонная культурная секвенция, в VI в. н.э. возникает «зарубинецко-киевская» материальная культура – которая считается археологами протославянской, на одной территории с которой всё ещё продолжает в незначительном «проценте» существовать, почти столетие, в своей колонной секвенции прежняя культура, относящаяся к традиции вельбаркско-пшеворской (поздней готской) – признанной как «черняховская». Зарубинецко-киевская культура, развиваясь в своей аутентичной «колонной секвенции», далее, порождает, ближе к VII в.н.э., уже славянскую, формируемую резко растущим населением по обеим берегам Днепра, и говорящую, как свидетельствуют летописи, на древнерусском языке. Возникает вполне естественный «исторический вопрос»: что погубило «мощную», по принятому в среде археологов выражению, «черняховскую культуру», бывшую прямым клоном римской провинциальной культуры («римской культуры для варваров»)? Для этого достаточно обратиться к римско-византийским хроникам, которые ярко-красочно повествуют о нашествии около 375 г. н.э. гуннов и разгромом ими, на территории готского причерноморского анклава, войск короля остготов Германариха. Однако римские и готские историки не сообщают о том, что войска гуннов не только продвинулись от Крыма на Запад, но и в другом направлении – на Север – в Среднее Поднепровье и нанесли, в районе Среднего Поднепровья, ещё одно поражение готским военоначальникам. Это неоспоримо подтверждается археологическими данными, обнаруженными на левобережной части Среднего Поднепровья, в частности – на территории исторической части Черниговского княжества, в том числе, и, в Курской области современной нам Российской Федерации. Таким образом, остатки разбитых готских дружин и ополчений их союзников из числа местных прото(пра)-славян – венетов, потомков легендарных бастарнов – героев различных греко-римских хроник II-I вв. до н.э., были рассеяны, и, могли, вместе уходя в леса Верхнего Поднепровья, а, затем, возвращаясь после минования «гуннской угрозы», образовать межэтнический союз на «горах» крутого берега Днепра, в районе будущего Киева, самоназвавшись позже «полянами».

        Ввиду исключительно военной основы этого нового племенного союза, власть в нём находилась в руках военных вождей – потомков готских военных вождей, руководивших оставшимися у них после «гуннской катастрофы» отрядами смешанного – готско-протославянского этнического состава. Однако, получив в свою кланово-родовую (племенную) память образы «ужасов» гуннского нашествия, новое общинное образование приняло за основу племенного бытия неизвестную «класссическим готам» культуру строительства укреплённых бревенчатыми стенами поселений-городов, в отличие от традиционных готских «поселений без охраны» скандинавского типа Именно с этим, видимо, связано возникновение, на основе взаимодействия разных культур, культуры военного укреплённого лагеря зарубинецко-киевской архитектуры со рвами и подземными клетями в этой части Среднего Поднепровья, непосредственно на границе тогдашней лесостепной зоны. Эта диффузная культура внешне, с точки зрения устройства поселений очень напоминала военную архитектуру римских военных лагерей в землях завоёвываемых римлянами варваров. Такой нестандартный культурный ход позволил новой готско-славянской культурной общности пользоваться плодородными степными черноёмами в ближнем для них Поднепровье, не расходуя сверх-усилия родов-семей на расчистку лесных опушек для земледелия, как того «требовала» «классическая» зарубинецко-киевская археологическая культура подсечного земледелия, при этом, находясь под охраной укреплённых поселений-городов (город – от слов – «городить»-«огораживать»), где находилась потомственная, готская, по военной культуре, дружина, готовая немедленно выйти из города для оказания помощи земледельцам и отпора чужакам. Такие преимущества сделали полян земледельчески более развитым, применяющими вместо «подсечного земледелия» двухполье, становясь при этом, богатым и быстро растущим племенем, по сравнению с окружающими их племенами «настоящих» славян, живших, в те времена, преимущественно в лесах (древах), и возводивших по берегам рек, впадающих в Днепр свои города, но – без действующих там на постоянной основе дружин. Со временем, вожди охранных дружин «полянских» городов и стали привелегированным сословием этого племени, а их дружинники постепенно «отходили» от земледелия и промыслов в сторону вначале полупрофессиональной, а, затем, и профессиональной дружинной службы, совмещаемой с торговлей награбленной добычей. Имея ввиду возникшую «в полях» общую для обеих этнических частей племени полян языковую, военную и хозяйственную культуры они (потомки прото-славян и готов), со временем, стали считать друг друга единой общностью – «своими» со-племенниками, в отношении которых действуют свои, сложившиеся от слияния культур обычаи, которые не распространяются на соседние племена – чужаков, говорящих на похожих языках, но имеющих непонятную им культуру мезолитической древней исключительно земледельческой общины, которой не была знакома полу- и профессиональная военная культура, характерная для полян (возникла, как показано выше в процессе их исторического «ферментирования» культурой потомков готов), в силу исключительно оборонительного характера действия земледельческого племенного ополчения. Это предопределило «военную слабость» «чисто-славянских» племён и их последующую зависимость (вплоть до узаконения передачи рабов в виде дани) от полян.

