Saeculum vicesimum: In memoriam (Памяти ХХ века) Часть 3

Часть 1

Часть 2

VII. «Славное тридцатилетие», 1945–1975 гг.

Прежде чем говорить о «славном тридцатилетии», необходимо сделать два замечания по поводу того, как будет представлен ниже весь послевоенный период (1945–1991).

Во-первых, поскольку в дальнейшем планируются специальные части (тома) по капитализму и «историческому коммунизму» в XX в., по «холодной войне» и развитию мировой экономики во второй половине XX в., политическая и экономическая история в двух разделах, посвященных послевоенному периоду, дана схематично, по сути, лишь намечена в самом общем плане. Подробно и в системе все это будет разобрано в других частях книги. Именно в них появится начало «холодной войны», берлинский, суэцкий, венгерский, карибский кризисы, детант и многое другое.

Во-вторых, в «послевоенной части» значительно меньше места, чем в ранних «хронологических» главах «Панорамы XX века», уделено литературе, живописи, музыке. И значительно больше – кино. Это естественно. Пространство литературы, живописи, музыки во второй половине XX в. сжимается; каждое последующее десятилетие второй половины календарного XX в. давало все меньше значительных произведений – и это очень четко зафиксировано и в общих хронологиях, и в специальных монографиях по музыке, живописи, литературе. Место последней к концу XX в. заняло кино (хотя и в его развитии на рубеже 1980–1990-х годов произошли серьезные изменения, из-за которых кино из искусства стало превращаться в зрелище), а режиссер стал постепенно занимать место писателя. Все это необходимо было отразить и на материале двух последних глав этой части книги.

Итак, 1945–1975 гг. Это – акмэ, сердцевина, хроноядро XX в. и, самое главное, его «золотой век», уместившийся в тридцатилетие, которое французы называют «славным» – «les trentes glorieuses». И есть почему. «Славное тридцатилетие» совпало с «повышательной волной» (А–фазой) кондратьевского цикла, бурным экономическим ростом почти всех зон мировой экономики. У.Ростоу в своей знаменитой «Мировой экономике» (1978) назвал экономический рост 1950–1960-х годов беспрецедентным в со-временной экономической истории (т.е. с 1780-х годов). И это настолько заворожило живших тогда людей, что циклический, т.е. пусть среднесрочный, но все же временный подъем большинство из них восприняли как постоянную тенденцию, спроецировав ее в будущее.

Этот факт, усиленный послевоенными расслаблением и эйфорией, породил множество мечтаний, оптимистических прогнозов и надежд – надежд на то, что мир станет более справедливым и эгалитарным, менее бедным и жестоким, что разрыв между бедными и богатыми сократится. И такие надежды, казалось, подтверждались экономическими успехами. Причем не только «первого мира» во главе с США, который пережил немецкое, итальянское и японское «чудеса», но также «второго мира» (при всех проблемах и трудностях – первая в мире атомная электростанция в Обнинске, атомный ледокол «Ленин», спутник, Гагарин и многое другое) и даже «третьего».

На Западе – прежде всего в Западной Европе и, в несколько меньшей степени, в США, экономический подъем и улучшение жизни огромного числа людей были связаны с welfare state. У нас этот термин обычно переводят как «государство всеобщего благосостояния», хотя точнее было бы так, как предложил А.С.Донде: «государство всеобщего социального обеспечения»; короче, государство всеобщего собеса (ниже welfare state либо так и будет переводиться, либо будет даваться без перевода английский термин).

Welfare state обеспечивало социально-экономическое развитие главным образом по двум направлениям. Первое – экономическое планирование. Сразу же после окончания Второй мировой войны западноевропейцы (и не кто-нибудь, а англичане – как ученые, так и политики) заговорили о необходимости планирования, ограничения рынка и частного предпринимательства, что и было сделано. Экономические и особенно военно-технические успехи СССР конца 1950-х годов, которые открыто и с большими опасениями признавали Дж.Кеннеди, Вильсон, Макмиллан и др. еще более подхлестнули и «планификацию» и второе направление деятельности welfare state – всеобщий собес.

Речь идет о политике перераспределения национального дохода путем налогообложения середины и низа общества, в результате чего произошло увеличение, а в каких-то случаях разбухание среднего класса. В результате такого «общественного выбора» доля, изымавшаяся из национального дохода и подлежавшая перераспределению, увеличилась в странах западного ядра капсистемы в течение «славного тридцатилетия» в пять раз и в начале 1970-х годов приблизилась к 50%. По сути это социализм или, как минимум, торжество социалистической политики на Западе. Если учесть рост населения, ограниченный характер ресурсов и наличие СССР, то сохранение указанной тенденции означало уже в недалекой перспективе ухудшение положения господствующих групп ядра капсистемы (Запада), создание институтов, подрывающих их позиции и, возможно, резкое усиление социалистических элит и даже смену правящего класса. Вот почему уже с конца 1960-х годов заработал «Римский клуб», с начала 1970-х – «Трехсторонняя комиссия» и «Фонд Наследия», а в 1980-е началась неолиберальная революция элит (или контрреволюция) по отношению ко всему, чего достигли трудящиеся и средние классы и представляющие их политические силы не только в 1945–1975 гг., но также начиная с 1789 и особенно с 1848 г.; репетицией этой контрреволюции оказался организованный с американской помощью пиночетовский переворот в Чили в сентябре 1973 г. Его значение, как и значение эксперимента Альенде, стремившегося использовать в строительстве социализма начинавшуюся НТР, до сих пор не оценено по достоинству. Впрочем, как и другое веховое событие в истории XX в. – гражданская война в Испании 1936–1939 гг.) Но о неолиберализме позже, сейчас вернемся к государству всеобщего собеса и результатам его деятельности.

Главный социальный результат – формирование значительного слоя, который я называю «социалистической буржуазией». Речь идет о слое, который не будучи субстанционально буржуазией, по характеру собственности, по источнику дохода (качество), функционально является ею по размеру (количество) дохода за счет налогового перераспределения. А потому благодаря этим социалистическим мероприятиям может вести скромно-буржуазно-обаятельный образ жизни, т.е. функционировать как буржуазия (не будучи ею) благодаря социализму как политике правительств и как мировой системе, которая в значительной степени (уже самим фактом своего существования) заставляет хозяев ядра капсистемы откупаться от значительной части населения, «впуская» в буржуазию – «там, где чисто и светло», расширяя средний класс за пределы, допускаемые капиталом как собственностью. Я уже не говорю о низах, которые посадили на пособия. (Разумеется, все это компенсировалось усилением эксплуатации ядром как совокупным ее капиталистом – периферии, что, однако тоже наталкивалось на сопротивление, и у этого сопротивления был могучий спонсор – все тот же СССР.)

Оформление в странах Запада «социалистического комплекса», развитие практики планирования, с одной стороны, и отход СССР от ранней, сталинской модели «исторического коммунизма» – с другой, создали впечатление сближения, взаимоуподобления капитализма и коммунизма как всего лишь двух вариантов индустриального общества. Это впечатление, в основе которого лежали номенклатурная либерализация СССР и развитие социалистической практики на Западе, стало основой теории конвергенции социальных систем, – теории сколь идеологически окрашенной и нагруженной, столь поверхностной и ложной, демонстрирующей со всей очевидностью, что ее авторы и агенты не понимали социальной природы ни капитализма, ни коммунизма и не отдавали себе отчет в наличии жесткого предела взаимоуподобления качественно различных социальных систем, по достижении которого начинается разрушение их обеих или одной из них. Хозяева ядра капсистемы очень хорошо осознали опасность этого факта на рубеже 1960–1970-х годов и приостановили, а затем развернули взаимоуподобительный процесс вспять. Советская верхушка во второй половине 1980-х годов, напротив, решила спасаться по пути уподобления Западу, прошла точку (не)возврата, и система, и так находившаяся в кризисе, рухнула с шумом и окончательно. Как говорилось в «Коньке-Горбунке» о незадачливом царе (чем не Горбачёв?), «бух в котел – и там сварился». Кондратьевская Б–фаза («понижательная волна» цикла) оказалась смертельной для СССР и его незадачливого, болтливого руководства.

Но мы забежали вперед.

Кондратьевская А–фаза в мировой экономике была периодом послевоенного восстановления, которое в целом завершилось к концу 1960-х годов. Восстановление это развивалось в рамках противостояния: в системном плане – капитализма и коммунизма; в геополитическом – СССР и США (Запада в целом); в военно-стратегическом – ОВД и НАТО. Война подвела черту под 75-летней эпохой соперничества в мировой капсистеме в борьбе за трон ее гегемона, начавшейся франко-прусской войной 1870–1871 гг. и подъемом Германии, и вывела США в положение сверхдержавы № 1 и гегемона капиталистической системы, устранив угрозы со стороны Германии (руками русских и англичан) и Японии (руками русских, своими собственными и англичан), а также подорвав Британскую империю (руками немцев, японцев и русских). При этом, однако, новый – второй – англосаксонский гегемон не стал гегемоном мировой системы, в которой, помимо капиталистического сегмента, был еще и антикапиталистический, коммунистический. Это делало мир биполярным, исключало единоличную мировую гегемонию и превращало США и СССР в «полюса» ялтинского мира. В этом смысле война поставила крест не только на американских планах полного мирового господства, но и на советском, сталинско-коминтерновском проекте создания глобальной коммунистической системы, «земшарной» антикапиталистической республики «мира и труда».

Биполярность означала противостояние не просто двух держав, а двух систем, обладавших ядерным оружием. Следовательно, во-первых, оно было обречено стать глобальным, планетарным; во-вторых, будучи военно-политическим, оно не должно было становиться «горячим» из-за угрозы взаимного уничтожения; в результате глобальное противостояние систем превратилось в «холодную» глобальную войну, которая окрасила в свои тона и определила не только «славное тридцатилетие», но и всю вторую половину XX в., а потому об этой войне, началом которой традиционно считается фултонская речь Черчилля (март 1946 г.), мы поговорим позже и отдельно.

