Тарле и Сталин. Сотворение советской исторической науки. Психологический триллер

На 8-е ноября 1874 года приходится рождение академика Тарле, который был и навсегда остался, должно быть, самым известным русским историком советских времён.

На примере витиеватых сюжетов его биографии читатель данной статьи сможет увидеть, как честолюбивый человек совершает бытийное стремление от нуля к единице. Стремление длиною в жизнь.

Особое место в статье уделяется роли партии большевиков, Сталина а также сонма безликих и бледнолицых персонажей в деле сотворения советской истории. Не оставлены без внимания имена специалистов, достойные «светлой памяти».

«Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, —
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал».
«Евгений Онегин» 2—14

Тарле. Его деятельность и карьера до 1917 года

Евгений Викторович Тарле (Григорий Вигдорович Тарле) родился в Киеве в еврейской зажиточной семье. Отцом будущего историка был владелец магазина готового платья на Киевском Подоле купец 2-й гильдии Вигдор Григорьевич ТАрле (ударение в фамилии приходится на первый слог), мать — Розалия Арнольдовна Тарле. В семье было пятеро детей. Управлением магазина в основном занималась мать. Отец же больше уделял времени воспитанию детей. Мать происходила из семьи, в роду которой было много цадиков — знатоков и толкователей Талмуда. Потерпев коммерческий крах в Киеве, семья возвращается на родину главы семейства в Херсон, где отец Тарле устраивается коммерческим агентом в страховое общество. В это время Тарле увлёкся историей.

По совету и рекомендации историка Успенского, знакомого сестры, был принят в Императорский Новороссийский университет. На второй учебный год Тарле перевёлся в Киев. Здесь же, в связи с женитьбой на своей сверстнице, православной дворянке Ольге Григорьевне Михайловой, он формально перешёл из иудаизма в православие. В связи с этим обрядом принял имя «Евгений» (при рождении был назван Герцем; Григорий — вариант еврейского Гирш/Герш/Герц). Закончив с золотой медалью Киевский университет, Тарле остался при кафедре всеобщей истории для подготовки к профессорской деятельности (некий более серьёзный аналог нынешней вузовской аспирантуры).

Киевский университет. Арест. Предательство

марксисткий кружок

Молодой учёный не избежал влияния легального «марксизма» (экономической теории Маркса, а не учения о диктатуре пролетариата). В духе учения была выдержана и первая крупная научная работа Тарле — его магистерская (кандидатская) диссертация. Любопытно, что эта работа заслужила похвалу самого «властителя дум» российской интеллигенции Льва Толстого (Евгений Викторович направил свой опус в Ясную Поляну), хотя, как известно, знаменитый писатель крайне отрицательно относился к марксизму как политической доктрины. Чуть позже на основе своей диссертации Тарле публикует в либеральном журнале писателя  Короленко «Русское богатство» большую статью «К вопросу о границах исторического предвидения».

Но, не успев начаться, учёная карьера Тарле оказалась под угрозой. Как и многие студенты того времени, Тарле состоял в кружках социал-демократов. Весной 1900 года он был арестован вместе с другими членами кружка (в котором участвовал и будущий философ Бердяев) на студенческой квартире во время доклада Луначарского о Генрике Ибсене. Сбор от продажи билетов на доклад предназначался в помощь политическим заключённым и киевским забастовщикам. При обыске у Евгения обнаружился опросный лист о положении рабочих в данной местности, выпущенный нелегально эсдеками (социал-демократами).

Тарле попал в тюрьму. Киевский жандарм генерал Новицкий, арестовавший молодого учёного, так аттестовал его в письме в Департамент полиции:

«Тарле представляет из себя человека, совершенно распропагандированного и убеждённого социал-демократа, особенно опасного потому, что его умственный багаж очень велик, и он пользуется большим влиянием благодаря своим педагогическим занятиям, а также участию в журналах и газетах либерального направления».

В связи с этим высказыванием действительно можно говорить о воздействии учёного на умы студентов. Его лекции о падении абсолютизма в Западной Европе, изданные позднее отдельной книгой, были созвучны настроениям российских демократических кругов. Обширные знания, манера изложения, будили у слушателей мысли, на основе которых те делали выводы применительно к российской действительности. Лекции Тарле собирали огромное количество слушателей. Иногда, вскоре после его эмоциональных речей, прямо в аудитории устраивались студенческие сходки политического характера, председателем которых обычно избирался сам лектор.

По воспоминанию арестованного профессора, Водовозова, Тарле был очень подавлен — оплакивал свою научную карьеру, несостоявшуюся заграничную командировку и изгнание из университета. Он хотел даже повеситься, но передумал. Видимо, помимо сожалений о своей научной карьере, перед ним встал более серьёзный выбор. Спустя некоторое время он попросил сообщить о своём положительном решении тюремному начальству — тогда Тарле немедленно допросили и два дня спустя отпустили. Луначарскому и Бердяеву досталось больше — их сослали в Вологодскую губернию.

Бердяев в Вологде

Целью полиции было вовсе не доведение до самоубийства. Тарле официально выразил в письме начальству «раскаяние и верноподданические чувства». 3 июня 1901 года в числе немногих он был освобождён и выслан из Киева. По городу поползли слухи, что, находясь в тюрьме, Тарле «не был солидарен с другими, отстал от них, выдал в показаниях своих товарищей и состоит агентом жандармского управления» [ 1 ]. Важно здесь то, что, учитывая его происхождение, а также вовлечённость в различные кружки, со стороны охранки было бы неразумно ограничиться разовой «услугой» молодого учёного.

Луначарский — студент

.Слухи эти переросли в уверенность, когда стало известно, что Тарле получил разрешение приехать на несколько дней из Варшавы в Киев для защиты своей диссертации, которая произошла 14 октября 1901 года. И, судя по всему, не просто так «демократически настроенная молодёжь» и «либеральная профессура» устроила ему обструкцию. Только его научный руководитель, профессор Лучицкий, положительно оценил диссертацию. Все остальные сошлись на том, что труд «неудовлетворителен» вследствие плохого знания им литературы и крайне неудачного перевода «Утопии» Томаса Мора, поспешно сделанного им с «плохого» немецкого издания. А взявший слово в качестве неофициального оппонента профессор Водовозов (тот самый коллега по аресту) своё отношение к диссертанту выразил более чем прямо, назвав Тарле «непорядочным даже переводчиком». Всё это сопровождалось аплодисментами, смехом, шиканьем, топотом ног и выкриками из зала, когда побледневший Тарле пытался отвечать своим критикам. Диссертация, защита которой продолжалась пять часов, всё же прошла.

И хотя Тарле по итогу «ибсеновского дела» не был исключён из университета, но для карьеры университетского преподавателя арест и ссылка имели далеко идущие последствия: жандармы завели на него «дело» как на «политически неблагонадёжного». А это означало, что теперь ему запрещалось преподавать не только в «императорских» университетах, но и в «казённых» гимназиях. На частные вузы и гимназии запрет формально не распространялся — принять или не принять «неблагонадежного», решали их попечительские советы.

Всё же, надо сказать, новоиспеченный приват-доцент не бедствовал. Частные киевские и херсонские гимназии (особенно женские) наперебой приглашали Тарле на уроки. И при этом платили в 2 — 3 раза больше, чем за лекции в «императорском» университете.