            В результате возник про-образ Древнего Рима с господством римской рабовладельческой общины, на которую «хорошо легли» римско-готские культурные секвенции II-IV вв. н.э. и возникло рабовладельческое государство Древняя (Киевская) Русь, с его метрополией – Землёй Полян, социальную верхушку которой составили «русы» – дружинники во главе с военными вождями, которым племенной союз Полян добровольно вручил власть и – славянская провинция, где жили их данники-пактиоты, поставлявшие в «полянскую» метрополию кроме мёда и воска ещё и рабов, «по разнарядке» дани, согласно установленному особыми вооружёнными отрядами-русами, обычаю.  При этом, данники, согласно своих общинных славянских обычаев тоже имели своих выборных князей, но не таких «крутых», как генетические и эгрегориальные потомки готов (ост-готов).

VI. Особый путь Северо-Восточной Руси в истории славяно-русского государства

          После смерти Ярослава Мудрого, как известно, началась так называемая «княжеская усобица», которая, на самом деле была борьбой «размножившихся» на просторах единого древнерусского государства полянско-русских людоедов-князей за условия своего «княжеского» выживания. Протекавшая с особенной, поистине готской жестокостью[24] эта борьба настолько потрясла «молодую» древнерусскую христианскую церковь (тогда не было ещё понятия «православная»), что заставила её искать «положительные образы» в среде бόльших, или мéньших людоедов и предателей интересов Земли Русской, что нашло своё выражение в мифотворчестве о «славных» и «державных» князьях-создателях Киевской Руси. Идеологический выбор пал на князя «3-го ранга» – Владимира Мономаха, начавшего княжить в небольшом, волостном городке – Переяславле, относившемся к Черниговскому княжеству, подчинённому Великому Киевскому князю. Будучи внуком византийского императора Константина Мономаха – крёстного отца князя Владимира, а так же зятем последнего англо-саксонского короля Гарольда (убитого потомками готов-норманов), он был «средоточием христианских добродетелей» (алгоритмов поведения христианского государя), которые, видимо формировались на уровне семейно-родового ПЭПО-эгрегора, свидетельством чего является написанное им «Поучение», хотя и адресованное  своим детям, но, как представляется ставшее известным уже при его жизни церковным деятелям[25]. Именно для него «старался» монах Нестор, полагая, что делает благое дело, записывая заведомую ложь, вместо реальной кровавой рабовладельческой истории "киевской руси", в начальные главы своей летописи, думая, что таким путём он помогает Владимиру Мономаху в строительстве древнерусского централизованного государства, на не людоедских, благонравных основах. Благими надеждами как известно…

