ЧАСТЬ III. «По волне моей памяти»

Когда это было, когда это было? 
Во сне? Наяву?
Во сне, наяву, по волне моей памяти
Я поплыву…
Николас Гильен

Глава 16. Утечка информации

Боже, боже, что случилось?
Отчего же всё кругом
Завертелось, закружилось
И помчалось колесом?
Корней Чуковский

Зеркало треснуло...

«Театр Зазеркалье», – прочитал Журналист над входом в красивое здание. Что за ерунда? Откуда тут взялся театр? А-а-а, всё ясно! Это тот самый дом напротив ковалёвской квартиры, который ещё вчера был весь в строительных лесах. Когда же их успели убрать? Надо же, значит тут действительно театр? 

Стоп. Пардон, а где же тогда дом Ковалёвых? Ведь подворотня в их двор всегда была именно здесь? Или не здесь? Тогда их квартира должна находиться где-то напротив. Журналист растерянно обернулся. Напротив театра был точно такой же дом с надписью «Зазеркалье» и прямо перед его входом стоял какой-то человек, глазевший на Журналиста. Чёрт побери! Так ведь это же я! – похолодел от догадки Журналист. Не понимая, как такое возможно, он видел самого себя со стороны, и тут явно было что-то не так.

Журналист окинул беглым взглядом улицу, по которой проходил тысячу раз. Людей не было, а сама улица выглядела абсолютно симметрично. Создавалось впечатление, что вдоль всей «Рубинштейн-стрит» тянется огромное зеркало. Журналист задумался. Он не мог понять с какой стороны зеркала находится он сам. 

Он стал мучительно соображать, каким же образом это можно определить. По надписи! Точно. В зеркальном отражении любая надпись должна читаться наоборот. Он взглянул на здание театра – надпись над входом читается нормально. Он оглянулся назад... Странно... Абсолютно такая же надпись, и тоже читается нормально.

Журналист поднял правую руку и помахал своему отражению. Вопреки всем ожиданиям, его отражение тоже подняло и помахало ему в ответ правой рукой. Или левой? Относительно меня – левой, а относительно себя – правой. Кого это – себя? И где же всё-таки Я настоящий? – подумал он, вконец запутавшись. До Журналиста дошло значение расхожей фразы: «ему всё больше становилось не по себе».

Так. Нужно дойти до зеркала, и тогда всё станет ясно! Сделав несколько шагов навстречу своему отражению, он протянул руку в надежде упереться в стекло. Отражение с протянутой рукой тоже шагнуло вперёд, и... Журналист оказался по другую сторону зеркала. Стекла не было. 

У него всё поплыло перед глазами. Он на секунду потерял пространственную ориентацию и зажмурился. Открыв глаза и оглядевшись по сторонам, он понял, что ничего не изменилось – он по-прежнему стоит перед входом в театр «Зазеркалье». Правда, его собственное отражение теперь находилось у него за спиной. 

Так. Спокойно. Всё нормально. Реальность такова, как сказал бы Псих, что я нахожусь на грани между сознанием и подсознанием. Стоп. А может я оказался в Пространстве Алгоритмов?! – Он моментально вспотел от волнения и попытался сам себя успокоить. – Ну и ничего особенного. Будем условно считать, что я попал в Новое Информационное Состояние, или в Матрицу Возможностей, или как там у них, у шаманов...

Окно на втором этаже неожиданно распахнулось, и оттуда выглянул улыбающийся Михалыч. Он помахал Журналисту рукой, приглашая зайти в дом. Журналист на всякий случай, ещё раз огляделся по сторонам, и больше не раздумывая ни секунды, нырнул в арку подворотни, которая каким-то образом вдруг оказалась в привычном месте.

Взбегая по ступенькам, ведущим в квартиру братьев Ковалёвых, он услышал непонятный шум. Замедлив шаг, он стал прислушиваться. Источник странных звуков, напоминающих шум воды из-под крана, находился вверху. 

Подняв голову, Журналист увидел, как прямо с потолка, сползая по стене вниз, словно титры в кино, стекают разноцветные буквы и цифры. Эта необычная картина почему-то совсем его не удивила. Наверное, у Ковалёвых библиотеку прорвало, – почему-то решил он. Эта довольно странная мысль, неизвестно откуда пришедшая ему в голову, заставила Журналиста остановиться. Он вспомнил умные рассуждения Программиста и Михалыча об информационном наполнении Матрицы. Никаких сомнений не было: информационное море вышло из берегов, и утечка информации началась именно здесь, в доме по улице Рубинштейна. 

Он глянул вниз. О, ужас! Вода поднималась следом за ним, поглощая ступеньку за ступенькой прямо на глазах. Изо всех квартир на лестничные площадки стали выскакивать люди. Не зная в какую сторону бежать, они, словно большие шумные муравьи, толпились, размахивали руками и пытались перекричать друг друга сквозь нарастающий шум воды. 

Стоп. Откуда тут взялось столько жильцов? Или это не жильцы, а артисты «зазеркального театра»? Но почему их так много? Создавалось впечатление, что в каждой квартире-гримёрке собрались артисты, которые сидели, дожидаясь команды на выход. А может это и не артисты вовсе, а зрители, случайно попавшие за театральные кулисы?

