Мировой кризис 23: краткая "теория" Больших Капиталов

Примерно с 1300 до н.э. в Передней Азии и Египте набирала силу тенденция повсеместной интенсификации денежного обращения. Параллельно с нею протекал процесс рождения Домината – социального оператора, оказавшего колоссальное воздействие на всё последующее течение социогенеза.

Доминат возник на землях Финикии и Вавилона. В рамках данной короткой заметки мы попробуем разобраться в том, выполнение каких условий необходимо для его появления. Также остановимся на присущих Доминату качествах, предопределивших его восхождение к верховной власти, рассмотрим этимологию взаимосвязанных терминов «Капитал» и «Доминат». Ещё рассмотрим причину хронической склонности земельных капиталов к роскоши. Коснёмся вопросов неразрывно связанной с Доминатом этики, которой значительно позже псевдохристиане дали название протестантской.

Заранее приношу извинения за то, что часть материала будет повторять содержание предыдущих заметок, однако последовательность изложения требует пойти на эти издержки. Ответив на вопросы – что есть Доминат и как он возник, в последующих работах мы будем привязывать его к конкретным территориям.

Мета-оператор над гормональной системой человека

Зависимость от ресурсов – чисто биологическое свойство человека, присущее ему, как и всему живому. Оно позволило особям, научившимся присваивать общественные ресурсы, влиять на поведение «безресурсных» особей и подчинять их себе. В основании данного процесса лежала частная собственность, которая дифференцировала людей по отношению к добываемым социумом ресурсам.

Появление денег добавило в картину социальных отношений новые яркие краски. Прежде всего, деньги стали удобным символьным представлением ресурсов. Как следствие, заключённые в них возможности жизнеобеспечения, умиляют и радуют все без исключения биологические контуры сознания человека – биовыживательный, территориально-иерархический, социополовой. Это превратило деньги в символ не только ресурсов, но и позитивных ощущений – чувства биологической безопасности, сексуальной успешности, безграничности собственной силы и возможностей, потенции наслаждений любого рода. Обладание ими вызывает бурю позитивных эмоций.

Столь бурный эмоциональный отклик превратил деньги в мета-оператора над гормональной системой человека. Следствием его воздействия на психо-эмоциональную сферу является возникновение наркотической по сути зависимости от денег. Именно поэтому деньги произвели великий социальный переворот – тихую революцию в характере социальных связей, предопределившую дальнейшее протекание и результаты процессов социогенеза. Охарактеризуем основные привнесённые ими в социум изменения.

Деформация личности

У субстанции, вызывающей столь сильный позитивный гормональный отклик открываются широчайшие возможности для деформации социального портрета усреднённой особи. И деньги тут же их продемонстрировали. С повсеместным их проникновением в процессы товарного обмена в качестве энергосберегающего посредника этическая слабость человека перед их силой стала очевидной – разграбленные египетские гробницы безмолвным тому свидетелем.

Деньги подавляют любые внутренние ограничения, встающие на пути обладания ими. Они обнаружили способность придавать эластичность совести, морали, комплиментарности (любви в широком её понимании) – тем принципам общежития, которые исходно инсталлированы в каждой особи в качестве необходимого инструмента консолидации в социумы.

Фонтанирующий генератор драматических сюжетов

Эмоциональная заряженность денег непрерывно рождала и рождает драматические сюжеты, пред которыми история Ромео и Джульетты меркнет. Случается, что искорки любовной страсти на мгновение затмевают страсти, порождаемые гормональным мета-оператором, но затем последние всё равно выходят на передний план: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Деньгах и Человеке». Повести о рое необузданных страстей и реках человеческой крови.

Финансовый оператор социальных процессов

С момента появления денег капиталы в Древнем мире стали повсеместно исчисляться не только в натуральной форме, но и в более ёмком и удобном металлическом эквиваленте. Деньги, предельно упростив товарный обмен, существенно интенсифицировали его. Тем самым увеличили и скорость накопления Капитала – той сущности, у которой постоянно возникает потребность подчинять себе людей в целях максимального ускорения процессов собственного расширенного воспроизводства.

Деньги предельно технологизировали процесс их подчинения. Во-первых, отпала надобность гадать, какие именно ресурсы являются для данной особи критичными, вызывающими наибольшую зависимость. Во-вторых, превратили процесс их передачи из громоздкого в предельно технологичный. В-третьих, позволили с лёгкостью укрывать от социума возникающую зависимость – отныне факт передачи денежного эквивалента любого сколь угодно существенного объёма ресурсов можно было с лёгкостью скрыть.