          Благие стремления Владимира Мономаха, конечно же, не пошли дальше его родового ПЭПО-эгрегора: его идеи были отчасти воплощены только в период недолгого (17 лет) правления его внука – Андрея Боголюбского[26], который обучаясь добру через наблюдение зла с малых летв «русско-полянской земле» , а так же методом «проб и ошибок» будучи князем, понял, что одними христианскими увещеваниями с людоедами не сладишь и ударил по самому «родовому ПЭПО-эгрегору» готско-людоедской культуры Руси – разорив и обескровив силами ополченческой суздальской армии в 1169 г. Киев, и, лишив его статуса центра древнерусской государственности, о чём он всегда мечтал, перенося столицу Руси во Владимир-на-Клязьме. НО,…эгрегориально заложенное в его культуру госуправления, христианское «долготерпение, милосердие и непротивление злу» сделало своё дело: Новгородская Земля уже за 30 лет до указанных событий «отложилась» от древнерусского государства, создав про-образ города-республики, с приглашаемыми туда князьями исключительно с большими дружинами, и исключительно для ведения войн, после окончания которых их (князей с дружинами) «провожало» новгородское вече, опиравшееся на многочисленное городское опочение. В это же самое время, не желая изменения общественно-политического строя по типу "суздальского", западно-русские княжества всё больше тяготели к союзу со своими западными соседями и начинали «родниться» с «молодым хищником» в лице Великого Княжества Литовского. Таким образом традиции «великого княжения», в отличие от «русско-княжеской вольницы», сосредоточенные в алгоритмах рода Мономаховичей  проявились лишь на Северо-Востоке Древней Руси, в позиции «анти-Киев» - то есть на противопоставлении двух разных систем и идеологий государственного управления[27]. Этому способствовала и новая система отношений князей Северо-Восточных земель (Ростово-Суздальского княжества) с общинами[28], о чём свидетельствует «житие» внука Владимира Мономаха – Андрея Боголюбского павшего от рук «своих же» бояр-людоедов, по своей же «христианской доброте», не позволившей ему вырезать преступно-людоедский род бояр Кучковичей – родственников своей первой жены. Особый интерес представляет в случае с Андреем Боголюбским его способ во-княжения, который состоялся по древнеславянским обычаям – его «кандидатуру» на княжение в Ростово-Суздальской Земле выдвинули сразу две городских общины – Ростовская и Суздальская[29], после чего он установил совершенно новый, чем в «русско-полянской (киевской) земле» порядок отношений как со своими боярами и дружинниками, так и подданными, этот порядок очень напоминал стиль управления Ивана Грозного[30]. В результате - первые по списку (считавшие себя «лучшими») были очень недовольны, и что, в конечном счёте, привело к заговору и убийству любимого общинниками Великого князя руками «двух жидов»[31], которого провожали «в последний путь» Всем Мiром, за то, что он видел в них людей, наделённых Свыше достоинством, а не как «мясо», или инструмент для своих политических целей[32].

            Однако, то, что не удалось довести до конца Великому князю Андрею Боголюбскому удалось второму по счёту «бичу божьему» - хану Батыю (через 900 лет после Атиллы), который включив все русские земли восточнее Днепра, создал условия «наибольшего неблагоприятствования» для княжеско-боярско-готского людоедства, зародившегося и процветавшего в «земле руси-полян». В землях «курируемых Золотой Ордой»  результат оказался лучше, чем в землях остальной Руси: в XV-XVI вв. возникло мощное восточно-славянское (общинно-мезолитическое по культуре) по духу государство – Московская Русь, замысел жизнестроя которого был построен на  отрицании примера Киевской Руси – началах соборности и справедливости. Однако, удержаться, балансируя в этом, переходном (и перейти!), по-сути, режиме управления, не имея в первом приоритете ОСУ/О, как показал пример Андрея Боголюбского и «двух Иванов», без «побеждающей» идеологии было невозможно – византийское христианство для этого не годилось, так как было системно лишено различения по части «боевой антропологии» (которая на примерах была хорошо прописана в иудаизме), которое, в нужной  мере понимания порождает алгоритм постоянного, беспощадного «выстригания» нарождающейся элиты после очередного любого «обрезания» снова и снова, пока параллельно с этим не возникнет-вырастет не элитарная культура управления обществом-общиной. Это, лишь отчасти, на исторически не продолжительном отрезке времени, удалось призванному простым народом (мезолитической супер-общиной Северо-Восточной Руси) И.В. Сталину, благодаря «житию которого» мы пока ещё существуем как государство, несмотря на то, что то же государство подрывают саму его основу – мезолитическую общинную культуру, что ясно продемонстрировало трусливое попустительство к ключевым участникам «голой вечеринки».

(окончание следует)

[1]Татищев В. Н. История Российская. М. - Л. : АН СССР, 1962. В 5-ти т. Т. 1.С.24-96.

[2] См https://history.wikireading.ru/62778  

[3] См.  https://teni-istorii.mirtesen.ru/blog/43910680621/Ioakimovskaya-letopis-Ob-istinnoy-istorii-drevney-Rusi- ;

https://history.wikireading.ru/129463

[4] По поводу «царьградского щита» – это всё же легенда, не нашедшая подтверждения в византийских хрониках, но, которая нисколько не умаляет разбойничьих наклонностей «летописного» талантливого полководца и политического деятеля, но… вот АСП разглядел в его фигуре уже вовсе не восточно-славянские культурные черты, о чём Вещему Олегу поведали пушкинские волхвы, предуказав на опасность лично для него совмещение обязанностей ко-нязя и воеводы (надо было вовремя слезать с коня и становиться «мудрым судьёй-князем, либо наоборот – «на коне» вернуться в «город Рюрика» -словно, так как с Нове-городом тоже в летописях путаница невообразимая!), куда ему надо было бы перенести резиденцию великого князя – сидеть между двух стульев, как говаривал Ильич, архиопасно!