Среди мечущейся толпы Журналист вдруг увидел своего главного редактора. Шеф тоже его заметил и обрадованно замахал рукой. В другой руке он держал телефонную трубку с болтающимся проводом. Время от времени шеф прикладывал трубку к уху и что-то оживлённо рассказывал.

– Что происходит, Никита? – взволнованно спросил главред, протиснувшись к Журналисту.

– Как что? – удивился Журналист. – Разве вы не знаете? Круговорот информации в природе. Неужели вы не слышали о законе Времени? Чем быстрее оно течёт, тем чаще всё меняется… или… Или наоборот? Неважно. Нужно спешить, иначе, просочившиеся сверху знания, быстро размоют фундамент, и дом скоро рухнет!

– Так. Ясно. Погоди, – сказал главред и отвернулся, снова приложив телефонную трубку к уху. После короткого разговора с кем-то неизвестным он повернулся и подозрительно посмотрел на Журналиста. От этого пристального взгляда Журналисту у стало не по себе. Он заметил в глазах шефа нешуточною тревогу.

– Товарищи, внимание! – неожиданно закричал главный редактор. Журналист напрягся еще больше. – Товарищи! По распоряжению Партии и правительства сообщаю: на одной из гидроэлектростанций произошла авария. Прорвало защитную дамбу. Без паники, товарищи, ситуация под контролем! Сейчас все быстро и организованно перемещаемся за мной на чердак! Там должен уже быть оборудован выход на посадку! За нами послали спасательный самолёт, товарищи! Вперёд, друзья мои, на крышу! 

Голос обычно сдержанного шефа был громким, срывающимся на фальцет. Его правая рука с трубкой резко взметнулась вверх, и Журналист с удивлением заметил, что провод от трубки, охвативший запястье кожаной петлёй, как наручником, тянется высоко в темноту лестничного колодца, превращаясь в едва заметную, тоненькую нить. Рука странным образом дёрнулась, и шеф, перепрыгивая через две ступеньки, припустил по лестнице. Люди бросились за ним, расталкивая друг друга локтями. Журналист, увлекаемый человеческим живым потоком, моментально оказался на площадке рядом с ковалёвской квартирой. Судорожно вцепившись одной рукой в дверной косяк, он дотянулся до звонка и нажал на кнопку.

Дверь в квартиру Ковалёвых неожиданно открыл Вигазов – их бывший школьный военрук. «Наверное, Ковалёвы позвали Зоманыча на подмогу», – ничуть не удивившись, почему-то решил Журналист. Старенький учитель был в армейской фуражке с красной звездой и в праздничном военном мундире со сверкающими орденами. Стоя по щиколотку в воде, он приветливо улыбался, протягивая Журналисту руку, которую перед этим быстро вытер о брюки. Журналист машинально пожал тёплую влажную ладонь и ввалился в прихожую.

– Что тут случилось, Зорин... – Журналист вдруг напрочь забыл настоящие имя и отчество учителя и почувствовал себя неловко.

Невысокий военрук снизу-вверх посмотрел на Журналиста. Его глаза, в лучиках морщин, светились умным и добрым светом. 

– Там... это… Там зеркало треснуло, Никита... 

Вигазов попытался заглянуть за спину Журналиста в открытую дверь. 

– А там что за паника? 

Журналист, стараясь оградить старенького учителя от лишних волнений, сделал вид, что вопроса не расслышал. Не глядя на военрука, он закрыл за собой дверь. Шум стих. Из большой комнаты донеслась знакомая музыка – Студент частенько крутил эту пластинку.

Я мысленно вхожу в ваш кабинет,
Здесь те кто был, и те кого уж нет,
Но чья для нас не умерла химера,
И бьется сердце, взятое в их плен...

– Кто дома?

– Никого, – быстро ответил военрук и как-то виновато улыбнулся.

«Странно, – подумал Журналист, – а куда подевался махавший ему из окна Михалыч? И где Ковалёвы? А музыка? Неужели это Зоманыч Тухманова слушает?»

– Мне нужно в читальню, – решительно сказал Журналист. 

Старый учитель посторонился.

– Можешь не разуваться, Никита, – то ли пошутил, то ли серьёзно сказал военрук.

Журналист подтянул безнадежно мокрые брюки и, высоко поднимая ноги, прошлёпал по коридору в сторону читальни.

В хорошо знакомой комнате его глазам открылась удивительная картина. В зеркале, горизонтально висевшем на стене, словно в оконном проёме, виднелось море. Морская, безбрежная до самого горизонта, синева сливалась с голубизной неба, слегка разбавленной белыми дымчатыми облаками. 

Прекрасный морской пейзаж портила большая круглая дыра с радиальными трещинами, непонятно как образовавшаяся в самом центре зеркала. Через неё прямо в комнату фонтанировала вода. Пахло морем. Поток воды то ослабевал, то вдруг усиливался, обдавая всю комнату и Журналиста множеством солёных брызг.