И всё же он тяготился своим статусом. Для реализации своих амбиций ему нужна была работа в университетах. Около трёх лет уйдёт на ходатайства и просьбы, по результатам которых ему всё-таки удастся добиться снятия «табу» департамента полиции и начать преподавание «на почасовке» в Петербургском университете, но ненадолго — в феврале 1905 года он вновь был арестован за участие в студенческой сходке и снова отстранён от преподавания в университете.

«Невинная жертва»

Спустя восемь месяцев, в октябре 1905 года, имя Евгения Тарле прогремело на всю Россию. 17 октября 1905 года Николай II издал манифест о «гражданских свободах» — праве митингов, забастовок и т.д., который явился совершенно неожиданным как для встретивших его ликованием либералов, так и для местных властей, которых манифест поверг в состояние полной растерянности. Были и те, кто воспринял манифест как сигнал к последнему штурму царизма. Сразу после опубликования документа, улицы городов Российской империи заполнили революционные демонстрации противников самодержавия. Официальные лица, за редким исключением, не принимали никаких мер к прекращению «выступлений». «Редкое исключение» произошло у «Техноложки».

Тарле принял участие в митинге, выступив с эмоциональной речью о значении Французской революции, но чуть позже был ранен. Ранение, полученное им от удара палашом (плашмя) корнетом Фроловым, наделало много шума. Сам корнет, присланный во главе эскадрона конногвардейцев для поддержания порядка, оправдывал свои действия тем, что «бросился» в атаку, выведенный из себя напором сыпавшихся на него незаслуженных оскорблений. На другой день одна из либеральных газет сообщила: «царскими сатрапами» зарублен насмерть приват-доцент Е.В. Тарле».

Хоть слухи о смерти будущего академика и оказались сильно преувеличенными, либеральное издание не упустило такой информационный повод. В больницу, где находился Тарле, послали фотографа, тот сделал снимок потерпевшего с перебинтованной головой на больничной койке. На основе фото в одной частной типографии срочно отпечатали несколько сотен почтовых открыток и пустили их в продажу. Вскоре открытки разлетелись по всей России, и к концу 1905 года Тарле стал знаменитым (о том, что событие это было запрограммировано самим Герцем Тарле в 17 лет, читатель узнает в конце статьи).

Открытка с фотографией раненого профессора Тарле

Зигзаги удачи

В следующий период  общественная активность Евгения Викторовича органично сочеталась с научно-исследовательской деятельностью. Он пишет несколько научных работ:

• 1909 –  1911 годы — капитальная работа «Рабочий класс во Франции в эпоху революции», защищённая им 27 апреля 1911 года в качестве докторской диссертации.
• 1913 год — «Континентальная блокада»
• 1916 год — «Экономическая жизнь королевской Италии в царствование Наполеона I».

Вскоре после защиты докторской диссертации Тарле был назначен профессором Юрьевского университета, где он и проработал вплоть до весны 1918 года.

Особняком, в его деловую биографию тех лет, можно записать службу в Чрезвычайной Следственной Комиссии в Петербурге, созданной Временным правительством для расследования деятельности царских министров и сановников. Той самой, в которой служил и Александр Блок, и которая была связана с резонансным делом Бейлиса.

Евгений Тарле

Однако, до «правосудия» над судьями дело не дошло в связи с Октябрьской революцией и ликвидацией Временного правительства. Материалы комиссии впоследствии использовались Верховным революционным трибуналом Советской России.

По результатам основной работы комиссии, летом 1917 года Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления». То же самое Керенский подтвердил английскому послу Бьюкенену. Не смогла ВЧСК предъявить обвинений в коррупции и бывшим царским министрам, главноуправляющим и прочим высшим должностным лицам как гражданского, так и военного и морского ведомств. Откровенно признаемся, слабые тогда были антикоррупционеры.

• Апрель 1918 года — Тарле занимает должность заведующего историко-экономической секции Петроградского отделения Центрархива.
• Вошёл в состав межведомственной комиссии по архивам, созданной по инициативе Рязанова.
• Октябрь 1918 года — избирается профессором кафедры всеобщей истории Петроградского университета.
• Участвует в редактировании возрождённого после Февральской революции журнала «Былое». Здесь он публикует сборник — большую подборку документов из парижских архивов «Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции (воспоминания современников и документы)».

Несмотря на то, что большевистские репрессии 1918 — 1920 годах против «бывших» не затронули Тарле — его даже не «уплотнили» в его роскошной квартире на набережной Невы с видом на Петропавловскую крепость, хотя многие знакомые ему люди были расстреляны — начинается долгий спад в публикациях, а вот преподавательская карьера Тарле резко пошла в гору.

О Покровском

Политическая позиция нашего героя довлела к некоторой самостоятельности.

«Особые» отношения у Евгения Викторовича складывались с его главным оппонентом. Михаилом Николаевичем Покровским, «главой марксистской исторической школы в СССР».

Постепенно в двух столицах в 20-х годах возникают два научных центра: марксистский в Москве во главе со «школой Покровского» и прежний академический в Ленинграде. И там, и там выходят свои научные журналы и сборники. В Москве — «Историк-марксист», «Пролетарская революция», «Печать и революция», в Ленинграде — «Голос минувшего», «Былое», «Анналы».

До некоторого времени личные разногласия «марксистов» и «немарксистов» носят завуалированный характер, выплескиваясь наружу лишь во время совместных поездок советских учёных-историков на международные конгрессы.

Москва, 1928 год. Советские историки с французским коллегой Шарлем Лангуа (в центре). Второй слева — Покровский. Четвёртый — Тарле.

«В комиссариате просвещения есть два — и только два — товарища с заданиями исключительного свойства. Это — нарком, т.Луначарский, осуществляющий общее руководство, и заместитель, т.Покровский, осуществляющий руководство, во-первых, как заместитель наркома, во-вторых, как обязательный советник (и руководитель) по вопросам научным, по вопросам марксизма вообще». (Владимир Ленин)

В Наркомпросе Покровский создал Государственный Учёный Совет (ГУС), руководителем которого был он сам до смерти в 1932 году. Благодаря охранной грамоте, выданной Лениным, Покровский и ГУС были непотопляемы и создавали огромные препоны в идеологической работе «других институтов».

Главным методологическим просчётом Покровского было нежелание признавать историю идеологическим инструментом, и следствием таких воззрений стала его кампания по удалению её и ряда других дисциплин из программы средней школы. По смерти Покровского ГУС был ликвидирован.

Для Покровского, сводившего основное содержание истории к борьбе классов, огромным криминалом явилось то обстоятельство, что Тарле ушёл от рассмотрения вопроса о международном рабочем движении в эпоху империализма и о его воздействии на политику великих держав. Несмотря на то, что оппонент осуществил к тому времени заметное движение к пониманию содержания международных отношений эпохи империализма с позиций восторжествовавшей в СССР методологии, Покровский отказывался признать этот бесспорный факт и отвергал искренность эволюции взглядов Тарле, рассматривая их как ловкую маскировку под марксизм.

Международная деятельность историка

Помимо своей преподавательской деятельности и работы над архивными документами, Евгений Викторович не единожды посещает заграничные учебные заведения, встречается с ведущими историками Западной Европы, благо с 1923 года он вновь «выездной».