Вааще, фигура «завоевателя Киева и других славянских Земель» вызывает много вопросов, прежде всего летописными нестыковками, которые временами напоминают готско-скандинавский эпос. Но, более всего сходства обнаруживается у летописного рассказа о смерти Олега с древнеисландской сагой о норвежце Орвар-Одде. Ему вещунья также напророчила гибель от змеи, которая выползет из черепа его собственного коня по имени Факси. Одд собственноручно убил коня, чтобы воспрепятствовать судьбе. По прошествии очень многих лет (сага отмерила герою триста лет жизни), после всяких похождений и подвигов в дальних странах, Одд, уже в старости, решил посетить родные места, думая, что пророчество о гибели на родине не сбудется. Он спотыкается о конский череп и в досаде ударяет по нему копьем. Из черепа выползла змея, от укуса которой Одд и умер. Сходство саги и летописного предания так велико, что уже полтора десятилетия в науке идет спор об их соотношении. Одни ученые считают, что сага заимствовала этот мотив из русской летописи, другие придерживаются прямо противоположного мнения. Некоторые ученые даже отождествляли Олега с Оддом. Любопытные расхождения встречаются в летописях относительно вопроса о времени и месте смерти Олега. Повесть временных лет помещает рассказ о его смерти под 6420 (912) годом, сообщая, что похоронили его на горе Щековице, где «есть могила его и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три». (Сразу отметим — тридцать и три, как и двенадцать — излюбленные числа в фольклоре.) В отличие от Повести, Новгородская первая летопись младшего извода сообщает, что в 6428 (920) году Игорь и Олег совершили совместный поход на греков. Отметим, что, согласно Повести временных лет, первый поход Игоря на греков имел место в 6449 (941) году, когда Вещего Олега уже давно не было в живых. По версии же Новгородской первой летописи младшего извода, лишь в 6439 (922) году Олег совершил свой легендарный поход. Таким образом, Олег действовал, согласно этой летописи, гораздо позднее 912 года и смерть его относится в 6430 (922) году.

К традиции Новгородской первой летописи младшего извода примыкают Устюжская летопись (первая четверть XVI века), Пискаревский летописец (первая четверть XVII века) и др. Правда, в этих сводах имеются определенные отличия в изложении материала в сравнении с Новгородской первой летописью младшего извода. Например, Устюжская летопись (Список Мациевича) помещает первый поход Олега на греков под 6408 (900) годом, но зато второй поход, совершенный совместно Олегом и Игорем — под 6435 (927) годом, относя к этому же году и сообщение о смерти Олега. Любопытно, что вслед за этим сообщением в летописи рассказывается о вступлении в 6420 (912) году на киевский стол Игоря. Путаница невозможная!

Но путаницей в датах дело не ограничивается. Если Повесть временных лет помещает могилу Олега на Щековице, то Новгородская первая летопись младшего извода помещает его могилу в Ладоге, но тут же добавляет, что «другие» рассказывали летописцу об уходе Олега «за море», где его и укусила змея. И это еще не все! Кроме могилы на Щековице, в самом Киеве показывали еще одну могилу Олега на западном склоне Старокиевской горы, вблизи Жидовских ворот, названных позднее Львовскими. Итого: четыре могилы на одного человека! Часть историков пошла по пути объявления большинства могил мнимыми и признания «истинной» лишь одной из них. А украинский историк А. П. Толочко, напротив, пришел к выводу, что история с могилами связана с имевшим место в древности у разных народов сакральным умерщвлением царя, расчленением его тела и захоронением частей в разных концах страны. Однако А. П. Толочко проводит слишком вольные параллели, совершенно не учитывая, что роль киевского князя отличалась от той сакральной роли, которую играли цари в обществах, приведенных автором в пример. Кроме того, в этих странах подобное захоронение — устойчивая традиция, на Руси же примером может служить лишь множество могил Олега. Более правильной нам кажется точка зрения историков, которые видят в могилах Олега захоронения не одного, а нескольких человек, вероятно, носивших это имя (М. С. Грушевский, А. Г. Кузьмин). Исходя из этого, можно утверждать, что и образ Вещего Олега сложный, в нем отразились предания о нескольких героях, живших в разное время, носивших это имя и похороненных в разных местах (А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей. С. 36-42).