Присмотревшись внимательно, он заметил, что это не обычные брызги, а всевозможные символы: буквы, цифры, ноты и разнообразные ветвистые иероглифы. Перемешиваясь в пульсирующем водовороте, они складывались в слова, обрывки предложений, какие-то замысловатые формулы и вытекали из комнаты наружу. Журналист наклонился, зачерпнул ладонью эту странную, насыщенную информацией, воду и поднес её поближе к лицу, пытаясь понять смысл написанного. Строчки расползались в разные стороны, утекая кривыми струйками сквозь плотно сжатые пальцы наружу, и он не успевал их прочитать. Тогда он пригнулся и попытался разобрать текст прямо в воде. Но и это ему не удалось – слова были написаны на разных языках и пересекались, наползая друг на друга таким образом, что понять смысл было практически невозможно.

«Так, прежде всего нужно как-то устранить течь», – подумал Журналист, вытирая мокрое лицо. Он подошел к зеркалу поближе и, прикрывшись от брызг рукой, стал внимательно осматривать пробоину в стекле. Похоже, кто-то швырнул булыжником.

Метрах в десяти от отверстия плавало бревно. Приглядевшись, он понял, что это не обычное бревно, а сломанный дорожный указатель с двумя разнонаправленными стрелками. На одной из них латинскими буквами было написано слово «MEMPHIS», а на другой, по-русски – «КУРСК - 141 км». Третья стрелка плавала чуть поодаль, и разобрать надпись на ней было сложно. На бревне сидела серая морская чайка и внимательно смотрела на Журналиста правым глазом. 

Он подмигнул чайке и отошёл к письменному столу. На столе стоял прибор, чем-то напоминающий временной эспандер Михалыча. Но вместо старой ржавой пружины в нем пульсировала, то сжимаясь, то растягиваясь, тонкая пружина, похожая на детскую радужную спираль. Спираль то сжималась, то сокращалась, приводя в движение замысловатый механизм, похожий на причудливый метроном. В такт своей пульсации, пружина светилась разноцветными неоновыми огоньками.

Журналист смотрел то на пружину, то на пробоину в зеркале, пытаясь уловить закономерность между колебаниями пружины и приливами воды, но в этот момент кто-то осторожно тронул его за плечо. Журналист вздрогнул и оглянулся. За ним стоял военрук.

– Никита, ты молитвы знаешь? – Неожиданный вопрос старенького учителя застал Журналиста врасплох.

– Н-н-нет, – испуганно ответил Журналист. – Но я… я выучу, Зорин Зоман… ой, извините, ради бога, Николай Трофимович. 

Неизвестно откуда появившееся чувство вины за невыученный урок выплеснуло из его подсознания настоящие имя и отчество военрука.

– Выучи, Никита, обязательно выучи. И за ребят помолись, – тихо сказал Вигазов. – Лёша Ковалёв говорит, что вовремя произнесённая молитва может перепрограммировать Матрицу. 

– Что-то случилось с Ковалёвыми? – встревоженно спросил Журналист.

– Да нет, с ними всё в порядке, а вот подводников жалко, – кивнув в сторону зеркала, так же тихо произнёс военрук.

Каких ещё подводников? Совсем дедушка Коля того… Война давно закончилась, а он всё ещё на своей подводной лодке... Нужно будет прямо сказать Психу, чтобы этот профессиональный «душевед», побеседовал со стариком, – подумал Журналист.

– Как ваша жена, Николай Трофимович? – вежливо поинтересовался он.

– И за неё помолись, Никита, – учитель что-то хотел добавить, но замолчал и отвернулся. Журналисту показалось, что у старика заблестели глаза. 

Тут вдруг раздалось громкое «Кар-р-р». Журналист испуганно оглянулся в сторону зеркала. Он увидел, что вместо серой чайки, которая куда-то подевалась, на плавающем столбе сидит большая чёрная ворона. Ворона вертела головой, зло зыркая на Журналиста то левым, то правым глазом, и противно каркала. 

Третий указатель прибило к отверстию. Журналист осторожно, чтобы не поцарапаться об острые края, сунул руку в пробоину и затащил деревяшку в комнату. На мокрой дощечке было то ли выжжено, то ли красиво вырезано слово «КИТЕЖ».

– Николай Трофимович, вы случайно не в курсе: Китеж – это в Костромской области или Горьковской? – поинтересовался Журналист, разглядывая дощечку.

Военрук не ответил. Оглянувшись, Журналист увидел, что старик, опустив голову, бредёт из комнаты и совсем его не слышит.

Ладно, отвлекаться некогда. Необходимо чем-нибудь заткнуть отверстие и выучить на всякий случай молитву. А молитву можно поискать… В Библии, где же ещё? Нужно срочно найти Библию. Журналист принялся было шарить глазами по книжным полкам, но усилившийся шум воды напомнил ему, что сначала бы неплохо каким-то образом заделать пробоину. 

Он вдруг вспомнил, что Программист, переключая режимы Зазеркалья, всё время вращал тяжёлую зеркальную раму в разные стороны. Недолго думая, он попробовал приподнять дубовую раму раму за край. Зеркало оказалось на удивление податливым и легко перевернулось вокруг своей оси против часовой стрелки. Морской пейзаж тут же исчез, вместе с ним исчезли шум воды и само пробитое отверстие. 