• Совместно с такими учёными, как Ланжевен, Матьез, Мазон, принимает участие в создании в 1926 году в Париже франко-советского комитета по научным связям.
• Становится членом «Общества истории французской революции» и «Общества по изучению Великой войны», благодаря чему его зарубежные коллеги будут оказывать ему содействие, предоставляя новую литературу и копии документов по истории Великой французской революции и Первой Мировой войны.
• По заданию директора Института Маркса-Энгельса Рязанова принимает участие в поисках за границей документов и материалов о жизни и деятельности Маркса и Энгельса, а также по истории международного рабочего движения.
• Тарле периодически получает предложения выступить с курсом лекций от университета Сорбонны, Упсальского университета в Швеции и Миннесотского университета в США. Академия политических наук Колумбийского университета избирает его своим почётным членом.
• Представляет советскую науку на Международных исторических конгрессах в Брюсселе в 1923 году и в Осло в 1928 году. На последнем из них он вошёл совместно с Григорием Самойловичем Фридляндом (имя при рождении — Гирш Сроль-Шмуйлович Фридлянд) в состав Международного комитета исторических наук.

Контакты Тарле с зарубежными учёными были более значительными, чем необходимая для поиска документов архивная работа. Да и вся деятельность историка в 20-е годы свидетельствовала о том, что он занимал далеко не последнее место в рядах не только советской науки, но и пользовался большими привилегиями по праву рождения в международном научном и «подковёрном» политическом сообществе. Такая фигура не могла не представлять интереса для людей, занятых в управлении советским государством. Манёвр с их стороны был совершён по приезду Тарле из Швеции 28 января 1930 года. Он был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционно-монархическому заговору.

«Академическое дело». Перезагрузка или конец политической карьеры?

Многим знакома фраза Сталина:

«Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдём».

А что делать, когда и других историков нет? А многие из них ещё и застряли в «прошлом». Новая эпоха требует новых кадров. Советским высшим руководством было найдено очень интересное решение.

Рекомендация профессора-естественника Преображенского коллеге «не читать советских газет» была уже в то время неприемлемой для учёных-гуманитариев

Волна арестов среди учёных-гуманитариев Ленинграда, Москвы, Киева, Минска и ряда других городов началась с 1929 года. Начало ей положило так называемое «Академическое дело». Арестом и обыском в квартире академика Тарле руководил сотрудник ОГПУ Мосевич. При обыске были изъяты записные книжки и «разная переписка». Начались допросы. По официальной версии следствие интересовал, главным образом, академик Платонов. Мы же рискнём предположить, что его фигура в деле стала разменной монетой. Позиция следствия была такова: под руководством Платонова сформирована и действует группа лиц, основной целью которой является свержение советской власти и установление монархии. У группы широкая география связей, а также доступ к финансовым ресурсам и оружию. На первых допросах Тарле дал академику Платонову следующую характеристику:

• «С Платоновым я знаком ещё со времени, когда я был приват-доцентом Санкт-Петербургского университета. За это время наши взаимоотношения с ним пережили и периоды больших сближений, и, наоборот, иногда мы расходились.

Об отношении Платонова к советской власти, могу сказать, что он советскую власть признавал, но, конечно, с ней во многом расходился, я его считал монархистом в прошлом, но оппортунистом в настоящем. Я никогда не думал, что он ведёт такую большую политическую игру».

Как видно, ни о какой контрреволюционной организации во главе с Платоновым в первых показаниях ещё нет и речи, хотя уже есть слова о «большой политической игре». Евгений Викторович отрицает также и какие-либо разговоры в окружении Платонова о желательности военной интервенции в СССР и возможных кандидатурах на российский престол.

Но уже 4 февраля 1930 года (на седьмой день после ареста) Тарле направит на имя начальника секретно-оперативного отдела ОГПУ Жупахина заявление.

• «Уважаемый Сергей Георгиевич. Очень прошу Вас вызвать меня, когда Вы будете в Доме предварительного заключения, на личную беседу по моему вопросу. С уважением, акад. Е.Тарле».

Ему тут же предоставили эту возможность. Результат беседы был следующий:

• «Признаю, что в Ленинграде в академической и научной среде существовала контрреволюционная организация во главе с академиком Платоновым. Будущий государственный строй России представлялся членам организации как конституционно-монархический. В международной политике организация ориентировалась на тесный военно-политический союз будущей монархической России и будущей монархической Германией. В этом направлении лидером организации Платоновым велись разговоры с лидерами германских националистов. В качестве претендента на российский престол организация ориентировалась на Андрея Владимировича, ученика Платонова, и о котором последний весьма хорошо отзывался. Подробно о характере бесед мне неизвестно.

Все эти показания являются основными, но требуют детальной обработки с моей стороны в смысле их развития и полноты, что обязуюсь с полной откровенностью сделать на следующих моих допросах».

По ходу следствия у Евгения Викторовича произошла резкая смена показаний. Арестованному внушалось, что Платонов уже «сдал» его. Это, конечно, была сознательная ложь. Но, тем не менее, своё дело она сделала, и Тарле начал «топить» своих «коллег». Перед следствием стояло несколько задач:

• «взбодрить» тех, кто, занимаясь историей, сам же начал от «живой» истории отставать;
• провести ротацию научных кадров;
• освободить насиженные места;
• убрать из Академии и университетов тех, кто мог представлять потенциальную опасность;
• встроить учёных (и Тарле в том числе) в некий коридор действий, который будет отвечать интересам всего народа.

А посему, ведущие гуманитарии должны были приступить не только к чтению газет, но и по сути к их написанию

Тарле же была важна возможность любым способом выкарабкаться из заключения и реализовать свои амбиции выдающегося историка. Надо напомнить, что у следствия уже был опыт 1900-го года, показавший «лояльность» тогда ещё молодого учёного.

Поэтому дальше его показания развивались следующим образом:

• 9 апреля 1930 года.
  «Я на них (платоновский кружок — наше дополнение) смотрю теперь, даже не как на противников, а как на врагов, и это чувство всё усиливается по мере размышлений над всем этим гнусным делом. Покрывать этих людей в чём бы то ни было у меня нет ни малейшего желания. Я считаю позором для себя привлечение по этому делу и некоторой моральной реабилитацией выделение меня из этого дела. Дальнейшей реабилитацией будет вся моя дальнейшая деятельность».

Следствию оставалось лишь закрепить свой успех, что и было им осуществлено. Доказательством чему являются показания академика от 11, 14, 17, 19, 20 и 21 февраля 1930 года.

• 11 февраля 1930 года.

«В развитие своих совершенно точных и откровенных показаний, сообщаю, что существовавшая организация, в которой Платонов играл одну из руководящих ролей, по моим данным, состояла из следующих лиц: Рождественского, Лихачева, Радлова; близко были к Платонову Любавский и Егоров. Организация пользовалась пересылкой для себя литературы через БЮК, а также через оказии. Организация имела разветвление в Москве. К Платонову близко стояли — Любавский, Егоров.

Показание это мною собственноручно написано, в чем и подписываюсь».

• 17 февраля 1930 года.