Его воспитанник Игорь (Ингвар), то же ничего не понимал в восточно-славянской общинной культуре, поэтому и «налетел» на ТАБУ общинной культуры древлян, всё по обычаю… Древляне же, не помня зла её покойного мужа предлагали Ольге выйти замуж за своего племенного князя Мала…, от чистого сердца. Но Ольга пошла другим – готско-людоедским путём, истребив почти всё племя древлян «особо жестоким способом».

Ах, как занимательно! А древнерусская мезолитическая община-то в Киеве где, «што» молчла-то? «Она» безмолвствует – всё по «Борису Годунову». Какая это уже была община свидетельствует летопись: в начале XI века киевляне, сражаясь за Святополка против Ярослава (позже – Мудрого), шедшего на них с новгородцами-варягами, они насмехались над новгородцами, называя их плотниками, и угрожали заставить их строить себе хоромы.» (А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей С. 40). То есть киевская городская община уже была разложена-развращена золотым тельцом и РСП! И, это возможно понять, только имея ввиду, что с VII в. в Киеве «жила и работала» община писавшая-пищущая на иврите…А князья-то пришлые, а особливо их жёны – раз-поясываются – прямо как нынешние израильские властители-правители…Интересная культурная параллель – неужели «валькирии прилетели» с берегов Днепра в ответку Хамасу, который, как бы за свою землю встал, за Палестинское государство… и вдохновили они (валькирии – то бишь) банду Нетаньяху на подвиги, достойные готов-германцев и «завыл пёс Гулинкари»?

Есть, есть у нас ещё «консепсуальные» авторы, поклонники Димы Славолюбова (крипто-гота из СПб, автора разных «миражей» под видом аналитических записок)…летают в их подсознании, накачанные им (ДС) их далёкие пращуры-дедичи!…Да пусть их летают, только авторам этих фанаберий надо бы знать, что от истории  истинной Древней Руси это не так уж далеко, как от Швеции («древней готии»)…И к мировоззрению русской цивилизации это так же не имеет никакого отношения, разве что к «текучей-з…чей» политике…

[5] См.  А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей Москва «ВЕЧЕ» 2002. С. 49.

[6] Там же.

[7] См.  А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей Москва «ВЕЧЕ» 2002. С. 52.

[8] См. Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв. // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. М., 2000. С. 291, 303–305.

[9] Ковалевский А. П. Книга Ахмеда ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 гг. Харьков, 1956. С. 142.

[10] См. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 49.

[11] Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI–X вв.). СПб., 1996. С. 74–156.

[12] Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45.

[13] Татищев В. Н. История Российская. М., Л., 1962. Т. 1. С. 118, 372.

[14] Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1989. Т. 1. С. 265, прим. 347.

[15] Приселков М. Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // Ученые записки ЛГУ. Серия исторических наук. Л., 1941. № 73. Вып. 8. С. 241.

[16] В 934 году во время переговоров византийского патрикия Косьмы с лангобардами Южной Италии его сопровождали, кроме греков, 700 русов. В 935 году протоспафарий Епифаний отправился из Византии к берегам Южной Франции для заключения договора с Гуго Провансальским. Его сопровождали те же русы, что и Косьму. В 935 же году 415 русов участвовали в походе византийцев в Италию против лангобардов. В 949 году 629 русов участвовали в походе греков на Крит. В 954 году полководец Варда Фока осадил арабскую крепость Ходасу с большим войском, в составе которого были и русы. А в 955 году полководец Никифор Фока осаждал ту же крепость и в его войске также были русы. В 960–961 годах русы участвовали в отвоевании Никифором Фокой острова Крит у арабов, а в 962 году они воевали в Сирии. В 964 году русы участвовали в неудачной экспедиции византийцев на Сицилию. При этом видно, что эти «особые вооружённые отряды» – это не «романтики» из племенных ополчений, а, судя по их относительно небольшой численности – ударные отряды профессиональных военных – в этих эпизодах – наёмников у которых, конечно были свои начальники – «всякое русское княжье».