В призме калейдоскопа

Во внезапно наступившей тишине, вдруг послышались птичьи трели. В Зеркале появилось изображение сказочной лесной поляны, напоминающее одну из шишкинских картин. Высокие мачтовые сосны поднимались в небо и раскачивались, цепляя друг друга вверху мохнатыми ветками. У небольшого ручья стоял олень и пил чистую прозрачную воду. Никакого отверстия в зеркале уже не было, но были отчётливо слышны и пение птиц, и шелест листьев, и тихое журчание ручейка. Мало того, Журналист отчётливо ощутил даже пьянящие запахи летнего леса. Всё казалось настолько явственным, что он даже прикоснулся к стеклу, чтобы убедиться, что оно на месте. Журналист кашлянул и громко хлопнул в ладоши, ожидая, что олень вздрогнет и убежит, но тот, как ни в чём не бывало, спокойно продолжал пить воду. 

Ага, значит олень меня не видит и не слышит, – подумал Журналист. То есть, само изображение, все звуки и все запахи поступают только оттуда. «Система – ниппель», как выражается Полуэкт. 

Вдруг олень перестал пить и повёл ушами, встревоженно прислушиваясь. Журналист тоже прислушался. Откуда-то издалека послышались мелодичные звуки, похожие на пение под гитару. Хрустнула ветка – олень встрепенулся и моментально исчез в зарослях.

Из глубины леса действительно показался какой-то человек, медленно бредущий по извилистой тропинке с гитарой наперевес. Так это же Трубадур! – догадался Журналист. Но вместо песенки про прекрасную принцессу гитарист неожиданно затянул «Беловежскую пущу».

Заповедный напев, заповедная даль,
Свет хрустальной зари,
Свет, над миром встающий...

Музыкант чем-то напоминал Психолога. Если бы не борода, как у Фридриха Энгельса и не длинные волосы, собранные сзади в хвостик, то Журналист мог бы поклясться, что хипповый гитарист это и есть Психолог. Едва он это подумал, как «Трубадур» прямо на ходу начал раздваиваться.

Когда из музыканта стали выскакивать «психики», у Журналиста едва не расхохотался. Не оставалось никаких сомнений, что это действительно Психолог, зачем-то отрастивший волосы и бороду. Мультяшные «психики», точно такие же, как на перфокарточных картинках, выстраивались друг за другом, причём каждый из них был со своим музыкальным инструментом. Последней выскочила обезьянка с бубном. Гитарист, неожиданно ударив по струнам, сменил ритм песни, и «психики-музыканты» зашагали в ногу, как солдаты:

Многолетних дубов величавая стать.
Отрок-ландыш в тени, чей-то клад стерегущий.
Дети зубров твоих не хотят вымирать,
Беловежская пуща, Беловежская пуща!

Внезапно завопила милицейская сирена, и где-то за деревьями замигали огни проблесковых маячков. «Граждане музыканты, примите вправо и остановитесь! Повторяю: граждане музыканты, примите вправо и остановитесь!» – раздался строгий голос из милицейских динамиков. Музыканты остановились на невысоком пригорке, растерянно оглядываясь, в поисках человека, отдающего команды. Из кустов, щёлкая затворами автоматов, стали появляться люди в касках и камуфляже и окружать, испуганно поднявших руки, музыкантов.

В то же мгновение сверкнула молния, раскатисто ударил гром, и с неба хлынули потоки дождя. Вода в считанные секунды переполнила ручей, и он прямо на глазах стал превращаться в бурлящую реку. Образовавшийся пенный водоворот, стал увлекать машущих руками спецназовцев, беспощадно смывая их с пригорка. Они цеплялись за кусты и корни деревьев, но потоки воды уносили их прочь с лесной поляны.

Журналист заметил, что вода стала просачиваться из дубовой рамы и капать в комнату и понял, что пора переворачивать Зеркало. Он приподнял дубовую раму, и тяжёлое Зеркало послушно повернулось по часовой стрелке.

В этот самый момент кто-то схватил Журналиста за руку и больно вывернул ее за спину. У Журналиста что-то хрустнуло в шее, он грязно выругался и попытался освободится от мёртвой хватки.

– И даже не думай об этом, – злобно прорычали из-за спины.

– Кто это, Вася? – спросил чей-то женский голос. На Журналиста повеяло дорогим парфюмом и ароматным сигаретным дымом. Скосив глаза, он увидел стройные ножки в ярких красных туфельках на высоком каблуке.

– Сейчас узнаю, Анжелика Витальевна. Ты кто такой? – переспросил грубый голос.

– Я журналист... из «Звезды Невы».

– Отпусти его, Вася, это пресса. Возьми эту книгу и неси её скорей Терентию Варфломеевичу. Ну что ты смотришь? Да, это Библия. Так нужно. 

Почувствовав, что  его отпустили, Журналист распрямился и повернулся к своему обидчику. Но он увидел только его широкую спину, которая уже скрылась за дверью «читальни».