«Не умаляя своей ответственности за участие в организации, я всё же считаю нужным объяснить, в силу каких обстоятельств объективного и субъективного порядка я оказался в её составе. Я категорически заявляю, что в данный момент желаю быть вполне искренним и последовательным в своём раскаянии.

В заключение я хочу искренне сказать, что горячо раскаиваюсь в участии в этой организации и прошу соввласть в лице Государственного политического управления — простить моё участие в организации и тот ущерб, который я наносил этим участием. Всю свою дальнейшую жизнь я буду стремиться искупить свою вину творческой научной деятельностью на пользу рабочего класса».

И надо заметить, обещание своё он сдержал. Итоги проделанной следствием со времени ареста Тарле работы были суммированы в показаниях учёного от 11 апреля 1930 года. В обмен на своё научное положение и возможность реализации своих амбиций, но уже явно не политических, Евгений Викторович пошёл на сознательный оговор своих учеников, коллег и друзей. Как и следовало того ожидать, следствие предъявило ему официальное обвинение. Его привлекли в качестве обвиняемого по статьям 58.4, 58.5 и 58.11 УК РСФСР.

Следствие решило все задачи, которые были перед ним поставлены. Теперь «на крючке» у власти был историк с международным именем, имеющий большой багаж научных знаний и возможность входить в различные институты Запада по своему происхождению. Осталось только загрузить его работой.

«Иных уж нет, а те… в Алма-Ате»

Постановлением коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 года Тарле во внесудебном порядке был осуждён на пять лет ссылки в Алма-Ату. Его «коллеги», проходившие по тому же  делу, в большинстве своём были приговорены к такому же сроку ссылки в различные города страны.

Алма-Ата. 1930-е годы

Когда Тарле прибыл в Алма-Ату, первым секретарём Казахстанского крайкома ВКП(б) был Голощёкин, прекрасно помнивший своего учителя по Петербургскому университету и относившийся к нему с большим уважением. Не правда ли, неожиданная была встреча? Он помог Тарле получить должность профессора в местном университете и устроил протекцию с заказом исторической книги по местной тематике.

Частым мотивом просительного общения, переписки и переговоров с тех лет и до конца жизни стала мочекаменная болезнь прославленного учёного. В связи с недугом, он сразу же стал рваться из Алма-Аты, дабы попасть на операционный стол к своим титулованным столичным сородичам. Отправил он письмо и Покровскому, в котором также зондировал почву для возможности центральных публикаций, но получил ожидаемый ответ, доказывающий победу просителя:

«Когда Вы писали Ваше письмо, Евгений Викторович, Вы, очевидно, не знали, что я читал Ваши показания в оригинале и что передо мной, просто как перед историком, стоит такая дилемма: или Вы психически расстроены, или Ваше пребывание в Алма-Ате свидетельствует о необыкновенной мягкости советской власти: если бы Вы были французским гражданином и совершили всё, о чем Вы рассказываете в Ваших показаниях, по отношению к Франции, Вы были бы теперь на Чёртовом острове. Остаётся, значит, только вопрос об использовании Вас как научного работника независимо от Вашего политического прошлого. Поскольку заключённые в Соловках занимаются научно-исследовательской работой и исследования их печатаются, я не вижу оснований думать, чтобы это было невозможно для человека, интернированного в Алма-Ате, но я очень боюсь, что появление работ с Вашим именем, благодаря той печальной известности, которую это имя получило в СССР, встретит на своём пути очень большие трудности. Кроме того, как Вы догадываетесь, не могу дать никакого категорического ответа, не посоветовавшись с кем следует».

Временные «неуспехи» на поприще внутренней дипломатии с лихвой покрывали победы дипломатии внешней. В защиту Тарле вскоре после его ареста выступили французские историки Блок, Матьез, Саньяк, Ренувен, Сеньебос, Сэ и другие, передавшие советскому послу в Париже обращение для вручения советскому правительству.

«Мы считаем своим долгом учёных, — писали они, — возвысить свой голос в защиту человека, в чьей честности и достоинстве не сомневаемся».

От имени ветеранов революции дипломатические пороги обивали Лев Дейч и Роза Марковна Плеханова.

Платонов Сергей Фёдорович

К слову сказать, имя Сергея Фёдоровича Платонова нисколько не внушало международной общественности возвышенных мыслей и сердце русского историка, основателя уже похороненной школы, остановилось в Самаре январским утром 1933 года.

Возвращение в науку. Тихий триумф

В октябре 1932 года Тарле уже находился в Москве и был приглашён наркомом просвещения РСФСР Бубновым для беседы по поводу перестройки преподавания истории. Делясь своими впечатлениями по этому поводу, учёный писал поэтессе Щепкиной-Куперник:

«Был принят только что в Кремле. Блестящий, очень теплый приём… Обещали всЁ сделать, тоже хотят, чтоб я работал. Сказали: «Такая синица, как Т(т.е. я) должен с нами работать».

Через несколько недель Тарле был введён в состав Государственного Учёного Совета. Участие в первом заседании вознаградило учёного лошадиной дозой академического подхалимажа.

Возникает вопрос: от кого могло исходить указание ввести в состав ГУСа учёного, находящегося в ссылке по обвинению в контрреволюционной деятельности? В условиях огромной централизации власти и насаждения командно-административной системы оно могло быть дано только одним человеком — Сталиным. И сыграла свою роль в освобождении Тарле из ссылки не заступничество Розы Марковны Плехановой или Льва Дейча, не обращение французских историков, а подготовка Сталина к перестройке преподавания истории, для чего ему потребовались крупные учёные, которые находились на иных позициях, чем Покровский и его ученики, и которые, как ему казалось, после ареста и ссылки будут более лояльны к новым системным идеологическим проектам.

Первый шаг историка, который не заметили критики

Отдавая дань памяти Покровскому, как принципиально честному герою нашего повествования (то есть не политику, а учёному), вспомним, что в 20-е годы Покровский свёл содержание школьного и вузовского курсов истории к преподаванию обществоведения, где центральное место занимал процесс смены общественно-экономических формаций на уровне вульгарного социологизирования. Историческое образование утратило одну из своих важнейших функций — воспитание чувства патриотизма. Акцентируя внимание на изучении классовой борьбы, Покровский фактически выхолащивал из курсов истории вопросы вещественной и духовной (информационной) культуры, войны и внешней политики, вклад крупных политических деятелей, полководцев, дипломатов. Для Сталина, который уже тогда начинал проявлять то, что некоторые называют «имперским мышлением», и готовился к ревизии исторической науки, в которой, по его мнению действительно было место для личности, такое её преподавание было неприемлемо. Поэтому вскоре после смерти Покровского в 1932 году началась подготовка к выработке известного Постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б), принятого 16 мая 1934 года, о преподавании гражданской истории.

Многочисленные исследователи творчества Тарле немного недоумевали по поводу того, что вернувшийся и обласканный Бубновым плодовитый учёный до издания в серии ЖЗЛ «Наполеона» в 1936 году ничего не написал. Затем они начинают убеждать себя и читателей в том, что вышедшая книга является удачным подхалимажем главному «Адресату» (то бишь — Сталину) и открывает Тарле путь к сталинским премиям, персональным агитпоездам, миллионным тиражам популярных и научных трудов. Далее мы будем разбирать ошибку гонителей, пытавшихся  навязывать Евгению Викторовичу более положительную оценку Кутузова. Пытавшихся потому, что в процессе Великой Отечественной войны возникнет драматический повтор истории, в котором доброхоты-подхалимы пожелают выгородить руководство страны, сравнивая ситуацию под Москвой 1941 — с ситуацией под Москвой 1812 года, а Сталина — с Михаилом Илларионовичем Кутузовым.