На политической карте мира в «славное тридцатилетие» появлялись одно за другим новые государства, большие и малые, многим из которых суждено было сыграть значительную роль в XX в. Это ДРВ и Индонезия (1945), Индия и Пакистан (1947), Израиль (1948), КНР и ФРГ (1949), Куба (1959). В 1960 г. на карте Африки появилось сразу 17 новых государств. В афроазиатском мире рушились колониальные империи, одни относительно спокойно (Британская), другие – с треском и позором (Французская – Вьетнам, Алжир). Новый гегемон капсистемы спокойно взирал на разрушение этих империй, в том числе, Британской, деловито подбирая, что «с воза упало». Считая своим главным долгосрочным противником СССР, многие в США (включая Аллена Даллеса) полагали, что главная краткосрочная задача – устранение Британской империи. Отсюда поведение США во многих ситуациях, например, во время Суэцкого кризиса (1956). Вообще порой создается впечатление, что США в игре против Британской империи с удовольствием использовали СССР в функции ледокола. Впрочем, они заигрались, и когда поняли это и поспешили в 1957 г. «доктриной Эйзенхауэра» поставить предел распространению советского влияния в арабском мире, было поздно – в конце 1950-х – 1970-е годы СССР занял прочные позиции в регионе, грозно нависая над жизненно важными для США нефтеносными районами.

В середине 1970-х рухнула последняя – уже дряхлая – колониальная империя, Португальская. После португальской «революции гвоздик» в апреле 1974 г. освободились ее колонии в Африке, прежде всего такие крупные как Ангола и Мозамбик.

«Славное тридцатилетие» было перенасыщено событиями как в мировой политике и экономике, так и во внутренней жизни крупнейших государств мира. «Славное тридцатилетие» – это три «экономических чуда» капсистемы: итальянское, немецкое и японское. Еще во многом деревенская (это видно по киносюжетам) Италия начала 1950-х к середине 1960-х годов становится промышленно развитой. В начале 1960-х Япония станет кредитором США; на рубеже 1960–1970-х годов ФРГ и Япония (с ее 11% роста в 1969 г.) уже бросят экономический вызов США. Если во второй половине 1940-х, в 1950-е и (пусть с некоторым скрипом) в начале 1960-х годов США в экономическом плане успешно двигались вперед, с середины 1960-х ситуация начинает меняться. К этому времени положение американской валюты ухудшилось, впереди замаячила угроза обвала фондового рынка. В начале 1970-х годов США переживают жестокий финансовый кризис, который стал эпилогом Бреттонвудской системы и прологом финансово-экономических кризисов 1970–1980-х годов.

15 августа 1971 г. (впервые с 1894 г.) США фиксируют торговый дефицит, президент Никсон объявляет об отказе Америки от Бреттонвудских соглашений и о прекращении обмена доллара на золото. На следующий день закрываются все европейские рынки валюты. В 1973 г. США – владельцы почти 70% мировых запасов золота, девальвируют доллар еще на 10%, нанося таким образом удар по золотовалютным резервам центробанков тех стран мира, которые держали валюту преимущественно в долларах.

В это же время рост политической напряженности на Ближнем Востоке вызвал очередную арабо-израильскую войну, в результате которой через десять дней после начала наступления египтян израильская армия форсировала Суэцкий канал и вступила на египетскую территорию. Эти события вкупе с мировой экономической ситуацией привели к тому, что 17 октября 1973 г. арабские государства-производители нефти предъявляли Западу (прежде всего США) ультиматум: пока ближневосточный кризис не будет урегулирован, добыча нефти ежемесячно будет сокращаться на 5%. Начался нефтяной кризис, а вместе с ним – «понижательная волна» кондратьевского цикла (Б–фаза), мировая рецессия, во многом (но не во всем) аналогичная рецессии 1873–1898 гг.

«Входом» в рецессию стал кризис 1974–1975 гг. В аналитической записке для ЦК КПСС В.В.Крылов уже тогда, в ходе разворачивающегося кризиса, отмечал его особенность по сравнению с предыдущими.

«До тех пор, пока в рамках индустриальных производительных сил, – писал он, – основную роль играл постоянный капитал, десятилетние циклы его обновления обеспечивали соответствующую десятилетнюю периодичность кризисов перепроизводства с последующей фазой оживления экономической активности. После войны и вплоть до кризиса 1974–1975 гг. эта десятилетняя цикличность действовала в ослабленном виде. Трудности, переживаемые капитализмом в 1947–1948 гг., в 1955 г. и в 1968 г. вернее было бы назвать не кризисами в их классическом виде, но скорее “заминками”, “сбоями” на фоне в общем и целом “бескризисного” развития экономики развитых капиталистических стран.

С развитием НТР и главной роли обновления уже не основного капитала, но научно-технических факторов (главным носителем которых являются сами живые мыслящие люди) прежняя “подекадная” цикличность капиталистического производства нарушилась. Наступала новая периодичность спада капиталистической экономики, соответствующая законченному воспроизводственному циклу на этот раз уже научно-технических факторов и совпадающая поэтому в общем и целом со сменой одного поколения людей (20–25 лет). Техноструктурная модернизация и обновление капиталистической экономики стали протекать быстрее, нежели подготовка соответствующих этим новым отраслевым структурам профессиональных групп населения (ученых, научных сотрудников, инженерно-технического персонала, рабочих широкого профессионального диапазона и т.п.). Вот почему на Западе при невиданной со времен великого кризиса 30-х годов безработице одновременно испытывают острый недостаток в работниках такой профессиональной подготовки, которая соответствовала бы новым техно-отраслевым структурам экономики.

Кризис 1974–1975 гг. был “кризисом особого рода” именно потому, что впервые в истории капитализма в противоречия с его системой производственных отношений пришли не адекватные их природе индустриальные производительные силы, но производительные силы нового типа, полное развитие которых не осуществимо в границах самого капитализма».

То, что понял Крылов, поняли и серьезные люди на Западе. Поняли, пришли к важным выводам и, сделав их «руководством к действию», добились в конечном счете победы над оказавшимся в состоянии системного кризиса советским коммунизмом – эту драму я планирую рассмотреть в V части книги (в пятой монографии цикла).

От нефтяного кризиса 1973 г. выиграли производители нефти, западные банки (в результате мировой кредитный рынок оказался зависимым от цен на мировом нефтяном рынке, а сама нефть стала мощнейшим фактором мировой политики) и СССР (по крайней мере, в краткосрочной перспективе).

В 1966 г. нефтяные месторождения были открыты не только в Иране и Саудовской Аравии, но и в СССР – на севере Тюменской области (Уренгой). В кризисной ситуации СССР резко увеличивает производство нефти и начинает активно продавать ее и газ. С 1970 по 1985 гг. доля нефти и газа в советском экспорте выросла с 15 до 53%. Однако краткосрочный выигрыш обернулся слабостью (зависимостью от мировых цен на нефть, что для державы, участвующей в гонке вооружений, непозволительно, – у СССР появилось дополнительное «окно уязвимости»), внутренними структурными изменениями не лучшего образца (усиление сырьевых ведомств, а также структур и групп, выражающих их интересы и противостоящих ВПК и наиболее передовым экономическим отраслям) и проигрышем (тот десяток лет, который объективно мог быть использован на реальные реформы, модификацию строя, верхушка проедала нефтедоллары, т.е. настоящее и будущее страны, жирела, тупела, становилась все более трусливой).

Уже в начале 1970-х годов американцы поняли, что в одиночку не смогут выбраться из той трудной ситуации, в которую попали, и в июне 1973 г., по инициативе Д.Рокфеллера и идее З.Бжезинского, создается новая международная организация – «Трехсторонняя комиссия» (Trilateral comission). Комиссия должна была объединить элиты трех центров капсистемы – США, Японии и Западной Европы – в решении острых экономических и политических задач национального и мирового уровня, справиться с которыми на национальном уровне было крайне затруднительно (проблемы США) или не представлялось возможным (острые проблемы мировой экономики, противостояние СССР). Из множества проблем, стоявших перед «трилатералами», наиболее безотлагательной была ситуация в США, которые переживали не только острый экономический, но не менее острые социальный, политический и культурный кризисы. В самом начале своего президентства Р.Никсон будет вынужден констатировать, что в преддверии 200-летия с момента образования США оказались в ситуации наиболее крупного раскола со времен Гражданской войны 1861–1865 гг. У этого раскола было несколько измерений и составляющих.

Кризис американского правящего слоя, истеблишмента постепенно нарастал в 1960-е годы. Его корни – как в развитии институтов, так и в обстоятельствах прихода к власти президента Кеннеди. Затем – убийство Джона Кеннеди (1963), Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди (1968).

1968 г. – самый турбулентный в мире год со времен окончания Второй мировой войны – вообще стал серьезнейшим испытанием для американской верхушки. Шла вьетнамская война, в которую американцы влезли, организовав в 1964 г. провокацию в Тонкинском заливе. Уже к концу 1968 г. США потеряли во Вьетнаме 30,5 тыс. убитыми; в год Штаты тратили на войну 30 млн. долл., а их контингент во Вьетнаме в конце 1968 г. составил 550 тыс. военнослужащих. Не помогло – именно 1968 г. стал переломным в войне. Произошло это следующим образом. Как правило, вьетнамцы прекращали боевые действия на время празднования Нового года, и наступало затишье. Американцы полагали, что и в 1968 г. все будет как прежде, и по обыкновению расслабились. Однако вьетнамские коммунисты решили огорчить противника до невозможности, и в январе 1968 г. во время праздника Нового года «Тет» по всей территории Южного Вьетнама началось наступление сил Национального фронта освобождения Вьетнама (НФОЮВ).

Коммунисты нанесли удары по крупнейшим городам и базам. Более того, столица – Сайгон – по сути оказалась в осаде, в самом городе вьетконговцы напали на американское посольство, дворец президента и здание Генерального штаба. Через 15 минут после начала атаки информагентство Ассошиэйтед Пресс сообщило о случившемся всему миру. И хотя вьетконговских диверсантов либо уничтожили, либо выбили из Сайгона, а затем началось трехмесячное контрнаступление американцев, «Тет» стал поворотным пунктом во Вьетнамской войне. Не став военной победой вьетнамских коммунистов, это наступление стало их политической победой, лишило президента Джонсона шансов на второй срок, а Америку привело в 1975 г. к поражению.