Перед ним стояла яркая шатенка с эффектной стрижкой в облегающем коротком красном платье. Она курила длинную сигарету и пристально смотрела на Журналиста.

– Как вас зовут, журналист? – спросила шатенка.

– Голуб. Ник Голуб. 

Журналист даже оглянулся в поисках бокала с коктейлем, вообразив себя «суперагентом 007» или, на худой конец, Фандором из «Фантомаса». 

– Вот что, голубчик. Сейчас начнётся инаугурация, так что поторопитесь. Все уже собрались.

– А братья Ковалёвы… там?

– Братья Ковалёвы? Это кто? А-а-а, возможно, вы имеете в виду Чипа и Дейла из «Славянского ренессанса»? Нет, их я точно не видела. 

Подарив Журналисту очаровательную улыбку, Анжелика Витальевна модельной походкой направилась к выходу из «читальни». Перед тем, как скрыться, она оглянулась на Журналиста, чтобы оценить произведённый эффект, и  удовлетворённая результатом, улыбнулась.

– Поторопитесь, Ник Голуб.

Дверь за рыжей Анжеликой закрылась, и Журналист облегчённо вздохнул. 

Так. Что здесь в конце концов происходит? Куда все подевались? Какая инаугурация? А что там у нас потопом? Он повернулся к Зеркалу.

Теперь за стеклом виднелось бескрайнее пшеничное поле с пыльной просёлочной дорогой, извилистой лентой убегающей за горизонт. Журналист, отступив на шаг, как зачарованный смотрел на ясное, белесовато-синее небо и золотистую ниву и вспоминал, как в детстве, во время путешествия на отцовской «Победе» по югу Украины, такую же картину он наблюдал из окна автомобиля. Ему внезапно захотелось с разбегу запрыгнуть прямо туда, в Зеркало, и пробежаться по этому полю. А потом, расправив руки, как крылья, влететь в тёплый стог сена и, скатившись на землю, просто лежать на спине и глядеть в безоблачное небо со счастливой улыбкой на лице.

Сейчас этот незамысловатый пейзаж вызывал у Журналиста восхищение, а тогда, в далёком детстве, бескрайние степи Херсонщины и Запорожья нагоняли на него смертельную тоску. Это было невыносимо: вместо того чтобы нырять с волнореза с пацанами, он вынужден был трястись по пыльным и ухабистым дорогам и слушать бесконечные нравоучения родителей. Кроме прочих неудобств, было невыносимо жарко, тёплая вода из старой отцовской фляжки, которой ему приходилось довольствоваться, ему казалась ужасно невкусной и он всё время ныл, мечтая  о холодной газировке из сифона...

Он огляделся по сторонам. Холодильник в углу! Там наверняка должна быть бутылка «Боржоми», а может даже и «Фанты»… Представляя маленькую запотевшую бутылочку с оранжевым напитком Журналист явственно ощутил апельсиновый вкус во рту. В ушах зазвенела детская песенка про «оранжевое лето и оранжевого верблюда» и он хотел было уже пойти к холодильнику, но со стороны Зеркала неожиданно пахнуло жаром.

Прекрасная картина стала  меняться на глазах: ласковое ещё минуту назад, солнце превратилось в пылающий огненный шар. Журналист с ужасом заметил, как от него оторвался протуберанец, достиг земли и поджёг стог с сеном. Огонь моментально перекинулся на пшеничную ниву, и всё поле заполыхало. Огонь распространялся так стремительно, что Зеркало стало походить на настенный камин с ярко горящими дровами. Журналист испугался, что огонь расплавит стекло и прорвётся наружу. 

Внезапно потемнело. На яркое солнце набежали тёмные свинцовые тучи, опять загремело и хлынул ливень. Колея просёлочной дороги стала быстро наполняться мутной водой, а поле заволокло густым чёрным дымом. Красочный пейзаж буквально на глазах превращался в мокрое месиво за унылым осенним окном. Журналист не стал дожидаться, когда грязная дождевая вода потечёт в комнату и резким движением повернул разогревшуюся раму против часовой стрелки. В дубовой раме что-то щёлкнуло – и магическое Зеркало поначалу сделалось матово-чёрным, а затем превратилось в самое обычное настенное зеркало.

Ну и дела… Журналист облегчённо вздохнул и посмотрел на своё испуганное отражение. От калейдоскопа непрерывно меняющихся зазеркальных картин у него кружилась голова, но первая часть поставленной задачи была всё же решена – течь прекратилась. Библию искать бесполезно – амбал Вася утащил её на инаугурацию, но у Ковалёвых где-то должен быть «цитатник». 

Магическая книга, обычно лежавшая на самом видном месте, сейчас как сквозь землю провалилась. Журналист перебрал все книги наверху, но «цитатника» так и не нашёл. Присев на корточки, он стал изучать нижние полки, в надежде отыскать там подходящую религиозную литературу. 

– Вы, товарищ Никитос, поищите лучше Коран. Да, пожалуй, почитайте для начала Коран, но  непременно в переводе Крачковского, – делая длинные паузы между словами, произнёс чей-то незнакомый голос с кавказским акцентом.