И главное, выступая компактным эквивалентом больших объёмов ресурсов, деньги позволили Капиталу подчинять любые, за редчайшим исключением особи, намеченные им в качестве рабов. В том числе тех, кто вовсе не испытывал никакого ресурсного голода. Деньги, выступая средством утоления любых, в том числе ещё неосознанных желаний, пробуждали жажду обладать ими независимо от ресурсной удовлетворённости или неудовлетворённости. Поэтому с момента появления денег латентное рабство особей, числившихся по своему гражданскому состоянию свободными, стало обыденным делом.

По совокупности своих качеств деньги приоткрыли капиталам возможность превращения в латентного оператора социальных процессов, направляемых им, естественно, в своих интересах.

Латентный источник власти

Деньги, увеличив скорость накопления капиталов, с неизбежностью породили такой эффективный инструмент социального влияния как Большие Деньги и оператора, их использующего, – Большие Капиталы.

Большие Деньги предоставили Большим Капиталам возможность ставить в зависимость значительные целевые группы особей, пользуя которые, БК обрели возможность оказывать влияние на течение социальных процессов в масштабах всего социума. Тем самым в социуме, помимо Голема – единственного до той поры субъекта власти, осознал в себе возможности её отправления на регулярной основе новый субъект власти – Большие Капиталы.

Остановимся на некоторых присущих ему качествах.

Прагматичность

Новый субъект власти изначально был сугубо прагматичным. Его не интересовали высеченные в камне памятники и посвящаемый ему эпос о героическом служении социуму. Служение социуму – вовсе не его парадигма.

А ещё он не собирался оплачивать своей кровью высокое место в социальной иерархии – качество, длительное время имманентное аристократии.

Новый субъект власти вмешивался в управление социумом тихо и скрытно, исключительно в корыстных интересах – с целью создания максимально благоприятных условий для собственного расширенного воспроизводства. Для него и социум, и порождаемый им платёжеспособный спрос – не более чем пищевая база и инструмент для расширенного воспроизводства.

Отсутствие естественных ограничителей на императив экспансии

Это ещё одно из ключевых качеств Больших Капиталов.

Императив экспансии имманентен любой верховной власти. Он вытекает из содержания процесса социального отбора инкорпорируемых в неё особей. Дело в том, что для попадания в слои высшей власти одного абстрактного желания недостаточно. Необходимым условием восхождения туда является гиперактивация территориально-иерархического контура сознания особи. В противном случае она отсеивается ещё на подходах к власти, в крайнем случае, на её нижних этажах. Поскольку экспансия относится к безусловным императивам территориально-иерархического контура сознания, то в итоге и в психологию власти непременно оказывается встроенным тестирование возможностей на расширение ею своих границ.

Императив, безусловно, сильное побуждение, однако на административные мета-големы наложены естественные ограничители, сдерживающие его. Прежде всего, таковым выступает военная мощь соседей по глобусу, как следствие, необходимость оплаты экспансии не только кровью подданных, но и личной кровью аристократии.

Наглядным примером действия ограничителей служит упоминавшийся ранее мирный договор между Рамсесом II и Хеттским царством, заключённый после сражения в Кадеше в 1258 до н.э. Это был первый в истории дошедший до наших дней дипломатически оформленный мирный договор, Мировой кризис 17: опыт сравнительного социогенеза Египет vs Шумер. В нём оговаривалось обеспечение взаимной неприкосновенности владений, предоставление помощи пехотой и колесницами в случае нападения на одну из сторон или восстания подданных, обязательство выдавать перебежчиков. Составленный на международном аккадском языке договор был переведён на египетский и впоследствии увековечен на стенах Карнака и Рамессеума – поминального храма фараона Рамсеса II. Ответный текст, который фараон отослал хеттскому царю Хаттусили, также был клинописным. Его фрагменты сохранились в Богазкёйском архиве. Напомним, что тогда, после заключения договора, в Леванте более чем на столетие установился относительный мир.

Меж тем у нового восходящего субъекта власти – Больших Капиталов – естественные ограничители на императив экспансии отсутствовали, вплоть до самого последнего времени. Инициируя конфликты, а экспансия это всегда конфликт, они оставались вне их рамок. За исключением, пожалуй, пары случаев, имевших место три столетия тому назад. Связаны они с тем, что Доминат не очень удачно мигрировал из Венеции в Северные Нидерланды – оказался на территорию по соседству с мощной тогда французской монархией, отделённой от неё лишь осушенными болотами и испанскими Южными Нидерландами.