В арабских источниках содержится не меньше сообщений о походах русов на Восток. В 909 году русы на 16 судах прибыли в Абесгун, взяли город, а затем заняли Макале (Миан-Кале в Астрабадском заливе). В следующем году русские совершили нападение на Сари, Дайлем и Гилян на побережье Каспийского моря. В 913 году русы с разрешения хазарского кагана проникли вновь в Каспийское море и взяли Джиль, Дайлем, Абесгун, Нефтяную Землю (Баку) и другие города Табаристана и Азербайджана. На обратном пути они вступили в жестокую борьбу с мусульманами Хазарии, мстившими за поход русских на мусульманские города Закавказья  см.: Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 230–231; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 138, 215–217, 234; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 62, 65, 68–69; См. А.Д. Нечволодов. Сказание о русской земле. Т.1. С. 111-112 https://vk.com/doc215827073_534701775?hash=OZYbC0JJtFSVyS2RzS7IR2nI2ev9DZFV7uxyzsNrzDw&dl=iza2mnEKhtQGZ58MHwUGRZIGo5NRnYVbujiMwx0elHH

[17] Неофициальный титул польского короля, указывающий на специфически «русский» контекст понятия «король» (великий князь) – не император, и не царь, обязанный прислушиваться к мнению «других равных». Власть польского короля с течением времени всё больше ограничивалась в пользу шляхты. В 1505 г. была принята конституция под названием Nihil Novi, что в переводе с латыни означало «ничего нового». Король больше не мог принимать новые законы без согласия польского парламента — сейма. Сейм был двухпалатным. В верхней палате — сенате — заседали представители магнатов и духовенства, а в нижней — посольской избе — депутаты от шляхты, представлявшие разные области страны. Города в сейме были представлены слабо. Ещё больше власть шляхты усилилась после смерти короля Сигизмунда II Августа. Дворяне позвали на престол французского принца Генриха Валуа — будущего короля Франции Генриха III. В 1573 г. Генрих подписал документ (артикулы), закрепивший выборность короля и ведущую роль сейма в государственных делах. В 1589 г. было утверждено так называемое «свободное вето» — право любого депутата сейма прекратить обсуждение вопроса в сейме и работу всего сейма, выступив против.

               Если вспомнить, что готы начали свой путь в Восточную Европу из Поморья, а, далее «шли» по Великопольской низменности-равнины, то понятными становятся «общие архетипы» польских шляхтичей и «русских князей» в пользу ограничения власти всех «великих», в пользу себя любимых…людоедов.

[18] Именно эта традиция была зафиксирована летописями через сто лет – «княжеские съезды» - снемы – см. См. А.Д. Нечволодов. Сказание о русской земле. – М.: Эксмо, 2007 С.  234-260.

[19] Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45–51.

[20] См.  А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей Москва «ВЕЧЕ» 2002. С. 62-63.

[21] Шлецер А. Л. Нестор. СПб., 1819. Т. 3. С. 373–375.; Шахматов А. А. Хронология древнейших русских летописных сводов // Журнал Министерства народного просвещения. 1897. № 4. С. 472.; Гедеонов С. А. Варяги и Русь. СПб. 1876. С. 212.; Кагалов В. В., Сахаров А. Н. Полководцы Древней Руси. М., 1986. С. 16–22.

[22] Как доказал А.С. Королёв словосочетание «Князь Олег» было готско-тмутараканским, обозначавшим «священный правитель» - «кнез Хельгу», кстати как и имя Ольга – Хельга – «святая» по готски-нормански. «Недолго думая», Нестор присовокупил хроники датско-норманского конунга Рерика и не славянской (готской) Тмутараканской Руси, заимствовав оттуда «всех Олегов» для своей «Повести временных лет» для нарратива «Рюрик-Олег-Игорь», с целью доказательства «священства», возникшей в XII в. династии «Мономашичей» - См. А.С. КОРОЛЕВ. Загадки Первых русских князей Москва «ВЕЧЕ» 2002. С. 93-94.

[23] Н.А. Тихомиров ПОСЕЛЕНИЕ КИЕВСКОГО ВРЕМЕНИ У с.ЛЕБЯЖЬЕ ПОД КУРСКОМ/Древности Днепровского Левобережья от каменного века до позднего средневековья (к 80-летию со дня рождения А.И. Пузиковой). Сборник научных трудов. Курск 2012. С. 195-197.

[24] А.Д. Нечволодов. Сказание о русской земле. – М.: Эксмо, 2007 С.  234-260.

[25] В нём просматривается заочный диалог В. Мономаха, со своим современником – киевским митрополитом Никифором – см. https://newlit.ru/~ivanov_igor/7232.html

[26] А.Д. Нечволодов. Сказание о русской земле. – М.: Эксмо, 2007 С.  315-324.

[27] Там же. 304-306.

[28] Там же. С. 303-304.

[29] Там же. С. 306.

[30] Там же. С. 326.

[31] Там же. С. 324-325.

[32] Там же. С. 325.

Источник