Огромную роль в этом сыграли американские средства массовой информации, прежде всего телевидение. В 1967 г., благодаря электронной революции в средствах связи (спутники), война во Вьетнаме пришла на телеэкраны в каждый американский дом. Американцы увидели наступление «Тет» у себя дома, и это был серьезный удар по американскому послевоенному истеблишменту. Так, электронная революция в области связи как элемент начинающейся НТР стала противником и в известном смысле могильщиком послевоенного «восточнопобережного» истеблишмента США – стала наряду с Вьетнамом, стоявшим за ним СССР и маячившей вдали КНР. Правда, в 1970-е годы американцы сделают нужные выводы из поражения во Вьетнаме, произойдет болезненная ломка, и в 1980-е оформится новый истеблишмент (в немалой степени этому поспособствуют процессы в СССР, прежде всего, в его верхушке, которая станет жертвой собственной системной импотенции и начинающейся глобализации). Однако это произойдет лишь в 1980-е годы, а 1970-е для американского истеблишмента начнутся импичментом Никсона и серым президентством Форда.

Еще более серьезные и острые процессы шли в самом американском обществе. Ширилось и усиливалось движение черных американцев. Процесс этот начался давно, шел по нарастающей и правящий класс Америки – WASP (white, anglosaxon, protestant) вынужден был идти на уступки. Это очень хорошо видно по кино. Если в первой трети века негр в фильме был как правило злодеем, то в 1930-е годы он уже мог быть другом главного (белого) героя, правда, недалеким и хвастливым, но все же. Ситуацию изменила война, и на экране появились положительные черные герои. В 1945 г. начинает выходить ежемесячный журнал для чернокожих американцев – «Ebong». В 1949 г. на экранах появляется телесериал с актерами-неграми. В 1950-е годы, как пишет Дж.Винер, рок сломал часть расовых барьеров в американском обществе, а в 1960-е годы доломал большую часть остатков, и черные исполнители завоевали белую аудиторию, которая сходила с ума от Джимми Хендрикса.

История борьбы черных американцев (или как теперь в соответствии с политкорректностью принято говорить «афроамериканцев») хорошо описана, и я не буду здесь тратить на это время и место. Напомню лишь боевиков из «Черных пантер», организацию «Black power» и поднятые сжатые кулаки в черных перчатках атлетов Смита и Карлоса в знак поддержки лозунга «Black power» на церемонии награждения победителей на Олимпиаде в Мехико (1972). И хотя коалиция между «пантерами» и везерменами, столь пугавшая американский истеблишмент, провалилась, судорогу в него они пустили изрядную.

Однако самым серьезным испытаниям американское общество подверглось в конце 1960-х годов в связи с бунтом молодежи, главным образом студенческой, который кое-кто даже называет студенческой, а то и мировой революцией, указывая на связь волнений молодежи в США, Франции, Мексике и других странах, переживших плохо организованные демонстрации, вспышки насилия, кровавые столкновения студентов с полицией на баррикадах и беспорядки. При том, что серьезные студенческие волнения охватили несколько стран, я в большей степени согласен с Р.Ароном, который видит в каждом случае свои причины, чем с И.Валлерстайном, трактующим события 1968 г. как единое целое, мировую студенческую революцию. На мой взгляд, последнее заключение – c’est un peu trop.

Непосредственной социальной причиной волнений во Франции и США был протест против образовательных структур, которые остались по сути неизменными, несмотря на произошедшие за два десятилетия после окончания войны экономические и социальные изменения. Собственно, устранение этого разрыва и было непосредственной практической целью протеста студентов, в чем они, главным образом, преуспели, расколов при этом общественное мнение «за» и «против». Это нашло отражение прежде всего в кино. Так, в США в 1969 г. выходит «Беспечный ездок» Дэниса Хоппера – идеологический манифест бунтующей молодежи с дорогой в качестве де-факто главного героя и фразой спившегося адвоката (в исполнении Джека Николсона): «Это была чертовски хорошая страна. Не понимаю, что с ней случилось». В 1970 г. – появляется документальный трехчасовой фильм Майкла Уодли «Вуд-сток» и «Забриски пойнт» Антониони, авторы обоих фильмов солидарны с молодежью. И хотя в 1968–1971 гг. на американских экранах трудно было представить фильм, прямо направленный против молодежного движения и его контркультуры, в образе Алекса – главного героя «Заводного апельсина» (1971) С.Кубрика по одноименному роману Энтони Берджеса можно увидеть негативное отражение студенческого бунта.

Однако значение и последствия молодежно-студенческих волнений выходят за рамки решения вполне конкретной институционально-образовательной задачи. Если говорить о Франции, в которой накал студенческого движения был наивысшим (прежде всего, потому что – прав Р.Арон – социальная дистанция между профессорами и студентами во французских университетах была намного больше и оформлена жестче, чем в англосаксонских), поэтому Франция с ее майскими событиями стала «центром» прокатившихся по миру (молодежных волнений). Здесь, во-первых, впервые после 1871 г. в Париже появились баррикады; во-вторых, впервые после революции 1848 г. на баррикады вышел не просто иной слой, класс, чем рабочие, но такой, определяющей чертой которого было не столько его социальное положение в системе (хотя и это тоже), сколько возраст. С этой точки зрения, 1968 г. в определенном смысле закрывает эпоху, начатую 1848 г. И даже если помнить, что, например, во Франции, студенческие волнения, возникнув отчасти стихийно, затем активно использовались и были элементом международной и внутриполитической игры, целью которой, помимо прочего, было скомпрометировать и свалить создателя V республики (1958) президента де Голля и заменить его Помпиду, в истории социальной борьбы Современности (1789–1991) «май–68» во Франции и студенческие волнения в других местах занимают специфическое место. Разумеется, это не значит, что можно валить в одну кучу, как это делает И.Валлерстайн, события в Нью-Йорке, Мехико, Дакаре, Париже и Токио, с одной стороны, и в Пекине («культурная революция»), Праге («пражская весна») и Калькутте (наксалиты) – с другой.

Более того, события во Франции хорошо показывают, что, будучи наиболее ярким проявлением социальных конфликтов конца 1960-х годов, студенческие волнения были элементом некоего более широкого и масштабного процесса. Во Франции за ними последовали массовые забастовки рабочих и, по сути, оставался один шаг до попытки революционного переворота, если бы компартия Франции приняла такое решение. Точнее, если бы были на то желание и воля КПСС. Однако их не было, и улице не удалось опрокинуть власть а la 1830 или 1848 г. Опрокинули де Голля, которым были недовольны в Белом Доме и Кремле.

Думаю, не стоит не только интерпретировать молодежные волнения конца 1960-х годов как единое и целостное мировое движение (на самом деле это почти классический случай каскадно-демонстрационного события) и уж тем более видеть в нем «мировую революцию» типа 1848 г. (в известном смысле, это скорее фарс по отношению к 1848 г.), но и сверхконцентрировать внимание именно на 1968–1970 гг., рассматривая не вне контекста «длинных шестидесятых» (1958–1974).

В 1958 г., считает А.Марвик, автор замечательной книги «Шестидесятые», в жизнь стало входить поколение родившееся в конце 1930-х – начале 1940-х годов. Это совпало с массовым материальным улучшением жизни, что позволило большой части населения присоединиться к обществу потребления. Необходимо учесть, что если старшее поколение исходно не имело стандартов потребления 1960-х, создавало их, боролось за них, знало, чего это стоит, и помнило иную жизнь, то молодежь получила высокие стандарты потребления 1960-х годов «на блюдечке» и воспринимала не просто как данное, а как должное. С соответствующими результатами для мироощущения, мировоззрения и восприятия старших и «их» общества, институтов и т.д. А институты эти, прежде всего в тех сферах, в которых действовала и с которыми сталкивалась наиболее активная, склонная к рефлексии молодежь, т.е. в образовании и культуре, действительно отражали реалии прошлого. В результате все неприятие, отрицание прошлого сконцентрировалось в (и на) сферах образования и культуры. Не случайно с мая 1967 по май 1969 г. в США в 211 колледжах произошло 471 волнение (6158 арестов). Разумеется, волнение волнению рознь. Были относительно спокойные выступления, но были разгуланархии в Университете Сан-Франциско, стычки в Корнелле и других престижных университетах.

Студенческое движение совпало с революцией в популярной музыке (рок-н-ролл, «Битлз», «Роллинг стоунз»; я согласен с теми, кто считает, что в известном смысле 1960-е годы – это бунт «поколения Пресли», против «поколения Синатры»), широким распространением противозачаточных средств, наркотиков и, конечно, культа молодости.

Культовыми фигурами для молодежи, символами молодости и изменений стали Фидель, Кастро, Че Гевара и Джон Кеннеди. «Шестидесятые» начались с «молодежных» побед Кастро и Че над Батистой и молодого плейбоя Джона Кеннеди, словно реализующего хефнеровскую философию «Плейбоя», сломавшего 171-летнюю монополию протестантов на президентскую власть в США и одержавшего победу над «правильным» и будто «родившимся сорокасемилетним» Никсоном. Убийство Кеннеди стало первым ударом по оптимизму и надеждам эпохи (последним – нефтяной кризис 1973 г.).

Среди идейных «руководств к действию» студентов были работы Маркузе, прежде всего, «Одномерный человек». В США к этому следует добавить «Создание контркультуры» Роззака и «Америка зеленеет» Рейха, во Франции – «Наследников» Бурдье и Пассерона, статьи Сартра и Кон-Бендита. Впрочем, как отмечают исследователи, помимо влияния Мао и Маркузе, американские новые левые, точнее их вожаки, испытали также влияние Ницше и Хайдеггера.

В целом, однако, нужно признать, что сколько-нибудь серьезных интеллектуальных работ бунтовавшие студенты и их идеологи на свет не произвели, не выдвинули из своей среды сколько-нибудь значительных теоретиков. Да это и понятно: упор делался не столько на ratio, сколько на emotio – «будьте реалистами, требуйте невозможного», «запрещается запрещать» и т.п.

Как во Франции, так и в США в результате студенческих выступлений произошла демократизация образования – это бесспорное достижение. Но – каждое приобретение есть потеря. Например, одним из среднесрочных последствий студенческого бунта в США специалисты (в частности, А.Блум) считают снижение уровня университетского образования и, как результат, серьезное сокращение различия между образованными и необразованными, переводу протеста в «субкультуру удовольствий», опасность которой уже в 1970 г. разглядел Дж.Леннон (альбом «Джон Леннон/Пластик Оно бэнд» и интервью «Леннон вспоминает», опубликованное в журнале «Rolling Stone»). 

Поскольку в самой контркультуре было много от моды и от бизнеса, то после того, как политический вызов системе был подавлен, деполитизированная, а потому уже безопасная контркультура стала превращаться просто в моду (длинные волосы, наркотики, музыка, секс), в бизнес (торговля аудиозаписями, шоубизнес), способствуя таким образом выпуску оставшегося пара.