Тарле понимал, что отныне он не обладает полной свободой и должен выполнить социальный заказ, но с другой стороны собственное эго и его самоутверждение были важнее. Поэтому нужно было сделать пробный шаг, который позволит прощупать реакцию тех, кого Тарле считал адресатами своих трудов после истории с арестом, в первую очередь, конечно, — Сталина. Этим шагом, как мы предполагаем, стала работа о Талейране.Так этот период жизни Тарле описывает один запутавшийся его исследователь, который, на наше счастье, был особой, близкой к машинистке учёного:

«Библиография Тарле свидетельствует о том, что в 1932 — 1935 годах его единственной крупной печатной работой была биография Талейрана, написанная в виде предисловия к первому советскому изданию мемуаров этого дипломата. (Через несколько лет эта биография в дополненном виде станет одной из широко известных книг историка и будет неоднократно переиздаваться даже в XXI веке). Такого числа «пустых» лет у Тарле не было даже сразу после большевистского переворота».

О каком Талейране речь?

Возможно не многим известно имя французского дипломата, о котором идёт речь. Чтобы читатели составили хоть какое-то впечатление о том, с кем можно было вполне однозначно сравнить героя исследования Тарле, приведём кусочек диалога из французского фильма «Хромой бес» о Талейране, увидевшего свет в 1948 году. Особенно важным обстоятельством является то, что диалог этот звучит не из стана «соратников», а из лагеря «покорных слуг» Талейрана, чья философия: «служить до смерти хозяина», а затем найти себе нового «хозяина», вполне соответствовала жизненным философиям многих из тех, кто окружал «Адресата»:

«(голос за кадром) …Было мало на свете людей, которые пролили столько чернил, сколько он. Он и теперь продолжает их проливать. Он, впрочем, сам этого пожелал этими вот словами: «Я хочу, чтобы в веках и в веках продолжали спорить о том, кем я был, что я думал, что я хотел». Господин Талейран родился колченогим. Поскольку он не смог стать военным, его семья заставила его стать священником. И скоро он стал священником, хотя сам этого не хотел. В тот день он сказал: «Они хотели, чтоб я стал священником, так вот они пожалеют!».

На следующий год, однажды, его благословил Вольтер. И этим объясняется всё. Можно сделать его епископом, можно возложить на него папскую тиару — он всегда поступит по-своему. И вот так он решил служить Франции, только Франции, в какой бы ситуации он не находился, кем бы он не работал. Потому что всегда он мог помешать злу или совершить добро.

И вот он пошёл, хромая, по начертанной самому себе дороге, никогда не заботясь о мнении других. И этого хватило, чтобы он приобрёл чертовские черты…»

В услужение к Талейрану приходит новый лакей и расспрашивает бывалых слуг о хозяине:

— Вы удивлены? Скажите себе, что с сегодняшнего дня вы поступаете на службу… к чёрту.

— К чёрту?

— Не более, не менее…

— Ух, ты! Это беспокоит…

— Вас предупредили

— А что же в нём такого чертовского?

— Как он существует, как живёт…

— Как говорит…

— Ну, и наконец всё, что он сделал

— Что же он сделал?

Бывалые слуги смеются и интересуются откуда же это родом новый лакей…

— Вы знаете, что он дворянин?

— Естественно

— И вы понимаете, что, поскольку он был дворянин, он был монархистом?

— Конечно.

— Так вот…

— Он в революции был вместе с якобинцами. Он был председателем Национальной Ассамблеи в канун революции. При директории он был министром иностранных дел…

— И остался им при Консуле. А теперь, когда Император пришёл на трон, он стал его личным советником…

— До тех пор, пока он, безусловно, предаст Императора…

— Так значит он предатель?

— Ну тут…

— Это большой вопрос. Этот считает что — нет.

— А я считаю, что — да.

— А Вы?

— А я вот сам себя спрашиваю. Почему в сорок восьмом я кричал: «Да здравствует, король!», почему в девяносто третьем я был республиканцем и вот семь лет, как я — бонапартист.

— Так вот я спрашиваю: «Это он изменился или мы?»

— Но его мнение нас не волнует…

— Вот-вот

— Ему приятно служить?

— Мммм, ну нет…

— Он суров?

— Да

— Злой?

— Не очень

— Скуп?

— О, нет. Он даже говорит, что нужно нас баловать

— С ним можно договориться?

— Ну это навряд ли

— Долго у него можно служить?

— Два дня — или всю жизнь

— Вы его любите?

— Любить? Ну, это не то слово. Потому что в нём есть нечто, что заставляет его ненавидеть и при этом не привязываться к нему…

— Он вас забавляет?

— Нет

— Удивляет?

— Да

— Пугает?

— Иногда

— Соблазняет?

— Возможно

— По правде говоря, я думаю, что возможно нет стыда в том, что ты у него слуга, потому что он — хозяин. Он умеет приказывать

— И очень приятно ему прислуживать, поэтому мы ухаживаем за ним без всякого стыда

— Он красив?

— Ужасен

— Он нас оскорбляет. Может поднять ногу. По заднице надавать. Но на Новый год он нас целует.

— В общем, это великий сеньор».

Этот никем не замеченный пас был, вероятно, благосклонно принят его «Адресатом». Ставки в их игре были настолько велики, а задачи, по итогам игры, не менее грандиозны, что Сталин с ответным пасом не торопился. «Наполеон» же, начатый ещё в Алма-Ате, лежал в рукописи и ждал своего часа. Как умудрённый главврач психиатрической лечебницы, Евгений Викторович, возможно, потирал руки и готовился поведать коллегам и пациентам, кто здесь есть, по его мнению, — Наполеон.

Но он даже не мог представить того, какие последствия для его жизни и творчества возымеет ответный пас того, кого тогда некоторые звали просто «Хозяином».

Наполеон

«И лишь в 1935 году в непроглядной тьме тоннеля, в котором он оказался, появился слабенький лучик надежды в виде заказа на биографию Наполеона от возобновленной Горьким павленковской серии «Жизнь замечательных людей». Когда книга уже была сверстана, заведующий редакцией «ЖЗЛ» Тихонов-Серебров поделился своими опасениями с Горьким (в письме 26 апреля 1936 г.): книга хороша, но слишком уж «раскованная». «Хозяин сказал мне, что он будет её первым читателем. А вдруг не понравится?! Амба».

Работа же Сталину, если оценить последующие события, видимо, понравилась. Начавшаяся травля писателя, вспыхнувшая по формальному признаку (рецензентом «Наполеона» значился опальный Радек), быстро сникла после возвращения Евгению Викторовичу звания академика.