Первый раз Доминат охватила паника в 1667 г. после развязанной Людовиком XIV деволюционной войны за Южные Нидерланды, которые Людовик счёл незаконно отнятым наследством своей супруги Марии-Терезии, дочери испанского короля Филиппа IV от первого брака, Мировой кризис 9: утраченный рай и левый центробанк. Второй приступ паники случился в 1672 г., когда Доминат оказался на грани попадания в ловушку в Амстердаме после неожиданного вторжения армии всё того же Людовика XIV, Мировой кризис 12: смертельная ловушка.

Доминат быстро исправил ту оплошность ущербности своего геополитического положения – в конце 1688 г. он эвакуировался на плечах Вильгельма III принца Оранского в Англию. Профинансированный им Вильгельм прибыл на остров флотилией, подгоняемой восточным «протестантским» ветром и сверг католика Якова II – Славная то была революция, Мировой кризис 13: королевское братство.

Со времён нидерландского испуга Большие Капиталы свято соблюдали условия наличия непреодолимого для континентальных армий морского инфраструктурного разрыва и доминирующего флота, его охранявшего. Чувство полной собственной защищённости опять сняло все ограничители на императив экспансии, потребность в которой подогревалась насущной необходимостью непрерывного роста пищевой базы, обеспечивающей Капиталу расширенное воспроизводство. В последние столетия именно Большие Капиталы были латентным инициатором и бенефициаром всех конфликтов, разгоравшихся между крупными мета-големами, унёсших десятки миллионов жизней их подданных. Но и до новых времён войнам и бойням, инициированным ими в своих интересах, несть числа.

Следствием ничем не ограничиваемого императива экспансии является воочию наблюдаемое нами бешенство Зверя.

Привычное и удобное для Больших Капиталов статус-кво отчасти ставит под вопрос лишь наличие ядерного оружия и дальнодействующих средств его доставки, отчего у Домината страшная аллергия на внешних, не подчинённых ему операторов столь «некорректных» военных систем.

Непрерывность восхождения во власть

Это ещё одно из важных качеств Больших Капиталов.

Административная власть мета-големов подвержена цикличности – она периодически расцветает, но затем обязательно испытывает упадок. Со временем мощь административной власти подтачивали и подтачивают 1) удары со стороны внешних мета-големов, 2) коррозия – следствие воздействия Больших Капиталов, 3) периодическая пассионарная недостаточность – неизбежный спутник периодов длительной стабильности и достатка, 4) угнетающее воздействие геофизических факторов.

Меж тем Большие Капиталы в отличие от мета-големов – космополитичные операторы социальной среды, существенно слабее зависящие от геополитических условий. Накапливавшиеся тысячелетиями, кропотливо нащупывавшие и тестировавшие латентные механизмы подчинения своей воле административной вертикали мета-големов, они последовательно расширяли властные полномочия.

У них было важнейшее преимущество перед мета-големами. Для последних сильный социальный катаклизм означал, как правило, гибель верховной власти и прерывание её преемственности. Тогда как Большим Капиталам относительная лёгкость манёвра Большими Деньгами предоставила важнейшую опцию – возможность перетекать без ощутимых потерь из социума, оказавшегося в зоне риска, в другой, пребывающий в фазе стабильности. Тому свидетельством упомянутый выше случай лета 1672 г., когда в результате молниеносного наступления армии Людовика XIV четыре полупьяных французских рейтара взяли Мюйден, охранявший центральный шлюз Зюйдерзее – стратегически важный форт в 10 км к юго-востоку от Амстердама. Тогда богатые буржуа не собирались сражаться за город и не скрывали, что собираются драпануть со своими сокровищами на мыс Доброй Надежды или в Батавию, ссылка. Т.е. туда, где слабая административная власть опять оказалась бы в полном их подчинении.

То был последний неприятный эксцесс, связанный с обратной отдачей от экспансии. Обычно Большие Капиталы предусмотрительно мигрировали из подчинённого им мета-голема, служившего инструментом проекции их латентной силы на остальной Мир, если пребывание в нём становилось опасным с военной точки зрения, или же, если он становился физически слабым в качестве инструмента проекции. Сопровождавший миграцию интенсивный финансовый катализ товарных циклов приводил к быстрому наращиванию мускулов нового рабочего тела Больших Капиталов – его стремительному технологическому рывку относительно прочих экономик. Так было при миграции из Венеции в Нидерланды, затем в Англию и, наконец, в Северную Америку.

Доминат

Рассмотренные нами в трёх последних разделах качества Больших Капиталов способствовали непрерывности их восхождения к вершине абсолютной мировой власти и трансформации их на этом пути в Доминат.