Впрочем, под другим углом зрения музыкально-наркотическо-сексуальный характер движения исходно позволил выпустить весь пар целого поколения, направить в относительно не опасное для системы русло потенциальный социально-политический бунт или даже революцию, ограничить последнюю определенными возрастными рамками, превратить болезнь в прививку. А ведь ситуация была серьезная – в 1960-е годы, впервые с начала кризисных 1930-х годов большое число американцев, как отмечает Ч.Кейзер, задавалась тревожным вопросом: устоит ли страна, не распадется ли?

Я далек от демографического или тем более ювенологического детерминизма. И все же не могу не согласиться с тезисом об эмпирической корреляции между процентом молодого населения в обществе и революционным потенциалом. Эта корреляция хорошо показана Дж.Голдстоуном в работе «Революция и восстание в раннесовременном мире» (1991). На примере Реформации, которую он определил как одно из наиболее выдающихся молодежных движений в истории, Голдстоун показал: как только доля молодежи (15–25 лет) приближается к 20%, то при прочих равных, начинаются социальные потрясения. Писал же еще в XIX в. Дж.Мадзини: «Ставьте молодежь во главе восставших масс. Вы не представляете, какая громадная сила молодежь, какую могучую власть имеет голос молодежи над толпой». И действительно, роль молодежи особенно женской ее части в насильственно-толповых процессах XX в., например, будь то коллективизация в СССР, Китае или действия «красных кхмеров» в городах Кампучии, была велика.

В модель Голдстоуна вписываются и Великая французская революция, и важнейшие революции XX в.; именно молодежь пошла под знамена коммунистов и фашистов в 1920-е годы; именно «избыточная» молодежь «устроила» 1968 г. (Кстати, одной из основ иранской революции 1979 г. и исламского фундаментализма являются «20%-ая и более» молодежь.) Год этот мог бы быть намного более серьезным. Перефразируя Оруэлла, который заметил, что если бы не радио, футбол и пабы, то в Англии в 1930-е годы обязательно произошла бы социальная революция, можно сказать: если бы не рок-музыка, наркотики и секс, в Штатах в 1960-е годы произошла бы социальная революция. Иными словами, молодежная форма движения в известном смысле оказалась контрреволюционной. Все обошлось формированием молодежной субкультуры (контркультуры), которая к тому же стала частью истеблишмента, оказалась интегрирована в него. Отчасти это была капитуляция истеблишмента, но в еще большей степени – капитуляция молодежной субкультуры, получившей место под солнцем. В молодежном направлении изменились общая мода, стиль повседневной жизни. Если смотреть на ситуацию под этим углом зрения, то молодежь приобрела большее значение в обществе, а вместе – с ней рок-музыка и ТВ.

Именно молодежный бунт с его презрением к романтике, ориентацией на функциональный секс и права меньшинств – сексуальных, национально-религиозных, женщин – положил начало изменению на Западе (и в мире) идеала мужской и особенно женской красоты. Феминистки, юнцы подсевшие на наркоту и мужчины-гомосексуалисты немало способствовали развитию моды на, мягко говоря, нестандартную, неправильную женскую внешность. Первые ростки этой моды стали пробиваться в конце 1950-х годов (Брижит Бардо), однако им было очень далеко до «образцов», выдвинутых студенческим бунтом и контркультурой, и тем более до стандартов 1980–1990-х годов, которые один журналист метко назвал моделью «капитан баскетбольной команды из концлагеря», было далеко. Тенденция, однако, налицо, и триумф в 1980–1990-е годы мускулистого андрогина в жесткой (Мадонна) или мягкой (Шарон Стоун, Кетлин Тёрнер, Джоди Фостер и ряд других) форме во многом уходит корнями в студенческий бунт конца 1960-х и его последующую коммерциализацию, в теорию и практику феминизма. Напомню, что вырождение видов начинается с самок, и что в развитии живых форм стирание физических и поведенческих различий между представителями разных полов и рост гомосексуализации сверх некоего уровня суть показатели, если не вырождения, то предшествующего ему упадка. Но это отдельная тема.  

Весьма показательно, что во второй половине 1960-х годов в ходе и в результате молодежного бунта сменилась, если не сломалась старая система звезд и вообще прежнее кино, по крайней мере, американское (в европейском кино эти изменения начались раньше и по ряду причин прошли мягче). В начале 1970-х годов в книге с англо-французским названием – «Les stars» – это уже подметил знаменитый французский социолог и философ Э.Морэн. В главе «Сумерки системы звезд» он писал, что до начала 1960-х годов – звезды (например, Джеймс Дин, Элвис Пресли, Мерилин Монро) были взрослыми людьми, которым молодежь подражала. Старая система звезд – это система взрослой культуры, к которой тянутся молодые и в которую они хотят попасть. В 1960-е годы все изменилось: молодежная культура отделила себя от взрослой (устроила сецессию) и стала контркультурой. «Звезды» (и старая система звезд) перестали играть роль средства культурной интеграции, молодежь перестала подражать взрослым, скорее наоборот. Я уже не говорю о том, что характер и функция «звезд» в 1980–1990-е годы существенно изменились, и в соответствующих хронологических главах мы поговорим об этом.

Верно и то, что в той же Америке студенческий бунт 1968–1970 гг. нанес серьезный удар слева и снизу по леволиберальным ценностям американского рабочего и особенно среднего класса, расчищая путь Рейгану и его «неоконсерваторам», которые добивали эти ценности справа и сверху. Ну что же, борьба и единство противоположностей, как учил Гегель. Или пойдешь направо, придешь налево, или пойдешь налево, придешь направо, как говорил Сталин. Иными словами, студенческий бунт конца 1960-х, по крайней мере, в США, объективно оказался началом, первой атакой, первой волной наступления новых социальных сил на позиции тех социальных сил (и их политических организаций) – рабочего и среднего классов, которые были главным массовым социальным бенефиктором 1940–1960-х годов. Интуитивно молодое поколение среднего класса почувствовало конец эпохи и тот факт, что, в отличие от старших, им место под солнцем найти будет трудно.

Волнения 1968–1970 гг. – попытка обеспечить это место, добившись изменения правил социальной игры прежде всего в сфере образования. В этом смысле в широкой исторической перспективе студенческое движение было реакционным в такой же или почти такой же степени, как и революционным. «Взрыв революции и контрреволюции вместе», как сказал бы Ленин (его фраза о событиях 3–5 июля 1917 г. в Петрограде). И в этом нет противоречия: как заметил Б.Мур, революции совершают, как правило, не восходящие классы, а как раз те, над которыми должны сомкнуться волны прогресса. И определенной части угрожаемых удалось оседлать эту волну и взлететь вместе с ней на хорошие места 15 лет спустя в рейгановской Америке. И это лишний раз подтверждает: Крот Истории роет медленно, а сама история коварна, и дальше всех пойдет тот, кто не знает, куда идет. В этом плане со многими западными «шестидесятниками» произошло то же, что с советскими шестидесятниками в 1980–1990-е годы.

Но, быть может, я сгущаю краски и напрасно провожу линию от левых бунтарей, левых радикалов 1968 г. к конфликтам и правым радикалам 1980-х годов? Послушаем западных аналитиков, с симпатией относящихся и к «длинным шестидесятым», и к 1968 г., и к его героям. «Постоянное кастрирование недовольства (социального. – А.Ф.) с помощью культуры (контркультуры. – А.Ф.), эклектизм, трактующий все идеи как недолговечный товар, усилили триумф мотива прибыли и поклонение в качестве идолов рыночным силам в эру Рейгана и Тэтчер». Это – Д.Кот, автор великолепной книги «1968».

Напомню также, что молодежное движение 1960-х годов было проникнуто духом индивидуализма («Я – поколение», «Я верю лишь в себя» – слова из песни Леннона), неприятия государства и «старого левого» движения, т.е. движения, выражающего интересы эксплуатируемых слоев индустриального капитализма. (В этом смысле 1968 г. стал социально-политическим прологом экономического кризиса 1974–1975 гг., который, помимо прочего, был первым серьезным кризисом капитализма как индустриальной системы, индустриальной структуры капсистемы.) Но ведь это и есть позиция рейгановского «неолиберализма» (по сути – правого радикализма).

В Европе эпилогом молодежного бунта конца 1960-х стал левый террор «Красных бригад» в Италии и «Роте Арми Фракцион» в Германии. Конечно, помимо левого существовал правый террор (например, Индонезия – 1964 г. и Чили – 1973 г.) и просто террор (например, в гражданской войне в Нигерии). Однако мы говорим о том, что непосредственно связано с молодежным бунтом (от связей левого террора со спецслужбами в данном контексте я абстрагируюсь).

Далее. 1960-е годы вообще и 1968 г. в частности, были глубоко проникнуты духом не только индивидуализма, но и, как подчеркивает Марвик, предпринимательства, ориентированного на прибыль. Главным образом в сфере музыки, шоу-бизнеса, распространения аудиотехники и аудиозаписей. В этом плане 1960-е годы были не только студенческим бунтом, но также грандиозным шоу и бизнесом, основанным на частной инициативе. Здесь опять же слышатся приближающиеся шаги «нео-либерального командора». Если к этому добавить гедонизм молодежи 1960-х годов, их принципиальную установку на потребление и удовольствие, то можно констатировать: в 1960-е годы целое поколение в наиболее привлекательной для себя форме (кайф, безответственность, отвязанность инстинктов и т.д.) прошла школу консьюмеризма, общества потребления, вошла в это общество по линии музыки, секса, наркотиков, с помощью подсознания – а потому глубоко и навсегда. Теперь негативную форму, негатив оставалось лишь «проявить», что и было сделано. Результат – рейгановская Америка, яппи, сознательный правый радикализм бывших стихийных левых.  