Собрание сочинений Е.В. Тарле 1957 года

Теперь, до времени, витиеватость повествования заканчивается и мы в сжатой форме представляем, как из под пера академика начинает появляться значительные для советской исторической науки работы:

• Наполеон» ЖЗЛ 1936
• «Нашествие Наполеона на Россию» 1937
• «Талейран» ЖЗЛ 1939
• «Крымская война»1942
• «Нахимов» ЖЗЛ 1944
• «Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг 1769—1774 гг.» 1945
• «Экспедиция адмирала Д. Н. Сенявина в Средиземное море (1805—1807 гг.)
• «Адмирал Ушаков на Средиземном море (1798—1800 гг.)»1954
• «Северная война и шведское нашествие на Россию»1958

и многие другие большие и малые произведения, первичное издание которых продолжалось до 1965 года.

История дипломатии

Но исполнением самого важного государственного заказа для целой группы «новых советских историков», в которую по праву входил и Тарле, стала многотомная «История дипломатии».

История дипломатии. Второе переработанное и дополненное пятитомное издание выпущено в 1959 — 1979 годах издательством «Госполитиздат/Политиздат».

Первый, долгожданный том, который, буквально, стал настольным для Иосифа Виссарионовича Сталина, в 1941 году был удостоен премии его имени первой степени за 1942 год. Членами авторского коллектива также были профессора: Бахрушин, Ефимов, Косминский, Нарочницкий, Сергеев, Сказкин, Хвостов; академик Потемкин, а так же специалист без звания в науке, некто, Колчановский. Член коллектива и членкор АН СССР с 1939 года Сергей Владимирович Бахрушин, тоже отбывал, в своё время, ссылку по «Академическому делу».

Образец диплома о вручении Сталинской премии

Какие задачи ставило перед Тарле руководство страны и как он их решал

Не будем спорить, что историк, привлечённый для работы из самого центра управления, призван выполнять социальный заказ. А как иначе? История — дисциплина социальная. Значит, подразумевается тандем: заказчик — исполнитель.

Тарле и Сталин

Перед конкретным талантом Тарле ставилась задача рассмотрения русского народа, как народа-воина, для которого «героизм» не лубочное понятие, а естественная поведенческая реакция. И с этой задачей академик справлялся лучше многих.

Произведения Тарле о героическом прошлом русского народа были проникнуты чувством патриотизма и несли огромный публицистический заряд. Этой же цели служили и его статьи в периодической печати и лекционные выступления, собиравшие большие аудитории слушателей многих городов страны, Тарле получил даже специальный поезд-вагон. А когда победоносно завершилась Великая Отечественная война, он продолжал изучать историю войн и внешней политики дореволюционной России и, как всегда, живо откликался на все важнейшие события современных ему международных отношений. Его талант яркого публициста служил делу защиты мира.

Казалось бы, что в послевоенное время, Тарле, имевший авторитет одного из самых крупных советских историков, и будучи хорошо лично известен Сталину, мог не опасаться посягательств на свою свободу и благополучие. Однако шумный успех одного — кость в горле другого — и это обстоятельство не давало учёному гарантии, что его вновь не подвергнут остракизму. И вскоре началась очередная «проработка» нашего героя.

Сказка о том, как историки поджигали Москву с разных сторон

Тарле в «Нашествии Наполеона на Россию» считал, что главная заслуга в разгроме армии Наполеона принадлежит русскому народу. Поэтому он, не умоляя роли русского полководца в войне 1812 года, не ставил перед собой цели уделить этому вопросу особое внимание. Теперь же его позиция, выраженная в книге ещё довоенного времени, была расценена как грубая ошибка. От Тарле хотели, чтобы он во втором томе трилогии «Россия в борьбе с агрессорами в XVIII — XX вв.», написать которую ему предложил Сталин, уделил гораздо больше внимания прославлению Кутузова и, само собой разумеется, в третьем томе представил бы Сталина таким полководцем, который не только был последовательным учеником своего предшественника, но и превзошёл его масштабностью своих деяний. Это обстоятельство стало одной из причин критики Тарле.

Х.И. Олендорф. Вид на Кремль во время пожара в Москве в сентябре 1812

Другая её причина была связана с попыткой пересмотра проблемы ответственности за пожар Москвы. А вызвана она была тем, что в западной публицистике стали раздаваться голоса о неправомерности получения СССР большей части репараций от Германии на том основании, что советские люди при отступлении сами уничтожали города и села, беря пример со своих предков, сжегших Москву в 1812 году, а Тарле, и многие историки до него рассматривали пожар города как патриотический подвиг оставшихся в нём жителей. Теперь же было решено кардинально пересмотреть традиционную точку зрения и возложить ответственность за пожар Москвы исключительно на армию Наполеона. Поэтому учёный подвергся критике и за давно устоявшуюся точку зрения по поводу сожжения древней российской столицы.

Пожар Москвы в 1812 году глазами современного исторического знания

Выйдя из под одних идеологических прессов, историческая наука сего дня предложила совсем иные варианты тех событий.

Айвазовский.1851 год. В сентябре 1812 года Москва беспрерывно горела в течении 6-ти дней

В ознаменование 200-летия событий Юрий Лужков назначил комиссию по расследованию пожара 1812 года. Главным подозреваемым стал генерал-губернатор с говорящей фамилией Растопчин (предок — Растопча был высокопоставленным истопником). Видео ниже, снятое в бытность Лужкова мэром, как любое ток-шоу, собрало целый спектр мнений о пожаре Москвы.

На 34-й минуте выступающий говорит:

• «Вся русская культура XIX века вышла из пожара 12-го года»

Но, чтобы одному родиться в огне, другое в нём должно закончить существование. О том, что могло быть этим «другим», предлагаем следующий материал с весьма интересной (хотя и не без идеологических завихрений) версией тех событий:

Также предлагаем почитать нашу статью «Кто Вы, полководец Кутузов? Чьим интересам Вы служили?»

Роль главного критика Тарле была возложена на Кожухова — тогдашнего директора Музея на Бородинском поле. Его статья «К вопросу об оценке роли Кутузова в Отечественной войне 1812 года», направленная против ряда положений «Нашествия Наполеона на Россию», была опубликована в журнале «Большевик» в 1951 году.

Передёргивая и извращая ряд фактов, приводимых в «Нашествии Наполеона на Россию», Кожухов обвинил Тарле в том, что он преднамеренно использовал только сомнительные западные источники и игнорировал свидетельства о войне 1812 года русских современников. Не следует забывать, что эти обвинения делались в разгар кампании борьбы с «космополитизмом», когда всякое обращение в позитивном плане к иностранной литературе рассматривалось как антипатриотический поступок. Под текстом статьи Кожухова чётко проглядывает стремление её автора навесить на Тарле политический ярлык.

Основные положения критического выступления Кожухова сводились к тому, что Тарле якобы не раскрыл подлинной роли Кутузова в разгроме Наполеона и принизил значение Бородинской битвы как победы России, а также повторил легенды французской историографии по поводу московского пожара и роли природных факторов в гибели французской армии. Суммируя свои критические высказывания, некоторые из которых имели основание, Кожухов в шаблонной форме сделал вывод о том, что Тарле принизил роль русского народа в достижении победы в Отечественной войне 1812 года. Это утверждение, явно противоречащее основным принципам Тарле, отнюдь не смутило его критиков.