Те Большие Капиталы, которые до конца прошли извилистый путь к верховной власти, превратились в итоге в Очень Большие Капиталы. Они не только подчинили себе ключевых мета-големов планеты, но и воспринимаются всеми прочими мировыми капиталами как однозначно доминантные. Очень Большие Капиталы – это, собственно, и есть Доминат.

Хотя в названии Доминат закодировано финальное состояние рассматриваемого субъекта – обретение им абсолютной власти – мы допустим некоторую неточность и будем использовать данный термин, и уже использовали, для обозначения субъекта на всей его длинной траектории к верховной мировой власти.

Этимология терминов «Капитал» и «Доминат»

В нашем повествовании присутствуют два ключевых термина – Капитал и Доминат. Краткое отступление, посвящённое их этимологии, будет небесполезным. Начнём с Капитала.

Вавилоняне имели четкое представление о капитале, выработанное еще шумерами в III тыс. до н. э. Они называли его «головой»: по-шумерски – sag-du, по-вавилонски – qaqqa-du. Привычное нам слово «капитал» происходит от латинского caput, что значит «голова, глава, верх», Белявский В.А., «Вавилон легендарный и Вавилон исторический».

Римляне сохранили смысловое наполнение термина, принятое в Шумере и Вавилоне: латинское capite имеет значение «глава, голова», близкое к нему capita означает «руководители», а производное от них capitalis – «главный, основной». Тем самым термин капитал изначально отражает социальное содержание той сущности, символом которой являлся – главенство, руководство, власть. Из латинского символ capital, непосредственно означавший «капитал», перекочевал во множество остальных языков, латентно кодируя то содержание, которое в явном виде присутствовало в языке древних шумер, Вавилона и римлян.

Впечатляет, что шумеры сумели рассмотреть в капиталах будущего главного оператора социогенеза эпохи под названием ‘Цивилизация’ и ожидавший его социальный статус. Справедливости ради, шумеро-вавилонская цивилизация, не умевшая утилизировать избыточные капиталы, изначально развивалась под их давлением, поэтому и шумеры, и вавилоняне имели возможность со всех сторон лицезреть зародыш будущего главного субъекта социогенеза.

Теперь касательно этимологии слова доминат. В латинском dominus исходно означает владелец, хозяин, повелитель, господин. В окончание эпохи Древнего Рима термин приобрёл дополнительную окраску – стал обозначением неограниченной монархии, установившейся со времен правления в 284-305 годах императора Диоклетиана. «Dominus» использовали как сокращение от стандартного тогда обращения к императору «Dominus et Deus» – буквально «Повелитель и Бог». Тем самым термин «доминат» приобрёл ещё одно значение – стал символом режима никем и ничем не ограничиваемой власти – как раз того состояния, которое присуще финальной фазе эволюции рассматриваемого нами субъекта социогенеза. Для социумов, используемых Доминатом в качестве своего рабочего тела, для всех его истовых и добровольных помощников, и особенно для лежащих под ним элит Доминат действительно стал Повелителем и Богом.

Использовать термин Доминат вместо Очень Большие Деньги (Капиталы), предложил С.Б.Переслегин. Его вариант не только короче, но, главное, отражает конечное состояние и социальный статус субъекта социогенеза, а не основной его инструмент продвижения во власть, что, безусловно, точнее.

Необходимое условие рождения Домината

В начальной фазе своего восхождения во власть Доминат был «просто» Большими Капиталами, которые учились перехватывать у мета-големов административные рычаги управления социумом. Но чтобы эффективно делать это, Большим Капиталам требовалось хотя бы отчасти приблизиться к ресурсным и финансовым возможностям мета-големов.

Мета-голем по определению живёт за счёт административной ренты, взимаемой им со всего социума. Поскольку в любом большом социуме оперирует несть числа коммерческих капиталов, уплачивающих мета-голему административную ренту (налоги), то дабы стать соразмерными с его ресурсными возможностями, капиталам требовалось получить доступ к эксклюзивной, т.е. очень высокой ренте.

Доступ к эксклюзивной ренте и есть необходимое условие рождения Больших Капиталов, а с ними и Домината. Впервые это случилось примерно за пару столетий до начала I тысячелетия до н.э. в Финикии и несколькими столетиями позже в Вавилоне. Протекавшие в их землях процессы были совершенно независимыми, мало того, технологически абсолютно разными. Подробнее мы разберём их в заметках, посвящённых Финикии и Вавилону.

Теперь же мы подробнее остановимся на характеристике рент, дабы получить представление о том, чем обычная рента отличается от эксклюзивной, и как доступ к ней сказывается на стереотипах поведения капиталов.