Разумеется, далеко не все слева полностью перешли направо, скорее меньшинство. Но меньшинство активное, социально (а не искейпистски-наркотически) ориентированное, и этого хватило – историю вообще делают активные меньшинства. В известном смысле, левый 1968 г. стал – по негативу (а так оно и бывает в истории) – матрицей американского правого (нео)либерализма 1980-х годов. Более того, я утверждаю, что именно 1968 г. породил ту возрастную когорту, тех ребят, которые, начитавшись когда-то Грамши, Адорно, Хоркхаймера, Арендт, Маркузе и других, повзрослев и прийдя в истеблишмент, сыграли большую роль в обеспечении победы над советским коммунизмом – «нам не дано предугадать как наше слово отзовется». Маркс и Энгельс сказали бы: реакция выполнила программу революции. Но, добавлю я, в интересах не революционеров и трудящихся, а хозяев системы, ее самосохранения в обновленном виде. Да, главное значение 1968 г. заключается в том, что это был острый и внешне революционный способ самообновления системы в духе фильма «Матрица–2». Я вернусь к этому в части, посвященной «холодной войне».  

Итак, война во Вьетнаме, кризис правящего слоя, экономические проблемы, движение черных американцев, молодежное движение, рост преступности (как заметил в своей «Истории насилия» К.Шенэ, до середины 1960-х годов преступность в Америке развивалась в целом так же, как в Европе – так сказать, по общим североатлантическим образцам; однако с середины 1960-х доминирующими стали формы и «пэттерны», как характерные для преступности и ее форм организации в «третьем мире»; иными словами, «тьермондиализация» или, как теперь чаще говорят, «бразилианизация» Америки социально началась с преступности, с андеркласса) – все это вместе взятое вымотало Америку, привело к моральному и духовному кризису, одной из главных составляющих которого было чувство опустошенности, бессилия – часто несмотря на внешние успехи в повседневной жизни (семья, дом, карьера). Как считает Л.Галамбос, очень четко это настроение отразил в нескольких ролях в своих фильмах 1970-х годов американский актер Джек Николсон – пианист из «Пяти легких пьес», моряк в «Последней детали», детектив в «Чайнатауне» или его герои в «Познании плоти» и «Поезжай, сказал он».

Американское общество начала 1970-х годов устало, после потрясений 1960-х ему хотелось стабильности, уверенности в прочном бытии, семейных ценностях. По сути это был заказ. В идейно-политической сфере его начнут выполнять неоконсерваторы со второй половины 1970-х годов. Однако в 1972 г. режиссер Фрэнсис Форд Коппола первой частью «Крестного отца» (по роману Марио Пьюзо) выполнил этот заказ в кино. И не важно, что речь шла о мафии, главным было другое: иерархия, порядок, семья. Так кинорежиссер, отвечая на спонтанно возникший запрос, по сути зафиксировал путь к выходу из морального и духовного кризиса. Еще одна идейная линия фильма (ее точно отметил А.Плахов) заключается в следующем: абсолютной свободы (идеал 1968 г.) нет, есть степени независимости.

В те же 70-е в моральный и духовный кризис – по другим причинам, на другой основе и иным образом – «въехало» советское общество. И если американцы свой кризис со временем во многом преодолели, то СССР – нет. Этот кризис в измененной форме продолжающийся до сих пор, является одной из причин как крушения коммунизма и распада СССР, так и нашей нынешней ситуации.

Для СССР 1945–1975 гг. – это период экономического подъема, «либерализации» режима, главным образом, для номенклатуры (и ее интеллектуально-художественной обслуги) и в ее интересах, но и населению кое-что досталось; это переход от сталинской к брежневской модели исторического коммунизма, занявший примерно полтора десятилетия (1953–1968); переходный период получил название «оттепели», ассоциирующейся обычно с Хрущёвым.

В конце 1960-х СССР достигает примерного паритета в вооружении с переживающими не лучшие времена США. Основа – экономический рост 1950–1960-х годов. В 1950 г. соцсистема давала 20% мировой валовой продукции (16% – СССР и соцстраны Восточной Европы и 4% – Китай); капсистема давала 80% МВП (12% – слаборазвитые страны, 68% – 24 наиболее развитые капстраны). В 1975 г. соцстраны (включая 5% КНР) обеспечивали 33% МВП, а из 67% приходившихся на капсистему, 56% давала «двадцатьчетверка». То есть, «чистое» соотношение экономических сил Запад-Восток было 56:28% (2:1). При росте МВП с 1950 по 1975 г. в 3,5 раза темпы роста соцстран в два раза превышали таковые развитых капстран. Именно рост военной мощи СССР, с одной стороны, и нарастающие трудности США – с другой, заставили их пойти на «разрядку напряженности», на детант и в 1975 г. в Хельсинки признать реалии послевоенного мира на советских условиях. Однако при всей внешней военной державной мощи уже с конца 1960-х годов в СССР постепенно вызревал идейно-властный и социально-экономический кризис, тикали часики социального взрывного устройства.

Менялся Китай. Возникновение в 1949 г. КНР под руководством Мао Цзэдуна подвело черту под тем периодом, который начался в 1840-е годы первой опиумной войной и который, с китайской точки зрения, был очередным междинастическим периодом хаоса (луань) и упадка (шуай) в многовековой китайской истории. В 1949 г. Китай, ведомый Мао, которого нередко сравнивали с Цинь Шихуанди, двинулся если не к расцвету (шэн), то уж точно к порядку (чжи). В «тридцатилетие», ставшее славным для значительной части мира, Китай пережил жестокую коллективизацию, в которой (так называют исследования), как и в коллективизации других стран, наиболее активную и жестокую роль играли женщины и юноши; «большой скачок» (1957), «культурную революцию» (началась в 1966 г.), разрыв с СССР (по сути – с 1962 г.) и вооруженный конфликт с ним (1969), борьбу в верхушке при старящемся Мао (начало 1970-х). На рубеже 1960–1970-х годов Китай все активнее участвует в мировой политике, играя свою игру в «холодной войне», а точнее, стремясь превратить эту войну в элемент своей игры. Как? Чтобы лучше понять это, имеет смысл прочесть «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна, а также посмотреть правила «китайских шахмат» «сян ци» в которые играют трое, и игры «вэй ци» (больше известную под ее японским названием «го»), в которой побеждают на основе не столько анализа, сколько интуиции и эстетического чувства.

«Славное тридцатилетие» – эпоха прогресса науки и техники. Что ни год, то рывок во многих областях. Прежде всего – о военной технике.

Американская атомная бомба вместе с победой союзников над державами «оси» закрыла военную эпоху и открыла эпоху послевоенную. В 1946 г. американцы в лаборатории Лос Аламос запустили первый скоростной ядерный реактор. В 1949 г. атомная бомба появляется у СССР, спустя четыре года СССР создает водородную бомбу, а в 1957 г. – межконтинентальную баллистическую ракету, получив в свои руки оружие массированного возмездия. Теперь с Америкой можно (и нужно) было разговаривать совсем по-другому. С этого момента гонка вооружений интенсифицируется (подробно об этом мы поговорим в разделе о глобальной «холодной» войне).

Побочным результатом создания межконтинентальных ракет стал запуск СССР первого искусственного спутника (С.П.Королёв) в 1957 г. На американцев это произвело впечатление разорвавшейся бомбы, и с этого момента начинается борьба за космос (подробнее об этом – все в том же разделе, о глобальной «холодной» войне).

В 1961 г. в космосе побывали первые люди – сначала наш Юрий Гагарин, затем американец Джон Гленн. Полеты в космос становятся все чаще и, наконец, в 1969 г. полет американских «Аполлон–11» и «Аполлон–12» завершается высадкой на Луну, по поводу которой у многих специалистов и журналистов до сих пор есть вопросы. СССР на следующий год ответил беспилотной посадкой «Луны–16» (взяты образцы грунта), «Луны–17» (оставлен «Луноход») на Луне и «Венеры–7» на Венере. В 1971 г. американцы (из состава экипажей «Аполлона–14» и «Аполлона–15») опять высаживаются на Луне. Советский ответ – «Венера–8» садится на Венере, а «Марс–1» и «Марс–2» следуют на Марс, как и американский «Маринер–9». С 1971 г. на орбите работает советская станция «Салют–1» (американская «Скайлэб» появится там в 1973 г., но в 1979 г. ее вернут на Землю). В 1972 г. американцы еще раз высаживаются на Луне («Аполлон–16» и «Аполлон–17», на Землю привезены образцы лунных пород), а СССР отвечает посадкой «Венеры–9» и «Венеры–10». В 1975 г. происходит знаменательная советско-американская встреча на орбите «Союз–19» – «Аполлон–18», символизирующая детант.

В «славное тридцатилетие» развивалась не только ядерная и космическая техника, но и обычные вооружения: совершенствовались старые, создавались новые модели танков, гаубиц, подлодок, автоматического оружия. Так, в 1947 г. появился автомат Калашникова (калибр – 7,62 мм, магазин – 30 патронов, дальность – до 500 м) – главное автоматическое оружие второй половины XX в. В 1949 г. появился пистолет-пулемет «Узи» (лейтенант израильской армии Узиель Галю создал его на основе чехословацкого пистолета-пулемета «23» конструкции Холека), комбинирующий малогабаритность с крупным калибром (9х19 мм).

По сравнению с интенсивным освоением космоса, подстегиваемым советско-американским противостоянием и гонкой вооружений, находки и открытия астрономов выглядят скромнее. Разумеется, в течение 30 лет в ближнем и дальнем космосе было открыто много чего нового – от радиоизлучения Юпитера, предсказанного не астрономом И.Великовским на основе своей теории о космических и земных катастрофах, и вулканической активности на Луне до новых спутников планет-гигантов и рентгеновского излучения из созвездия Скорпион. И тем не менее по-настоящему крупных теоретических и практических открытий не так много. Прежде всего, это разработка двух альтернативных теорий возникновения и развития Вселенной. К 1948 г. Дж.Гамов существенно модифицировал теорию Большого взрыва, а Бонди, Гоулд и Хойл предложили теорию стационарной Вселенной. Необходимо также сказать об открытии спиральных рукавов нашей галактики У.Морганом (1951), открытие «солнечного ветра» (1958), квазаров (1960) и пульсаров (1967).

В 1969 г. Дж.Уилер вводит термин «черная дыра» (возможность существования таких объектов еще в конце XVIII в. предвидели Мичел и Лаплас); в 1973 г. английские физики-теоретики Хокинг и Эллис в работе по математическим вопросам структуры пространства и времени, зафиксировали – на новом уровне – возможность существования «черных дыр».

В самом начале «славного тридцатилетия» мир познакомился с кибернетикой и теорией информации. В 1948 г. Н.Винер опубликовал книгу «Кибернетика и связь в животном и машине», где представил идеи, которые начал разрабатывать еще в конце 1930-х годах вместе с кардиологом А.Розенблюмом. В 1950-е годы свет увидят еще три очень важные кибернетические исследования: «Может ли машина мыслить» А.Тьюринга, а также «Введение в кибернетику» (1956) и «Конструкция мозга» У.Росса Эшби.