И вскоре после выхода статьи Кожухова на историческом факультете Ленинградского университета состоялось заседание Учёного совета, на котором книга Тарле подверглась зубодробительной критике. Наиболее ретивые коллеги учёного, ранее заискивавшие перед ним, теперь нашли удобный момент для того, чтобы укрепить свои позиции в создавшейся ситуации. Не следует забывать, что университет тогда переживал нервозные дни в связи с чистками, вызванными «Ленинградским делом». Поэтому некоторые «изобличители» Тарле настаивали на том, чтобы пересмотреть не только «Нашествие Наполеона на Россию», но и «Крымскую войну». Аналогичные обсуждения статьи состоялись и на истфаке Московского университета, и в Институте истории АН СССР. Правда, здесь в защиту Тарле мужественно выступила академик Нечкина, доказавшая полную несостоятельность критики Кожухова.

Пожар Москвы в 1812 году. Художник Ф.Вендрамини

В обстановке развернувшейся новой травли Тарле чувствовал себя как бы потерянным. Встретившийся с ним в те дни драматург и писатель Боршаговский (собиравший «в стол» материалы о «жертвах «космополитизма») так описал свои впечатления:

«Я нашёл не уверенного в себе, ироничного человека, обладавшего особой духовной силой, что угадывалось в его классических трудах, таких талантливых, что именно Фадеев решил принять Тарле в Союз писателей, минуя все формальности. Точнее сказать, всё достойнейшее было при нём, прорывалось наружу: острота ума, сарказм, широта взглядов, но истязали его тревоги, обиды на оскорбительные статьи догматиков, псевдомарксистов, принявшихся тогда лягать его работы, в том числе и «Крымскую войну».

Книги Евгения Тарле

К тому же в «Крымской войне», добавлял Боршаговский, не раз цитировался Энгельс, труды которого Сталин якобы не жаловал:

«Так что травля шла по всем правилам. И семидесятипятилетний академик, по уму и памяти вовсе не старик, то и дело возвращался к чинимой над ним несправедливости, не жалуясь, а как-то суетно и часто уверяя, что Сталин ценит его, в обиду не даст, защитит».

Если чудо спасения от травли не приходило само, нужно было решиться на просьбу. О содействии в публикации ответа своему критику на страницах «Большевика» Тарле попросил Сталина, тот дал такое разрешение, и вскоре ответ учёного был опубликован.

В чём же видел причину пожара сам Сталин,  историки так и не поняли. Поэтому в школьных учебниках на этом месте ими была поставлена аккуратная клякса плюрализма, из под которой вырисовывалось:

«Наполеон — захватчик, который уничтожил Москву, а поджигали русские, чтобы не досталось врагу».

Участие Сталина в дискуссии по теории военного искусства

Несомненно, что оппоненты академика, как «сёрфингисты», лавировали на гребне политической волны. «Волна» же (как явление надсоциальной природы) имела тенденцию сбросить с себя ловцов политической удачи.

Несомненно также, что Сталин лично (на уровне работы с коллективным бессознательным через управление искусством) занимался подведением итогов Войны и использовал их для ревизии устаревших тенденций в идеологии.

В связи с этим, военным теоретикам было предложено, за формальным авторством подполковника Мещерякова, пересмотреть успехи немецкой военной теории и снять с них охранительную грамоту давних высказываний Ленина, что и имело место в статье «Клаузевиц и немецкая военная идеология», появившейся в № 6—7 журнала «Военная Мысль» за 1945 год.

Реакцией теоретиков на эту статью было письмо полковника Разина товарищу Сталину. Любопытно, что ответ Сталина датируется 23 февраля 1946 года, где дата, скорее, указывает на необходимость срочной публикации. В печати же ответ появляется в №3 журнала «Большевик» за 1947 год.

Е.А. Разина и его работа

На наш взгляд, Разин ставил логичные вопросы, которые позволяли бы специалистам скорректировать общественное понимание исторических процессов.

Любопытно, что эту дискуссию вспоминают исторические «сёрфингисты» ельцинских времён и перевирают продолжение истории на свой лад. Например, одиозный «историк» Рой Медведев.

Как историк Рой Медведев «посадил» полковника Разина

• «После 1945 года почтительное и внимательное отношение к сочинению Клаузевица сменилось на резкую критику, а советский военный историк Разин, пытавшийся противостоять этому, получил выговор от Сталина… Вскоре после сталинского письма Разин был арестован, а затем отправлен в лагеря»

Или:

• «Это был уничтожающий ответ, но о письме Сталина знали немногие. Датированное 23 февраля 1946 года, письмо Сталина было опубликовано только в марте 1947 года в журнале «Большевик». Оно положило начало кампании по развенчанию Клаузевица, о котором писали теперь лишь как о «реакционном идеологе германского милитаризма». О генерале, прошедшем в армии России весь путь отступлений и наступлений 1812 — 1813 годов, говорили и писали как о «невежественном авантюристе». Полковник Разин пытался оспаривать некоторые наиболее грубые выпады против Клаузевица, но эти попытки кончились печально. Разин был не только уволен из армии, но и арестован. Аресты генералов, нередкие в первые послевоенные годы, санкционировались самим Сталиным. Но полковников можно было сажать в тюрьму и без такой санкции».
• «Все книги «врага народа» Е. Разина были изъяты из библиотек и кабинетов военной истории в академиях. Но они не были изъяты из библиотеки самого Сталина, включавшей более 20 тысяч книг. Сталин заботливо собирал эту библиотеку всю жизнь, и в более чем 300 книгах имеются пометки или заметки, которые Сталин делал обычно цветными карандашами. В секретариате Сталина имелись записи и о всех книгах, которые он заказывал для просмотра или прочтения. Это — сотни названий ежегодно. У вождя была прекрасная память, и он нередко проявлял удивительную эрудицию. В январе 1950 года Сталину потребовалось уточнить некоторые сведения по военной истории: он готовился к встрече с Мао Цзэдуном, который считался теоретиком народной войны. Сталин стал перелистывать и книгу Разина по истории военного искусства. Она понравилась генералиссимусу простотой изложения, и он вспомнил о своем резком ответе на письмо автора. Сталин вызвал своего секретаря Александра Поскребышева и велел узнать, что сейчас делает и где служит Разин. Можно было подумать, что тот нужен Сталину для какой-то консультации».
• «Интерес Сталина к судьбе Разина вызвал панику среди всех, кто имел отношение к его аресту. Озабочен был и сам Берия, Разина быстро разыскали в ГУЛАГе и самолётом доставили в Москву. Недавнего зека не только привели в относительный порядок, но и подобрали для него подходящий… генеральский мундир. Задним числом Разин был произведён в генерал-майоры. Берия лично принял новоиспеченного генерала и просил забыть все то, что с ним произошло «по недоразумению».
• «Беседа между Сталиным и Разиным так и не состоялась. Но Разин вернулся в Академию им. Фрунзе и снова возглавил здесь кафедру военного искусства».

Дальнейший текст приведённой статьи говорит, что скорее, упомянутая дискуссия произвела большой переполох, в том числе и в угодливых кругах, но нарисованной Медведевым трагикомедии на самом деле не было.