Обычная производственная рента

В Древнем мире главным производственным капиталом служила земля. Та часть угодий, которая не принадлежала верховному правителю, была распределена между номархами, дворцовой и удельной аристократией.

В ирригационных цивилизациях, а к ним относились Древний Египет, Шумер и постшумерские царства, ирригация была единственной возможностью расширения базового капитального ресурса. Процесс вовлечения в хозяйственный оборот новых участков земли был крайне ресурсоёмким, поэтому в основном осуществлялся за счёт производственной и административной ренты мета-голема. Соответственно, львиная доля вводимых в оборот новых пахотных земель изначально отходила к верховному правителю.

В подобных условиях возможности коммерческих капиталов конвертировать накапливаемую ими массу прибыли в расширение основного производственного  капитала – в земельные угодья – были весьма ограниченными. Приходилось ожидать милостивого вознаграждения со стороны монарха, либо вынужденной продажи одним из конкурентов главного актива. По этой причине интегральная по всему социуму скорость капитализации – преобразования прибыли в основной капитал – слабо отличалась от нулевой, за исключением редких всплесков новой расширенной ирригации. Соответственно, практически стабильной была и динамика воспроизводства общего по социуму объёма прибыли, напрямую зависевшего от интегральной капитализации. Как следствие, прибыль в отсутствие потрясений накапливалась в арифметической прогрессии, с микроскопическими поправками на постепенный рост производительности труда и вовлечение в оборот новых земель.

А что же внутренняя торговля и ремёсла? Начнём с того, что информационная и инфраструктурная связность государств была относительно высокой, в то время как климатическая дифференцировка регионов слабой. Сравнительно низкой была в Древнем мире и средняя скорость инноваций. Следствием таких условий была умеренная товарная дифференцировка между регионами государства. Если добавить сюда значительную степень автономности крупных земельных хозяйств, становится понятным, что внутренняя торговля не могла быть значительным и сверхприбыльным делом.

У ремесленных капиталов рост их капитализации упирался в трудности управления длинной продуктовой линейкой и большим числом квалифицированных мастеров, занятых сложным индивидуальным трудом, а также конкуренцией со стороны больших земельных хозяйств, развивавших все основные товарные направления. Поэтому и внутренняя торговля, и ремёсла порождали в то время незначительные, если сравнивать их с крупными земельными хозяйствами, капиталы.

В результате в Древнем мире производственная рента никак не могла приблизиться по масштабам к доходам верховной власти, складывавшимся из 1) административной ренты и 2) производственной ренты с царских земель.

Возможности производственной ренты по дестабилизации власти

Но даже столь «незначительная» рента в состоянии оказывать дестабилизирующее воздействие на административную власть.

Пусть и в арифметической прогрессии, но прибыль земельной аристократии в отсутствие ёмких механизмов её стерилизации, типа погребальной индустрии в Древнем Египте, накапливалась в значительные свободные капиталы, искавшие и не находившие легальных точек приложения для расширенного воспроизводства. Как следствие, наиболее агрессивные из них обращали взоры в сторону административной ренты. И в Шумере, и Вавилоне, где административная власть была слабее, чем в Египте, из-за более низкой информационной связности социума – следствие энергетически неэффективного письма, мощи накопленных капиталов оказывалось достаточно для дестабилизации верховной власти.

Агрессия земельных капиталов вынуждала шумерских и вавилонских правителей откупаться землями и иммунитетными грамотами, освобождавшими от уплаты налогов, что ненадолго отодвигало проблему неустойчивости системы, одновременно усугубляя её. В итоге и Шумеру, и Вавилону была свойственна слабость центральной административной власти и тенденция превращения земельных капиталов в олигархические.

Хроническая склонность к роскоши

Значительная часть земельной аристократии не имела склонности рисковать, присоединяясь к внутренней агрессии против власти. Ей ограниченные возможности конвертации прибыли в производственный капитал диктовали вложение прибыли в дворцы, шикарную обстановку, одежду, украшения, увеселения и пр. Тем самым характерная во все без исключения времена «врождённая» тяга земельной аристократии к роскоши имеет вполне объективные основания – естественную физическую ограниченность капитального ресурса, читай пахотных земель. Родимое пятно, так сказать.

Эксклюзивная рента

Но существовала рента, демонстрировавшая принципиально иные возможности для роста прибыли и её последующей капитализации. На первом месте здесь оказалась международная морская торговля.