В 1949 г. К.Шеннон публикует работу «Математическая теория коммуникации» – первую работу по теории информации. В 1968 г. Л. фон Берталанфди опубликует работу «Общая теория систем. Основы. Развитие. Применения». В ней он суммирует и систематизирует свои идеи по теории систем, которые начал высказывать еще в 1930-е годы.

Необходимо отметить, что с конца 1960-х годов кибернетика, теория систем будут активно использоваться в разработках «Римского клуба» – организации, которой в качестве официального «нейтрально-научного» фасада суждено будет сыграть важную роль в борьбе Запада (и США – Глобамерики) против СССР.

Если от названных выше дисциплин перейти к биологии, медицине и антропологии, то необходимо указать на обнаружение останков дриопитека (М.Лики, 1948 г.) и австралопитека (Д.Джохансон, 1974 г.), расшифровку в 1953 г. англичанином Криком и американцем Уотсоном структуры ДНК («Двойная спираль»), открытие интерферона (1957).

В разгар «славного тридцатилетия» медики добились серьезных успехов в трансплантации органов: 1956 г. – пересадка костного мозга, 1962 г. – почки, 1963 г. – печени, 1967 г. – сердца. И хотя пациент доктора Барнарда, осуществившего пересадку сердца, проживет всего лишь 17 дней, мир будет рукоплескать. К сожалению, мир не знает (да и не хочет знать), что советский врач Н.П.Синицын опередил Барнарда на 22 года (впрочем и в СССР об этом почти забыли – нет пророка в своем отечестве, тем более в таком, как наше).

Наука и техника в 1945–1975 гг. продолжали «сжимать» пространство и время. В 1947 г. капитан Чак Йигер на самолете «Bell X–1» преодолевает со скоростью 1078 км/час звуковой барьер; в 1953 г. в США появляется судно на воздушной подушке; в 1955 г. американцы строят первую атомную подлодку «Nautilus», которая в 1958 г. совершит плавание под ледяной арктической «шапкой»; в 1956 г. между Шотландией и Ньюфаундлендом прокладывают трансатлантический телефонный кабель; в 1959 г. СССР и США спускают на воду первые атомные суда – соответственно «Ленин» и авианосец «Enterprise»; в 1964 г. японский скоростной поезд «Пуля» развивает скорость 210 км/час; в 1968 г. СССР, Англия и Франция начинают эксплуатацию пассажирских сверхзвуковых авиалайнеров – «Ту–144» и «Конкорд»; в 1970 г. свои полеты начинает реактивный самолет «Боинг–747» («Jumbo»).

1945–1975 гг. – это время интересных морских и сухопутных экспедиций, многие организаторы и участники которых стали культовыми фигурами. Речь идет прежде всего о плавании Тура Хейердала через Тихий океан на «Кон Тики» (1947 г., в 1950 г. появилась книга «Кон Тики»; пройдет чуть более 20 лет, и Хейердал переплывает Атлантику на «Ра»), о первой экспедиции Жака-Ива Кусто на «Калипсо» (1952), о пересечении А.Бомбаром Атлантики на резиновой лодке за 65 дней (см.его: «За бортом по своей воле») и о подъеме новозеландца Э.Хиллари и шерпа Н.Тенцинга на Джомолунгму (Эверест) (1953).

В 1957 г. мы запустили первый искусственный спутник Земли; в 1960 г. американская атомная подлодка «Тритон» повторила путь Магеллана, но за 84 суток. В том же году О.Пикар и Д.Уолш на батискафе «Триест» опустились на глубину более 11 км (впадина Челленджер в районе Марианского желоба у о.Гуам). В 1967 г. Ф.Чичестер в одиночку совершил кругосветное плавание на яхте «Джипси-Мот IV», пройдя 29 630 миль за девять месяцев и один день, причем шел он вдоль «ревущих» сороковых широт, повторяя маршрут английских клиперов XIX в. «Британия – Австралия – Британия».

В 1945–1975 гг. благодаря развитию науки и техники стремительно менялся быт, жизнь становилась более комфортной, более быстрой и более безопасной. В жизнь входило все больше удобных вещей: первые микроволновки (1947), транзистор и общедоступный стиральный порошок «Tide», фотоаппарат «Polaroid» (1947) и долгоиграющая граммофонная пластинка (1948 г.; в том же году открывается первое кафе «Макдональдс», в продаже появилась электрогитара, а вот застежке-липучке Ж.де Мистра, изобретенной в 1948 г., не повезло – до 1956 г. она практи-чески не применялась), пульт дистанционного управления телевизором и первая пластиковая карточка «Diners club» (1950), медицинские резиновые перчатки (1952), регулярное цветное телевещание в США (1953), телесеть «Евровидение» (1954), транзисторный радиоприемник «Sony» (1954), видеомагнитофон (американец А.Понятофр, 1956 г.), гибкий эндоскоп (1957), игра «Лего» О.и К.Кристиансенов (1955 г., широкое распространение получила с 1958 г.), ксерокс, открывалка для консервов Э.Фрейза и японский телевизор на транзисторах (1959), фломастер (1960), аудиокассетный магнитофон (изобретен в 1958 г., в продаже – с 1963 г.), карманный калькулятор на жидких кристаллах (1966).

В 1967 г. появляются наручные кварцевые часы (Япония), а на заводах «Дженерал моторз» – промышленные роботы, управляемые компьютерами (первые промышленные роботы появились в США еще в 1959 г.). В 1968 г. появилась джакузи, в 1970 г. – виндсерфер, видеомагнитофон «Philips» для дома и штрихкод для обозначения продуктов (широкое распространение получил с 1974 г.), первая компьютерная игра «Pong» (1972). В 1970-е годы начинается распространение игровых автоматов (изобрел англичанин Дж.Шефферд-Баррон). 

Пожалуй, наиболее крупные научно-технические достижения в «славное тридцатилетие» продемонстрировала область сложной компьютерной техники. Достижения именно этого периода подготовили техническую сторону «неолиберального» великого перелома 1975–1980-х годов.

В 1946 г. Экерт и Маучли создали первый действующий компьютер с хранящейся в памяти программой – электронно-цифровой интегратор со встроенным блоком памяти. В 1949 г. появляется компьютер EDSAC; в 1950 г. японец Й.Накамата патентует флоппидиск для компьютера; в 1956 г. появляется жесткий диск для компьютера IBM; в том же году мир знакомится с первым языком программирования – FORTRAN, в 1965 г. появится BASIC; 1955 г. – первый транзисторный компьютер фирмы «TRADIC» (США); 1961 г. – запатентован первый кремниевый чип («кремниевую революцию» в 1958 г. начали Дж.Килби и Р.Нойс, независимо друг от друга изобретя микрочип); 1963 г. – первый миникомпьютер; 1964 г. – первый текстовый редактор IBM; 1968 г. – компьютерная мышь Д.Энгелбарта; 1970 г. – лепестковый принтер и IBM-овские флоппидиски для хранения информации (20 см диаметр, объем памяти – 210 Кб) и первый микропроцессор INTEL 4004. Наконец в 1975 г. под занавес «славного тридцатилетия» в США начинают продавать (в виде отдельных комплектующих) первый персональный компьютер «Altair 8800».  

Внешне, повторю, научно-технические успехи «славного тридцатилетия» выглядели очень солидно. Тем не менее, нашелся человек, который за техническими успехами Запада (и США) первой половины XX в. разглядел подкрадывающийся спад в технико-экономическом развитии. Звали этого человека Жан Гимпель. Еще в 1956 г. выступая в Йельском университете, он удивил американцев предсказанием начала технико-экономического упадка их страны на рубеже 1960–1970-х годов. Выступление француза, живущего в Англии, вызвало снисходительные улыбки, тем более, что в качестве одного из важнейших аргументов Гимпель использовал сравнение технико-экономического развития США XIX–XX вв. с Францией XIII–XIV вв. Впрочем, причина улыбаться была и без этого: Америка в середине 1950-х годов была на подъеме, наслаждалась своим могуществом, отплясывала рок с Элвисом Пресли и слушала саксофониста Луиса Джордана с его «Let the good times roll» («Пусть мчатся славные времена»). Времена для Америки были, действительно, славными, и она не желала слушать Гимпеля, продолжавшего твердить свое. 

В 1971 г. конгресс США отказался финансировать проект создания сверхзвукового транспорта. Эту дату – 1971 г. – Гимпель избрал в качестве начала технико-экономического старения США. На рубеже 1960–1970-х годов Гимпель вступил в косвенную (а порой и в прямую) полемику с экологистами, феминистками и т.д. На книгу «Америка зеленеет» Рейха он ответил статьей «Америка стареет». Кризис 1974–1975 гг. и последовавший за ним экономический спад подтвердили многое из того, о чем писал Гимпель, и «Пари Матч» назвал его «Нострадамусом нашего времени», к которому имеет смысл прислушаться, если мы хотим понять, что происходило с Западом (особенно с США) в 1960–1980-е годы, на краю какой пропасти он (они) оказались. И потому мы еще вернемся к Жану Гимпелю.

Переходя из области техники и естественных наук в сферу наук об обществе, следует отметить, что «славное тридцатилетие» представлено большим количеством серьезных или, как минимум, знаковых, социально резонансных книг. При этом, однако, надо помнить, что в большинстве своем они представляют собой развитие, доработку, доводку, утончение (sophistication) идей, высказанных философами и социальными мыслителями «неславного», но брызжущего интеллектуальной спермой, тридцатилетия (1915–1945). 1945–1975 гг. – это работа на поле, расчищенном и расчерченном предшественниками.

Список довольно длинный, но я не поленюсь и приведу его – он того заслуживает (помимо прочего, и контрастом с последней четвертью календарного XX в.). Итак.

1945 г. Поппер «Открытое общество и его враги» (слабая и идеологически крайне тенденциозная работа, искажающая историческую реальность, особенно античную; стала настольной книгой неолибералов, большинство из которых не знает, что в статье 1989 г. Поппер внес коррективы в свои выводы).

1946 г. Коллингвуд «Идея истории»; Сартр «Экзистенциализм и гуманизм».

1947 г. Адорно и Хоркхаймер «Диалектика Просвещения».