Тихий «неакадемический» душок

По окончании Великой Отечественной войны совершенно справедливо было предложить Тарле приступить к написанию большой, серьёзной монографии по данной теме. В этом, в первую очередь, было заинтересовано высшее партийное руководство, чтобы иметь яркий и строго выверенный отечественный документ, который, не столько, с пользой можно читать, а на который желательно ссылаться в дальнейших идеологических построениях. Другими словами, нужен был документ, который станет нравственным  публичным базисом послевоенного развития государства. Это позволяло бы главным идеологам самим подниматься на новые ступени уникального строительства и оставлять далеко позади отжившие идеологические формы.

И такое предложение озвучено было в 1946 году из уст товарища Жданова. Тарле же нашёл в себе силы не принять предложение. Только теперь вскрылась главная внутренняя проблематика автора героических эпосов. Ведь чтобы написать научное произведение заданного статуса, Тарле должен был стать глухим к критике, на которую до конца дней он себя обречёт. Его устами будут вскрыты все язвы мирового сообщества и названы истинные виновники войны. С советских трибун станут звучать слова, подкреплённые рефреном «как писал товарищ Тарле…», а всё милое ему прогрессивное научное сообщество предаст его «херему» (здесь: проклятие сообщества выраженное в свойственной ему терминологии)  и тогда он просто останется один. Нет, на такое Тарле пойти не мог. Пусть лучше уж Сталин останется один и посмотрит, как быть без «своего главного идеолога», коим Тарле себя несколько самонадеянно считал.

Себе, на вопросы совести, он часто отвечал словами любимого автора:

«Когда какие-нибудь люди порицают тебя, или ненавидят, или дурно отзываются о тебе, то подойди вплотную к их душе, проникни внутрь и посмотри, что они собой представляют. Ты увидишь, что тебе незачем тревожиться относительно того, каково мнение этих людей».

Марк Аврелий..

А пока, учёному нужно было ответить нападавшему на него Кожухову. Так как разрешение от Сталина было получено — ответ был напечатан в 19-ом номере журнала «Большевик» за 1951 год.

Тарле признал ряд критических замечаний в свой адрес верными и в то же время убедительно опроверг, как голословные, большинство из выдвинутых Кожуховым положений. Тарле сообщил, что работает над 3-томным исследованием на тему «Русский народ в борьбе против агрессоров в XVIII — XX веках» и во втором его томе
учёный намеревался посвятить Кутузову особую главу, в которой хотел показать его не только великим стратегом, но и крупным дипломатом. В новой книге академик предполагал дать подробную картину действиям русских войск не только под Бородином, но и под Тарутином, Красным и на Березине.
Подводя итоги полемики, редакция журнала «Большевик» с удовлетворением отметила намерение Тарле пересмотреть и уточнить свои основные положения о войне 1812 года и роли в ней Кутузова.

Оппоненты приняли ответ как дипломатию отступающего и уж больше ему не спускали. Вскоре умер Сталин. Больше работать было не с кем. Организм «выдающегося советского учёного» отсчитывал последние песчинки.

памятник Тарле на Новодевичьем кладбище

Заключение

В книге «Современники» Корней Чуковский вспоминал о знакомстве с тогда ещё профессором Евгением Тарле:

• «Не прошло получаса, как я был окончательно пленён им и самим, и его разговором, и его прямо-таки сверхъестественной памятью. Когда Короленко, интересовавшийся Пугачёвским восстанием, задал ему какой-то вопрос, относящийся к тем временам, Тарле, отвечая ему, воспроизвел наизусть и письма и указы Екатерины Второй, и отрывки из мемуаров Державина, и какие-то ещё неизвестные архивные данные о Михельсоне, о Хлопуше, о яицких казаках…
  И с такой же лёгкостью стал воскрешать перед нами одного за другим тогдашних министров, депутатов, актёров, фешенебельных дам, генералов, и чувствовалось, что жить одновременно в разных эпохах, где теснятся тысячи всевозможных событий и лиц, доставляет ему неистощимую радость. Вообще у него не существует покойников; люди былых поколений, давно уже прошедшие свой жизненный путь, снова начинали кружиться у него перед глазами, интриговали, страдали, влюблялись, делали карьеру, суетились, воевали, шутили, завидовали — не призраки, не абстрактные представители тех или иных социальных пластов, а живые, живокровные люди. Этого, конечно, он не мог бы достичь, если бы не был художником».

Приведём воспоминания и Галины Серебряковой:

• «Евгений Викторович Тарле был человеком изысканных манер, в котором приятно соединились простота с повышенным чувством собственного достоинства, утонченная вежливость с умением, однако, ответить ударом на удар… Мягкий голос, многознающие, чуть насмешливые глаза, круглая лысеющая голова средневекового кардинала, собранность движений, легкость походки — все это было не как у других, все это было особым. В совершенстве владел Тарле искусством разговора. Его можно было слушать часами. Ирония вплеталась в его речи, удивлявшие неисчерпаемыми знаниями. Франция была ему знакома, как дом, в котором он, казалось, прожил всю жизнь. Он безукоризненно владел французским языком и, будто отдыхая, прохаживался по всем векам истории галлов, но особенно любил XVIII и XIX века этой стремительной в своих порывах страны…»

Таких воспоминаний можно привести немало. Прибавим только строки Самуила Маршака:

«В один присест историк Тарле
Мог написать (как я в альбом)
Огромный том о каждом Карле
И о Людовике любом».

Евгений Викторович Тарле умер 5 января 1955 года, на 80-м году жизни. В своём дневнике Корней Чуковский записал:

• «Умер Тарле — в больнице — от кровоизлияния в мозг. В последние три дня он твердил непрерывно одно слово — тысячу раз. Я посетил его вдову, Ольгу Григорьевну. Она вся в слезах, но говорит очень чётко с обычной своей светской манерой. «Я была при нём в больнице до последней минуты. Лечили его лучшие врачи-отравители. Я настояла на том, чтобы были отравители. Это ведь лучшие медицинские светила: Вовси, Коган… Мы прожили с ним душа в душу 63 года. Он без меня дня не мог прожить. Я покажу вам письма, которые он писал мне, когда я была невестой. «Без Вас я размозжу себе голову!» — писал он, когда мне было 17 лет».
• «Ольга Григорьевна Тарле пережила мужа менее чем на два месяца. Не могла примириться с его уходом. Из рук академика Тарле выпало золотое перо. И тут же смолк серебристый голос его музы. Счастливая судьба!…»

…И всё же, любознательно было бы получить ответ: какое слово тысячи раз повторял перед смертью тот, которому мы посвятили столько строк? Почему это слово, несомненно известное Чуковскому, было вымарано из его записок?

Послесловие

Так в чём же заключался заказ Сталина и зачем ему нужен был Тарле? Мы считаем, он ждал от него фундаментальных работ, одной из которых была организация и участие в написании «Истории дипломатии», которая является до сих пор базовым трудом по истории внешней политики государств. А вот ожидаемый «Адресатом» труд о причинах, приведших ко Второй Мировой Войне, который мог бы стать отправной точкой в понимании изъянов сложившегося миропорядка и выступить неким базисом, фундаментом, на котором бы строилась новая история, а значит — и политика советского государства, свет не увидел. Именно этот заказ Тарле так и не выполнил.

И сделал это, как мы считаем, вполне сознательно.

Источник