Тому было несколько причин. Во-первых, ценовые потенциалы на концах морского торгового плеча отличались в разы, а то и на порядки. Т.е. прибыль от каждого завершённого товарного цикла была фантастической. Во-вторых, морская торговля была и остаётся безусловным чемпионом в отношении затрат трудовых и энергетических ресурсов на единицу перемещаемых грузов – в Древнем мире в сравнении с сухопутной торговлей выигрыш составлял сотни раз. В-третьих, морской транспорт позволял перевозить грузы таких габаритов, массы и структуры, которые недоступны вьючному или гужевому транспорту. В-четвёртых, на морских коммуникациях плотность желавших поживиться ценным грузом, несмотря на некоторые проблемы, была ниже, чем на континентальных.

Но главное, морская торговля предоставляла капиталам возможность роста в геометрической прогрессии. Ничто не препятствовало конвертации огромной прибыли в новые суда, команды, грузы. Морская торговля всегда была бизнесом существенно более динамичным, чем земельный, позволявшим наиболее агрессивным и неуёмным капиталам теснить конкурентов из занимаемых ими ниш. Возможности капитализации – конвертации прибыли в капитал – ограничивались не межевыми линиями, а исключительно собственной смелостью и платёжеспособным спросом, который, следует признать, всегда впечатлял.

Спрос на заморскую продукцию генерировали мета-големы и земельная аристократия. Учитывая ресурсные возможности верховной власти и проблемы аристократии с вложением свободной накопленной прибыли в основной капитал с вытекающей отсюда неуёмной тягой к роскоши, спрос был огромным.

В таких условиях горстка наиболее яростных и стратегически одарённых морских капиталов, инвестируя практически всю накапливаемую прибыль обратно в основной капитал, тем самым расширяя бизнес и вытесняя из него менее агрессивные капиталы, обретала желанную возможность роста капитала в геометрической прогрессии в течение продолжительных периодов времени. Инвестировать можно было не только в расширение флота, торговую и силовую инфраструктуру, но и в производство ремесленных товаров, находивших за морем высокий спрос, в доставку из глубин континента традиционных товаров, производившихся там из местного сырья, для их последующей морской транспортировки и пр.

Но рост в геометрической прогрессии не может быть вечным – для этого размеры ойкумены и её население слишком малы. Когда иссякали возможности инвестиций в основной капитал, прибыль начинала накапливаться уже в чисто финансовой форме в арифметической прогрессии – равными долями ежегодно, также как это происходило в разобранном нами выше случае инвестиционно обделённых земельных капиталов. Но даже тогда, объёмы операций и уровень операционной маржи морских капиталов оставались столь высокими, что имели следствием гигантскую скорость их накопления в несвязанной, чисто финансовой форме.

Все вместе данные факторы постепенно превращали морские торговые капиталы в Большие Капиталы, сравнимые по финансовой мощи с ресурсными возможностями мета-големов. Добавим, что характерная для их среды жёсткая конкуренция имела следствием социальный отбор на высокий уровень агрессии и качество стратегирования. Гигантские финансовые возможности, высокий уровень агрессии, умение стратегировать – что ещё надо для восхождения к верховной власти? Оставалось «всего лишь» научиться конвертировать данные качества в административную, экономическую и военную мощь, что Доминат и делал в продолжение трёх тысячелетий с самого момента своего рождения.

Начало мировой экспансии

Плотность заполнения экономической ниши конкурентами и быстро накапливавшееся гигантское финансовое богатство толкали морские торговые капиталы к поиску новых возможностей для инвестиций – к открытию новых торговых путей, источников товарных ресурсов, рынков сбыта. Естественно, что, прежде всего, они, как и всё живое, продвигались по пути наименьшего сопротивления – в первую очередь шли в ту часть ойкумены, где отсутствовали сильные мета-големы и капиталы. Так стихийно возникали первые морские торговые империи, начинавшиеся с основания на длинных морских коммуникациях удобных стоянок и факторий. Процесс создания подобных империй растягивался на столетия, предоставляя необъятный простор для инвестиций.

Первый пример такого рода явила Финикия. Такой она была ближе к концу II тысячелетия до н.э.:

А вот созданная ею к середине I тысячелетия до н.э. морская империя, центром которой стал один из самых больших и шикарных городов того времени – Карфаген:

Первое рождение «протестантской» этики

Возможность присвоения эксклюзивной ренты наложила свой отпечаток на социальное обличье взыскивавших её капиталов.

О первой особенности морских капиталов мы уже упоминали: занимаемой ими экономической нише свойственна высокая динамичность и конкурентность. Как следствие, морская торговля оставляла постоянно открытой самую желанную из возможностей – возможность капитализации прибыли – её реинвестирования.