1948 г. Изданы «Тюремные тетради» Грамши; Зедльмайр «Утрата середины: изобразительное искусство XIX и XX столетий как символ эпохи»; Кинси и др. «Сексуальное поведение мужчин».

1949 г. Де Бовуар «Второй пол»; Бродель «Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II» (3 т.); Молер «Консервативная революция в Германии 1918–1932 гг.».         

1950 г. Изданы «Письма и статьи из тюрьмы» Бонхофера; Гомбрич «История искусства»; Карр «История советской России» (первый том двенадцатитомника, оконченного в 1979 г.).

1951 г. Тиллих «Систематическая теология» (первый том трехтомника, оконченного в 1963 г.); Рисмэн «Одинокая Толпа»; Дюверже «Политические партии»; Леонтьев «Структура американской экономики, 1919–1939»; Парсонс «Социальная система». 

1952 г. Тальмон «Происхождение тоталитарной демократии».

1953 г. А.Вебер «Третий или четвертый человек».

1954 г.  А.Дж.П.Тэйлор «Борьба за господство в Европе, 1848–1914 гг.»; Маслоу «мотивация и личность»; Нидэм «Наука и цивилизация в Китае» (первый том семитомника); Черчилль «История Второй мировой войны» (окончание работы над шеститомником); К.Типпельскирх «История II мировой войны».

1955 г. Маркузе «Эрос и цивилизация»; Арон «Опиум интеллектуалов» и «Общая теория действия»; Ясперс «Философия» (трехтомник).

1956 г. Миллс «Властвующая элита».

1957 г. Джилас «Новый класс».

1958 г. Леви-Стросс «Структурная антропология»; Янг «Возвышение меритократии»; Паркинсон «Законы Паркинсона»; Гэлбрейт «Общество изобилия»; Бурстин «Американцы: Колониальный опыт» (трехтомник); Черчилль «История англоговорящих народов» (окончание работы над четырехтомником).  

1959 г. Тейяр де Шарден «Феномен человека».

1960 г. Канетти «Масса и власть»; Ширер «Взлет и падение Третьего Райха»; Белл «Конец идеологии»; Ростоу «Теория стадий роста. Некоммунистический манифест».

1961 г. Гадамер «Правда и методология»; Самуэльсон «Экономика»; Найджел «Структура науки»; Мамфорд «Город в истории»; Джейкобс «Жизнь и смерть больших американских городов»; Фуко «История безумия в классическую эпоху».

1962 г. Арон «18 лекций об индустриальном обществе» и «Мир и война между нациями»; Маклюэн «Галактика Гутенберга»; Фридмэн «Капитализм и свобода»; Хобсбоум «Эпоха революций» (в 1975 г. выйдет «Эпоха капитала», в 1987 г. – «Эпоха империй», в 1994 г. – «Эпоха крайностей», которая завершит четырехтомник европейской истории 1789–1991 гг.).

1963 г. Хабермас «Теория и практика»; Арендт «О революции»; фон Грюнебаум «Классический ислам»; Томпсон «Создание английского рабочего класса».

1964 г. Берн «Игры, в которые играют люди» (в 1972 г. посмертно будет издана его работа «Люди, которые играют в игры»); Бернхэм «Самоубийство Запада».

1965 г. Лоренц «Об агрессии».

1966 г. Куигли «Трагедия и мечта. История мира в наше время»; Фуко «Слова и вещи. Археология гуманитарного знания»; Мур «Социальное происхождение диктатуры и демократии».

1967 г. Адорно «Негативная диалектика»; Деррида «О грамматологии»; Бродель «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв.» (первый том трехтомника); Дюверже «Политическая социология»; Лем «Сумма технологий»; Фонтэн «История холодной войны» (т. 1; т. 2. – 1969 г.).

1968 г. Хабермас «Познание и человеческие интересы»; Мюрдаль «Азиатская драма. Исследования бедности наций»; Бодрийяр «Система вещей»; Роззак «Создание контркультуры».

1970 г. Куайн «Философия науки»; Тоффлер «Футуршок»; Пуланцас «Политическая власть и общественные классы в капиталистическом государстве»; Флехтхайм «Футурология»; Кун «Структура научных революций»; Рейх «Америка зеленеет».

1971 г. Гулднер «Надвигающийся кризис западной социологии»; Кузнец «Экономический рост наций»; Б.Скиннер «По ту сторону свободы и достоинства».

1972 г. Де Жувенель «О власти».

1973 г. Роулз «Теория справедливости»; Шумахер «Малое – прекрасно»; Зелдин «Франция, 1848–1945»; Герц «Интерпретация культур»; Ноузик «Анархия, государственность и утопия»; Солженицын «Архипелаг ГУЛаг» (мощное оружие Запада в «холодной войне» против СССР; историческая достоверность явно нуждается в проверке; концептуально крайне слабо).

1974 г. Бодрийяр «Потребительское общество. Его мифы. Его структуры»; Валлерстайн «Современная мир-система» (т. I), между 1960 и 1974 гг. А.Зиновьев опубликовал десяток работ по различным аспектам логики (в 2002 г. в сжатом виде представлены в работе «Очерки комплексной логики).

И, наконец, 1975 г. Две работы с весьма символичными названиями.

Фурастье «Великая мечта» (о той мечте двух прошлых десятилетий, которая к 1975 г. превратилась в иллюзию).

Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (словно предвосхищая усиление репрессивных структур повседневности на Западе и особенно в США в 1980–1990-е годы).

Впечатляет. И тем не менее повторю: по насыщенности идеями, по широте подхода и обобщений работы «славного тридцатилетия» (чаще всего, а также в целом, как блок-эпоха) уступают работам 1915–1945 гг.  

«Славное тридцатилетие» пестрит большим количеством сильных и важных имен в искусстве. Правда, не так много композиторов. К тем, кто активно творил в 1930-е – первой половине 1940-х годов, добавились Булц, Пуленк, Хенце, Барбер, Картер, Блэквуд, Лигети, Пендерецкий, Лютославский, Горецкий.

Литературная палитра богаче. Сартр, Камю, Кальвино, Мориак, Казантзакис, Оруэлл, Грэм Грин, Л.Даррел, Голдинг, Мёрдок, Во, Фаулз, Оден, Дюренматт, Фаллада, Фриш, Целан, Белль, Грасс, Фолкнер, Пенн-Уоррен, Драйзер, Стейнбек, Уильямс, Кэпот, О’Нил, Беллоу, Видал, Неруда, Астуриас, Карпентьер, Борхес, Маркес, Роа Бастос, Мисима, Кавабата, Ачебе. Именно в «славное тридцатилетие» увидели свет «Вся королевская рать» Пенна-Уоррена (1946), «Чума» Камю, «Доктор Фаустус» Т.Манна и «Каждый умирает в одиночку» Фаллады (все – в 1947 г.), «1984» Дж.Оруэлла (1949 г., написан в 1948 г.), «Старик и море» Э.Хемингуэя (1952), «Тихий американец» Грэма Грина (1954), «Властелин колец» Дж.Р.Р.Толкина (1954–1955), «Город» (1957) и «Особняк» Фолкнера (1959), «На дороге» Керуака (1957), «Один день Ивана Денисовича» Солженицына (1962), «Сто лет одиночества» Г.Гарсиа Маркеса и посмертная публикация культового романа совинтеллигенции «Мастер и Маргарита» М.Булгакова (1967). Плюс великолепная научная фантастика, science fiction – прежде всего, американская и советская и, конечно же, великий Станислав Лем.

Немало. Но даже если увеличить список поэтами и драматургами, по сравнению с предшествующим тридцатилетием, будет маловато, особенно в плане качества. Высокая культура идет на спад. На подъеме – массовая культура с ее жанрами: кино, рок- и поп-музыка. И, конечно, спорт.

Разумеется, далеко не всякое кино автоматически относится к массовой культуре. Кино по техническому определению вид искусства намного более массовый, чем литература (к тому же есть массовое кино и массовая литература), тем не менее, оно вполне может ставить и решать серьезные художественные, духовные задачи, что и продемонстрировало высокое кино в «славное тридцатилетие», когда великие режиссеры эпохи по сути встали вровень с великими писателями этой эпохи, а в чем-то и потеснили, заняв их нишу. И хотя высокое кино составило лишь небольшой процент кинопродукции 1945–1975 гг. (высокого много не бывает, да и не надо), дело не в количестве, а в качестве. Но обо всем по порядку.

В 1946 г. состоялся первый Каннский кинофестиваль. Киноевропа бросилась догонять киноамерику. Настроение после войны было романтически-сентиментальным, что нашло отражение в фильмах самых разных стран, даже тех, которые по сути не воевали, например Индия, где в 1951 г. вышел на экраны «Бродяга» с Раджем Капуром (здесь, правда, надо учитывать народную психологию). Из той же романтической серии – «Фанфан-тюльпан» (1951) с Жераром Филипом, «Римские каникулы» (1953) с великолепным Грегори Пеком и Одри Хепберн. В Америке романтический стиль – это героини Мерилин Монро, с 1953 г. прочно занявшей место не только «America’s sweetheart», но и «America’s superstar». Романтика пробивается даже сквозь брутальные формы «Семи самураев» (1954) А.Куросавы (в 1960 г. американец Старджес сделает американскую версию «самураев» – «Великолепную семерку» с «нашим» Юлом Бриннером в главной роли).

Романтическое кино, отступая, приобретая все более горький привкус, продержалось все 1950-е и первую половину 1960-х годов. Героями этого кино были нормальные мужественные мужчины (Грегори Пек, Ив Монтан, Юл Бриннер, и даже гомосексуалисты подчеркивали свою мужественность – Жан Марэ) и нормальные женственные женщины – Джина Лоллобриджида, Николь Курсель, Даниэль Дарье, Мерилин Монро, Ким Новак, Энджи Диккинсон и другие – короче, условно, «вкус Джона Кеннеди»). Приговор этому типу подпишут студенческий бунт 1968–1970 гг. и его контркультура.