Журналист от неожиданности вздрогнул и быстро поднялся. От резкого движения голова закружилась, и он стал тереть виски, пытаясь привести давление в порядок. Медленно повернувшись к открытой двери он с изумлением увидел там... Сталина.

Генералиссимус в парадном френче стоял в дверном проёме, заложив одну руку за борт.  Другую руку он держал за спиной. 

– Почитайте обязательно, – говорил Сталин. – Хотя, конечно, не в книгах дело. При желании можно и Майн Кампф сделать Кораном. А можно и наоборот, из Корана сделать Майн Кампф. Не так ли, товарищ Никитос? 

Кто-то из мужиков, похоже, вызвал дух Сталина! – догадался Журналист. – А вдруг это настоящий Сталин? Или его клон. Материализованный. Может его привёл с собой Зоманыч? Они оба «при полном параде», хотя Ноябрьские праздники уже закончились... По какому поводу тогда парадный мундир? Вопросы копились в голове и ещё больше туманили сознание Журналиста. 

Иосиф Виссарионович Сталин смотрел на него, прищурясь, и медленно опуская руку из-за спины. 

Да у него там пистолет! – Журналист похолодел от ужаса. Но в руке Генералиссимуса была его знаменитая курительная трубка. Журналист с облегчением вздохнул, а Сталин, заметив это, усмехнулся в усы. Хитро посмотрев на Журналиста, Генералиссимус пыхнул несколько раз трубкой и, выпустив длинную струю дыма, окутал комнату густым туманом. 

От сладкого, с вишнёвым привкусом, дыма у Журналиста всё поплыло перед глазами, и он стал куда-то проваливаться, но Сталин успел подставить ему стул и Журналист, свалившись на него мешком, плотно прижался к спинке. 

– Возьмите это, товарищ Никитос, – сказал Сталин, протягивая Журналисту большой металлический ключ с желтоватым отливом. – Это ключ от сундука, в котором Глобальный Предиктор спрятал яйцо с иглой. Надеюсь, вы меня понимаете, товарищ Никитос? – многозначительно спросил Сталин, строго нахмурив брови. Журналист, сглотнув слюну, кивнул и потянулся за ключом. На внутренней стороне запястья Иосифа Виссарионовича он заметил наколку «Коба».

Какой сундук? Какое яйцо? – мелькнуло у него в голове. Но никакого желания переспрашивать не было. 

Неожиданно Сталин хитро подмигнул Журналисту и, щёлкнув пальцами, тут же превратился в Михалыча. «Бить по яйцу нужно аккуратно, но сильно», – голосом Анатолия Папанова произнёс Михалыч. Демонически захохотав, он тут же исчез в дымной пелене. Теряя сознание, Журналист сообразил, что Сталин просто растворился в будущем...

Полёт «меж небом и Невой»

Придя в себя, Журналист с удивлением обнаружил, что в «читальне» всё преобразилось. Исчезла дверь, исчезли книжные шкафы и полки, исчезло зеркало. Он стоял в полупустой комнате, по щиколотку в воде, держась за ручку старенького урчащего холодильника. 

От волнения у него моментально пересохло во рту, и ему снова захотелось пить. В холодильнике не оказалось ни «Фанты», ни «Боржоми», но зато с верхней полки выкатился огромный серый булыжник и тяжело бултыхнулся прямо в воду, больно ударив при этом колено. Журналист даже взвыл от боли. Колено на глазах стало пухнуть, и он не на шутку испугался, живо себе представив, как из треснутой коленной чашечка суставная жидкость вытекает наружу. Журналиста бросило в жар. Нужно было  срочно что-то предпринимать!

На нижней полке холодильника он увидел знакомые стеклянные ёмкости. «Живая» и «мёртвая» вода – то, что нужно для реанимации! Если шаманам с помощью этих волшебных жидкостей удалось восстановить даже расколотый надвое булыжник, то чашечка коленная должна вообще на раз склеиться. Только какая из них «живая», а какая  «мёртвая»? И в какой последовательности обрабатывать ими колено? Или просто выпить и той и другой? 

Быстро сообразив, что, выпив воды, можно не только исцелить коленную чашечку, но и утолить жажду, Журналист трясущимися руками схватил первую попавшуюся стеклянную посудину и стал жадно пить прямо из банки. С каждым глотком боль становилась всё меньше и меньше, а тело наполнялось необыкновенной лёгкостью.

Сделав последний глоток, Журналист тут же, словно воздушный шарик, начал подниматься вверх. Беспрепятственно проникая сквозь этажи и не успевая ничего понять, он вознёсся на чердак ковалёвского дома. 

Там было настоящее столпотворение. Люди стояли в длиннющей извивающейся очереди, как в Мавзолей. Но вместо входа в Мавзолей очередь заканчивалась у выхода на крышу. Не задержавшись на чердаке, Журналист с такой же лёгкостью проник сквозь железную крышу и оказался снаружи дома.

Крыша напоминала огромную съёмочную площадку. В свете ярких прожекторов суетились какие-то люди в строгих костюмах, корреспонденты с микрофонами, ярко накрашенные длинноногие барышни в коротких юбках и рабочие в серых комбинезонах. 