Ещё одна присущая морским капиталам особенность заключалась в том, что они вместе с остальным рабочим людом ютились на небольших пятачках земли – за крепостными стенами приморских городов в максимальной близости к гаваням. Порой город располагался на крошечном прибрежном острове, как, например, финикийские Тир и Арвад. Естественные физические ограничения исключали строительство больших резиденций и поместий, вне зависимости от наличия средств.

В силу указанных факторов морские торговые капиталы вели себя гораздо скромнее в сравнении с земельными – с одной стороны им было куда потратить деньги, с другой стороны – негде «разгуляться». Сдержанность в основных жизненных тратах имела продолжение и в быту, рождая не самую плохую привычку – жить без особых излишеств, что подтверждают археологические данные. Примером тому финикийская керамика:

Западная финикийская керамика, в частности карфагенская, хорошо изучена Синтасом … Кроме самых ранних изделий, декор минимален, а формы по большей части утилитарны. Самые ранние глиняные сосуды Карфагена имеют в расширенной части ободки с линейным и триглифным рисунком. После VII века до н.э. остаются в основном простые линейные ободки, а многие изделия не имеют и таких украшений, пока влияние греков не приводит к редкому использованию в IV веке до н.э. и позднее горизонтальных полос или простых растительных мотивов. И только на одном сосуде изображены страусы, пьющие воду у фонтана:

Удивительно, что финикийцы не так часто копировали прекрасно декорированную привозную керамику, как этруски и италийцы. Изысканная керамика с красным линейным узором, изготовляемая иберами, населявшими Испанию, также превосходила финикийскую. Видимо, семитов красота не интересовала, и они довольствовались простыми предметами обихода.

Та же склонность к чистой практичности проявилась и в финикийских светильниках, амфорах и мелкой терракотовой скульптуре. Светильники представляли собой простые глиняные блюдца с одним – обычно на востоке или двумя – как правило, в Карфагене и других западных поселениях защипами для фитилей,Дональд Харден, «Финикийцы. Основатели Карфагена»:

Финикийская керамика, по-видимому, не относилась к предметам экспорта и представляла собой исключительно обиходную утварь или тару для товаров. А всё, что не предназначалось для продажи заморской аристократии, было незатейливым и практичным. В жёсткой конкурентной гонке важнее было больше заработать, а не погрязнуть в роскоши.

Таким образом, в силу обстоятельств у финикийских капиталов естественным образом выработались те нормы капиталистического бытия, которые позже, будучи наложенными на изощрённое толкование Христианства, породили протестантскую этику. Действовавший в среде Домината социальный отбор отобрал в реестр его повседневных практик те нормы социального бытия, которые наилучшим образом обеспечивали капиталу рост в геометрической прогрессии. К ним, помимо алчности и безжалостности, относились бытовая скромность, бережливость, сдержанность, трудолюбие, упорство, готовность к разумному риску (предприимчивость).

Ещё римский историк III века Марк Юниан Юстин отмечал в качестве важнейшей причины процветания Тира, главного торгового города Финикии, «бережливость и упорное трудолюбие его жителей» – характеристика, будто списанная со скрижалей протестантской этики. Добавим присущее финикийцам причудливое сочетание аскетизма и богатства, которое существенно позже Лютер боголюбиво скрестил во введённой им категории «beruf» или «призвание», категории, которая по факту оказалась не христианской, а антихристианской.

А вот тот «дух капитализма» и его истоки, какими их увидел Макс Вебер: «Решающий сдвиг для проникновения в социум нового духа совершался, как правило, людьми, прошедшими суровую жизненную школу, осмотрительными и решительными одновременно, людьми сдержанными, умеренными и упорными по своей природе». Ни дать, ни взять – коллективный портрет успешных финикийских торговцев.

Таким образом, новый (протестантский) дух капитализма, который уловил чуткий нос Макса Вебера, был вовсе не таким уж и новым – им пахнуло ещё из глубин древней Финикии. Новая этика, позже названная протестантской, появилась задолго до псевдохристианских откровений протестантов – с тех самых пор, как появился Доминат. С того же момента нарастал и человеческий протест против порождённых Доминатом и его этикой бесчеловечных моральных норм.

Христианский «бунт»

Долгоиграющим следствием новой «этики», латентно ставившей себя выше ключевых норм морали и нравственности, прежде всего, любви к ближнему, стало чудовищное расчеловечивание Homo Sapiens. По прошествии чуть более тысячелетия от рождения Д…а это вызвало «христианский бунт» против «духа капитализма».

Христианство привнесло в Мир нравственный закон, со страстью воспринятый Цивилизацией, к тому времени основательно отравившейся утилитарной «протестантской» этикой. Христианство – оно о том, что противно этике оголтелого эгоизма – о сострадании, о любви к ближнему, о жертвенности, о непрерывном  самосовершенствовании и поиске в самом себе человеческого, читай божественного начала.

На столетия Христианство стало своего рода намордником на Большие Капиталы и их а-ля протестантскую этику, следуя которой, если ты трудолюбив, скромен, богат, говоришь, что любишь ближнего и жертвуешь малую толику награбленного, значит и высоко морален.

Последующий ренессанс протестантской этики

Христианство поставило нравственный закон выше повседневной утилитарной деятельности, в том числе свыше «протестантской» этики Домината. Оно наложило серьёзные базовые ограничения на практики капитала, которые со временем стали для него нестерпимыми. Когда Большие Капиталы набрали силу настолько, что сумели бросить вызов Церкви, при их прямой поддержке Лютер, Кальвин и иже с ними, нередко движимые благими намерениями, провели очередной раунд расчеловечивания социума. Это именно тот случай, когда благими намерениями вымощен путь в ад.

Сначала Лютер, введя категорию beruf – профессия, призвание, позволяющий человеку отвязаться от неутилитарных нравственных норм и смыслов бытия, при этом продолжать считать себя христианином. Согласно Лютеру мирской труд – есть истинное проявление христианской любви к своему ближнему. Согласно толкованию Лютером категории beruf конкретная профессия каждого человека – есть его призвание, проявление божественной воли и долг перед Богом. Его выполнение в рамках профессии относится к наивысшим задачам нравственной жизни. Профессиональное призвание – это то, что человек должен принять от Бога, с чем должен смириться, что должно восприниматься как главная задача, поставленная перед ним Богом.

Дьявол, как всегда, скрывался в деталях. Как верно отметил практик Адам Смит: «Не на благосклонность мясника, булочника или земледельца рассчитываем мы, желая получить обед, а на их личную заинтересованность. Мы апеллируем не к их любви к ближнему, а к их эгоизму, говорим не о наших потребностях, а всегда лишь об их выгоде». В социуме с доминированием товарно-денежных отношений мирской труд, и в первую очередь успешный труд, т.е. хорошо оцениваемый, жёстко замешан не на любви к ближнему, а на личной выгоде, эгоизме и агрессии, зачастую латентной. И чем более успешным стремится стать человек, тем радикальнее должен преступать нравственный закон. Что поделаешь, Большие Капиталы, без надетого на них жёсткого намордника, и Христианство несовместимы.

Кальвин пошёл ещё дальше и ввёл в обиход категорию предзаданной богоизбранности. После столь радикального упрощения содержания человеческого бытия протестантам только и осталось, что скрестить на практике Лютера с Кальвином – де-факто притянуть в качестве критерия богоизбранности утилитарную категорию beruf, которую можно исчислить в цифре – в монетарном эквиваленте.

Тем самым через протестантизм Большие Капиталы совершили акт приватизации Христианства: стали априори богоизбранными, а христианский нравственный закон сделали глубоко вторичным. Как и три тысячи лет назад стремление к обогащению встало над нравственностью и моралью, после чего в социуме потянуло, как и в дохристианские времена, новым, а на самом деле старым духом протестантской этики, который и уловил Макс Вебер.

«Духом» протестантской этики пахнуло столь нестерпимо, что это непременно станет причиной следующего «христианского бунта». Первая светская его попытка уже случилась. И Большим Капиталам пришлось пойти на чрезвычайные траты, проявить чудовищную изворотливость и коварство, дабы подавить его. Но причины, лежащие в основании бунта, никуда не делись. Тошнит многих, кроме тех, кто готов истово прислуживать Д…у и видеть смысл жизни в крохах с его стола, называя гонку за ними свободой и смыслом жизни.

Организменный анализ

Проведённый в данной заметке анализ был выполнен на основании подхода к социальной системе, как организму – организменный анализ. Что в целом было сделано?

1) Был выделен новый катализатор социальной системы – гормон в терминах организма, имеющий свойство возбуждать гормональную систему единичной особи. 2) Проанализированы свойства гормона и особенности его воздействия на фундаментальный элемент организма (клетку), в роли которой выступает единичная особь. 3) Рассмотрены последствия интенсивного длительного гормонального воздействия на социальный организм, имевшего итогом кардинальную деформацию в процессе социогенеза его структуры – смену центра управления. 4) Исследован сам орган-оператор гормональной системы – Большие Капиталы – и условия, в итоге обеспечившие его превращение в главный управляющий центр социального организма. 5) Упомянут имевший место две тысячи лет тому назад системный очищающий ответ социального организма на гормональное отравление и вкратце проанализирована технология его последующего преодоления гормональным мета-оператором.