На небольшой деревянной эстраде играл духовой оркестр. В причудливой вариации знакомые с детства советские марши сливались с популярными мелодиями с часов «Montana» подаренных шефом на день рождения. Необычно было слышать  «Звёзды И Полосы Навсегда» после «Прощания славянки» и «Марш авиаторов» вперемешку с «Глори, Глори, Алилуйя». 

Поднявшись чуть повыше, когда свет вращающихся прожекторов перестал слепить глаза, он рассмотрел контуры невероятных размеров громадины – над крышей завис, сверкающий праздничными огнями, многопалубный корабль с крыльями, как у авиалайнера. 

Лайнер походил скорее на гигантский, празднично разукрашенный, чемодан «дембеля», чем на серьёзный летательный аппарат. Весь корпус корабля-самолёта был заклеен яркими плакатами, цветными журнальными вырезками и ГДР-овскими переводными картинками с изображением относительно красивых девушек. 

Несколько абсолютно голых стюардесс в синих аэрофлотовских шапочках внимательно проверяли посадочные талоны у поднимающихся по трапу людей. Они приветливо кивали, говорили какие-то слова и с обворожительными улыбками провожали каждого пассажира в салон. 

На самом краю крыши, на толстом канате, привязанном к ограждению, покачивался на ветру огромный олимпийский Мишка, с горой разноцветных воздушных шариков в руках. Странно. Неужели Мишка тогда не улетел? А может это запасной? – подумал Журналист. 

Интересно, похож ли я со стороны на этого медвежонка? Журналист невольно сравнил себя с надутым Мишкой и пришёл к выводу, что самостоятельно летать куда более интересно, чем вот так болтаться на привязи. Ему захотелось крикнуть: «Э-эй, люди! Смотрите-ка, я тоже умею летать! Люди, я абсолютно ни к чему не привязан и могу свободно летать, словно птица!»

И тут Журналист снова увидел своего шефа. Он стоял на высокой красной трибуне в окружении лозунгов и транспарантов с надписями: «Демократия и Свобода!», «Требуем перемен!», «Плюрализм и гласность – наше главное оружие!» и что-то вещал восторженной толпе. Время от времени он подглядывал в бумажку, которую держал в левой руке, а правой – оживлённо жестикулировал, периодически выбрасывая сжатый кулак вверх. Телефонного провода, привязанного к кисти руки заметно не было, но рука шефа всё равно дёргалась странно и неестественно. 

Шеф лихо управляет послушной толпой, но и сам является управлямым сверху кем-то невидимым! – с ужасом догадался Журналист. Его  прямо распирало от желания предупредить шефа о том, что им манипулируют «глобальные кукловоды», но за рёвом толпы, шеф вряд ли бы его услышал.

В стороне от восторженной толпы Журналист увидел небольшую группу людей, среди которых сразу узнал Программиста, Психолога и Студента. Псих размахивал плакатом «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!». Плакат был нарисован на большом куске ватмана и закреплён кнопками на деревянной швабре. Его друзья что-то кричали, но их голоса тонули в бурных овациях.

Никто вас, мужики, не слышит… Толпу вам не перекричать. Да и к чему это всё? Бесполезная трата времени и сил. Журналист подумал, что хорошо бы подлететь к друзьям поближе и всё им рассказать, но тут него стало доходить, что он не очень-то способен контролировать свой неожиданный взлёт...

Нет, он вовсе не парил, как птица, а медленно и неотвратимо поднимался в серое небо. Потоки холодного воздуха уносили Журналиста всё дальше и дальше от ковалёвского дома, и он вяло наблюдал, как скрывается в облачной дымке строгая Нева, превращаясь в узкую извилистую ленту, соединяющую Ладогу с Финским заливом. Журналист вдруг дословно вспомнил пушкинские строки:

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной,
В своей постели беспокойной…

Нет, холода он совсем не чувствовал, хотя в тяжёлых, словно мокрая вата, облаках, до которых он уже успел добраться, должно быть очень холодно и влажно. Жажды он тоже не чувствовал, и густой туманный ошмёток дождевого облака он пытался поймать широко открытым ртом только для эксперимента. У него ничего не получалось, но тучи скоро кончились и показалось голубое небо и яркое солнце.

Стоп, стоп, стоп! Что же это такое? Нужно срочно принимать какие-то меры, иначе так можно улететь к чёрту в космос… Или к Богу? 

Журналист решил, что ему достаточно замахать руками, как птица крыльями, и он полетит, но к своему удивлению, рук он не увидел. Вернее, он чувствовал, что у него есть и ноги, и руки; ему даже казалось, что он может ими шевелить, но... он их не видел. Журналист напряг всё своё воображение и попытался мысленно превратить невидимые руки в крылья, чтобы замахать ими с новой силой. 

В какой-то момент ему даже показалось, что он летит, но спустя некоторое время он сообразил, что не может определить наверняка, изменяется его местоположение в пространстве или нет: ему не за что было зацепиться взглядом. Со своим телом нужно дружить, иначе в самый ответственный момент оно перестанет тебя слушаться. Нужно где-то записать эту мудрую мысль, чтобы не забыть, – подумал он и тут же похолодел от другой мысли. Позвольте, а куда всё-таки подевалось моё тело?! 

Журналист даже не успел как следует испугаться. Он вдруг увидел, как метрах в двухстах перед ним из серых облаков выплывает гроздь воздушных шариков. Словно огромная разноцветная гора, с которой сползают вниз облачные сугробы, груда воздушных шариков плавно, как в замедленном кино, возникала из густого влажного тумана. Он узнал те самые шарики, которые на крыше ковалёвского дома держал в руках олимпийский Мишка и обрадовался, словно маленький ребёнок. Замахав ещё сильнее невидимыми руками-крыльями, он полетел навстречу радужной громаде.

Возможно, он слишком быстро летел по направлению к шарам, а может это их сносило ветром в его сторону, но вскоре разноцветное надувное облако закрыло собою солнце и весь горизонт. 

И тут Журналист увидел коричневого олимпийского Мишку, поднимающегося из облаков вслед за шариками. Мишка был уже совсем близко, он ласково улыбался, приветливо махал ему лапками и вообще выглядел довольно привлекательно, но весь его празднично-нарядный вид портило большое тёмное пятно на голове. Это пятно почему-то очень встревожило Журналиста. Нет, это не наш Мишка! – подумал Журналист. – Этот медвежонок какой-то бракованный!

Журналист попытался затормозить, судорожно замахав руками в обратную сторону, но было уже поздно. Он стремительно приближался к медведю, и столкновение с ним казалось неизбежным. Смирившись с этим, Журналист внутренне сгруппировался и даже мысленно перекрестился. Затаив дыхание и крепко зажмурившись, он приготовился к удару. Однако все его опасения оказались напрасны – он не ударился о тугой живот надувного медведя, а беспрепятственно проник внутрь. 

Журналист открыл глаза и собрался уже облегчённо вздохнуть, но его чуть не вырвало от ужасной вони. Внутри Мишки дышать было практически невозможно. Тьфу ты, чёрт! Интересно, чем обычно надувают олимпийских медведей? Не хватало ко всему ещё нанюхаться какого-нибудь вредоносного газа... Журналист огляделся. «Умение видеть вещи изнутри – это особый дар, которым в прошлом обладали шаманы», – вспомнил он слова Михалыча. 

Внутри медведь состоял из деревянного каркаса замысловатой конструкции, напоминающей строительные леса. В верхней части каркаса, то есть в медвежьей голове, было практически пусто. Лишь в самом верху на гвозде болталась оранжевая строительная каска. Рядом с ней висел большой венок из сухих жёлтых колосьев, перевязанный чёрной траурной лентой. 

Наличие разнообразных канатов, верёвок, узловых шарнирных соединений и рычагов говорило о том, что этим деревянным механизмом, похоже, кто-то пытался управлять. Изнутри всё это походило на большой незаконченный элемент передвижной или самоходной концертной декорации. 

В нижней части медведя, куда и проник Журналист, была настоящая свалка. Видимо, именно здесь и находился источник неприятного запаха. Большие пустые пластиковые бутылки с цветными наклейками валялись вперемешку с полиэтиленовыми пакетами, набитыми какими-то пластмассовыми игрушками, банановыми очистками, мятыми коробками с надписями «Pizza Hut» и другим всевозможным мусором. Медведь, который в представлении Журналиста должен быть лёгким и воздушным, оказался обычной помойкой, забитой всякой невыносимо смердящей гадостью.

Так, нужно присесть и хорошенько всё обдумать. Присесть? Скорее, зависнуть. Итак, что мы имеем? Научился немного управлять Зеркалом, худо-бедно могу летать, беспрепятственно проникать сквозь стены и видеть предметы изнутри. С другой стороны, не могу управлять собой, не чувствую боли, не ощущаю холода. Но кое-какие органы чувств ещё работают. Я вижу, слышу и это… обояю. Или обоняю? Чёрт, всю жизнь путаю «обаяние» с «обонянием». Короче, я всё вижу, всё слышу и нюхаю всякую гадость. И ко всему – я ещё и рассуждаю об этом... Вероятней всего, я перепутал  «живую» воду с «мёртвой» и превратился в шамана, – равнодушно подумал Журналист. Его мысли куда-то улетучивались, и он засыпал, растворяясь в сладком тумане.

Вдруг откуда-то сверху он совершенно отчётливо услышал голос Михалыча: «Не хочу тебя обнадёживать, Сорушовна, процесс дематериализации, как правило, происходит ночью, именно во сне. Но в этом случае, пожалуй, можно ещё успеть. Реанимируй». 

Журналист увидел, как из туманной дымки появилось лицо восточной красавицы, которая смотрела на него полными нежности огромными карими глазами. Она поцеловала его в лоб и прошептала: «Просыпайся, любимый...»

Дополнительная информация

Не могу пока с полной уверенностью сказать, когда именно будет издана эта книга, но

... для тех, кто заинтересуется и захочет принять участие в совместном проекте по её изданию , даю ссылку на страницу проекта.

https://planeta.ru/campaigns/94385

Будущее в наших руках – за нас никто его не построит!

Источник