В советском кино романтическая тенденция какое-то время была тесно связана с героикой главным образом революции или гражданской войны. Романтическое начало существенно отличает советские фильмы о революции и гражданской войне 1950-х годов от таковых 1930-х – например, «Сорок первый» Чухрая, «Тревожная молодость» (1955) и «Павел Корчагин» (1957) Алова и Наумова. Лирико-романтическое начало пришло даже в «производственно-коллективистские» фильмы – «Дело Румянцева» (1956) Хейфеца и «Весна на Заречной улице» Хуциева (1956). Ну а пика стилистической чистоты в советском кино романтика достигает в «Алых парусах» (1961) Птушко и «Человеке-амфибии» (1962) Казанского и Чеботарёва, где она уже полностью будет очищена от революционно-системной героики, но для этого режиссерам придется вынести действие за пределы родной страны. (Не могу удержаться от аналогии: полная реализация актера с внешностью В.Тихонова тоже оказалась возможна при перенесении действия за пределы советского общества – Андрей Болконский или вообще России – Штирлиц).

Самое начало 1960-х годов, как заметил С.Добротворский, было у нас (и, добавлю я, в мире) редким периодом горения романтикой настоящего (это отличает романтику 1960-х от романтики 1920-х). Но вскоре он пройдет – вместе с надеждами и иллюзиями эпохи. На Западе по иронии истории их внешне перечеркнет молодежный бунт (по сути        он – одно из проявлений разочарования, но здесь мы сталкиваемся со сложным переплетением прямых и обратных связей, содержаний и форм, причин и следствий). В СССР эпоху мечтаний и надежд окончат те самые «оттепельные мальчики», которые с помощью и на волне так называемой «оттепели» станут респектабельными «застойными дяденьками», осуществившими свою реальную социальную мечту и программу, которую раньше прятали (в том числе и от самих себя) в «лирику и физику», и потому теперь ни в каких мечтах и надеждах не нуждавшиеся. Но вернемся к кино.

С середины 1950-х годов кино, по крайней мере европейское, становится более сложным, более социальным, я бы сказал, более литературным. Итальянский неореализм, советское и польское кино в лучших своих работах, французская новая волна, целый ряд фильмов США, – вот, собственно, зеркало эпохи. В нем отражены «итальянское чудо» и нарастающий бунт молодежи, и скрытое противостояние социальному контролю, будь то капиталистический или коммунистический, так называемая «оттепель» с ее надеждами, иллюзиями и разочарованиями (см., например, «Заставу Ильича», 1964 г. и «Июльский дождь» Хуциева, 1966 г.), ожидания 1960-х годов и их крах в начале 1970-х (не только у нас, но и везде в мире).

1945–1975 гг. – не меньший взрыв в кинорежиссуре, чем в науке об обществе (на самом деле – две стороны одной медали). Висконти, Антониони, Феллини, П.П.Пазолини, Бергман, Фабри, А.Рене, Карне, Р.Вадим, Годар, Трюффо, Лелуш, Креймер, Кубрик, Коппола, А.Пенн, Куросава, неувядаемые Казан, Хичхок, О.Уэллс. Нельзя забыть и о советских режиссерах того времени – Пырьев, Герасимов, Хуциев, молодой Тарковский. Это далеко не полный список мэтров «высокого кино».

1975 г. – конец «славного тридцатилетия» и начало «сумерек XX века» оказался весьма символичным в «киношном плане». В тот год на экраны вышли два фильма: «Кто-то пролетел над гнездом кукушки» Милоша Формана по роману Кена Кизи и «Челюсти» Стивена Спилберга по роману Питера Бенчли. Первый фильм – на остросоциальную тему противостояния личности обществу, жестокому социальному контролю (аллегория – психбольница с «железной медсестрой» и суперсукой Рэдчед в качестве главной репрессивной силы) – отголосок утихшей социальной бури. Второй – развлекательная страшилка, главная задача которой заработать «бабки» (именно с «Челюстей» пошел термин «блок-бастер»).

В одном случае – кино с игрой актеров, в другом – не кино, а зрелище, шоу, в чем так преуспеет и на чем сделает себе имя Спилберг в последней четверти XX в. И хотя фильм Формана получил пять «Оскаров», а Спилберга – три, будущее, к сожалению, было за кино типа «Челюсти», и в этом смысле формановский фильм оказался «прощальным поклоном» киноэпохи, а спилберговский – буревестником посткино.

Развитие кино отражало, помимо прочего, изменения в повседневном поведении – раскрепощение, причем не столько духа, сколько тела. В 1946 г. появляется купальник «бикини», а в 1951 г. – первый конкурс красоты «Мисс мира» в бикини (первый конкурс красоты «Мисс Америка» женщин в купальниках был проведен в 1921 г.). В том же 1951 г. состоялось первое представление стрип-шоу «Crazy horse» в Париже, а в 1953 г. вышел первый номер издаваемого Хью Хефнером журнала «Плейбой». В середине 1960-х грянет сексуальная революция. Своеобразным предисловием к ней станут похождения и оргии Джона Кеннеди, а послесловием – кажущаяся сегодня почти целомудренной «Эммануэль» с угловатой и почему-то взволновавшей многих Сильвией Кристель, еще одной «вехой» в начатом в 1967 г. худышкой Твигги повороте к новому идеалу женской красоты.

Огромную роль в раскрепощении (или, если угодно, в высвобождении) животно-толпового начала из-под контроля рацио и социо сыграла музыка – рок и поп. Именно под ее аккомпанемент молодежь становилась все более свободной, точнее – все более развязной, разрушительной, асоциальной (криминал, наркотики). Символично, что электрогитара была изобретена в тот год (1947), когда в Америке (Калифорния) байкеры-мотоциклисты впервые устроили беспорядки (в тот же год по иронии истории были открыты кумранские свитки). В музыкальной культуре все большую роль стали играть не голос, а сексуальность (отсюда мода на хрипотцу), не мелодия, а ритм.

В Европе сразу после войны это продемонстрировала Эдит Пиаф. Однако революция в музыкальной масскультуре произошла в Штатах – Элвис Пресли (1954 г., годом раньше вышел первый роман Я.Флеминга об агенте 007 Джеймсе Бонде, а годом позже откроют «Диснейленд» – Mass сulture on the march). Затем наступила эпоха ливерпульской четверки «Битлз», первое выступление которых состоялось в Гамбурге в 1960 г. (в том же году появился «твист»), вскоре у «Битлз» появились конкуренты – «Роллинг стоунз» Мика Джаггера, половину неживого, маскоподобного лица которого занимал рот; уже в 1964 г. «роллинги» продали два миллиона синглов. Ну а 1965 г. специалисты считают первым годом эры рок-музыки, когда молодежная культура послевоенного поколения взяла верх над романтической традицией Запада и кардинальным образом изменила моду, поведение, мировоззрение и – политику; именно «битлы» и «роллинги» первыми увязали поп-музыку с культурой наркотиков (в 1974 г. придет «крэк» и пойдет потеха). В 1965 г. с «No satisfaction» «роллингов» и «Help!», «Rubber Soul» «битлов» «литература, – пишет С.Дэйвис, – умерла, а кино безнадежно отстало от жизни. Музыка, мода и поп-арт несли в себе дух современности». Сказано сильно, но в целом точно. Большая литература к концу «славного тридцатилетия» действительно скисла, писателей и поэтов вытеснили ансамбли поп-музыки (по крайней мере, в жизни молодых).

Что касается кино, то, хотя свежие послевоенные волны схлынули, у него еще был десяток лет впереди – речь, разумеется, идет о кино как искусстве, а не о зрелище, не о том, что вообще показывают на киноэкране. Впрочем, через десять лет выдохнется и тот рок, в котором «трудились» «Жуки» и «Камни», но это произойдет позже, в середине 1970-х.

В 1971 г. рок обручится с оперой – их «благословит» Эндрю Ллойд Уэббер своим бессмертным «Jesus Superstar» и в известном смысле подведет этим музыкальный итог молодежному бунту 1968–1971 гг. Уже два года спустя в моду войдет более спокойная музыка «диско», ритм которой аккурат совпадает с нормой сердечных ударов в минуту – 72. Именно на этом обретет свой триумф АББА (название появилось в 1973 г.); за ней придут итальянцы, латиноамериканцы, но это уже будет в 1980-е.

Тридцатилетие 1945–1975 гг. было славным не только для кино, масс-музыки и их звезд, но также для спорта и его звезд. Прежде всего это футбол – великая бразильская сборная с Пеле и его 1000-м голом в 1969 г., испанский «Реал» с Ди Стефано, Пушкашем и Копа и другими, пять раз подряд выигрывавший Кубок европейских чемпионов (1956–1960), и англо-голландский тотальный футбол (1966–1974), наиболее сильными в котором оказались немцы. Это великий хоккей – советский и канадский. Они встретятся дважды: в первой же встрече с любителями в 1954 г. наши «сделают» их 7:2 и с первого раза станут чемпионами мира; а в 1972 г. в первой же встрече с профессионалами (о, великая тройка Михайлов – Петров – Харламов, подготовленная великим тренером Тарасовым) наши «сделают» канадцев – 7:3.

Это американский бокс с Джо Луисом, Роки Марчиано и Мухаммедом Али, который в 1971 г., наконец, проиграет Джо Фрезеру, хотя и превратит его лицо в котлету. О триумфе советских шахмат и говорить не приходится. Все чемпионы мира в этот период – наши; ложка дегтя: в организованной в 1971 г. встрече шахматных сборных СССР и мира, прозванной журналистами «Второй иудейской войной», победить удалось с минимальным перевесом. В целом, однако, на мировой шахматной доске все было хорошо.

Разумеется, массовыми видами спорта, прежде всего футболом и хоккеем (правда, настоящий расцвет хоккея придется на 1970–1980-е годы), с одной стороны, боксом и шахматами – с другой, спорт XX в. не исчерпывается. Здесь и обе атлетики – легкая и тяжелая – с их феноменальными достижениями второй половины века, и теннис, и «Формула–1» (первый чемпионат – в 1950 г.), великий американский и могучий советский баскетбол («трехсекундный» пас Едешко – бросок Белова, обеспечившие победу в мюнхенской олимпиаде 1972 г. над американцами), регби и крикет, американский футбол и многое другое. Но, думаю, футбол, хоккей, бокс, шахматы и баскетбол наиболее адекватно отражают массовый, жесткий, хитрый и скоростной XX в., который усилит эти свои качества с наступлением «сумерек», т.е. в 1975–1991 гг.

Еще раз вспомним ключевые события последнего года «славного тридцатилетия» – 1975-го, символически закрывавшие один период истории XX в. и открывавшие другой, последний, редкий по комбинации трагедии и комедии, драмы и фарса. Их пять: мировая инфляция («много, много непокоя принесет она с собою»), Хельсинкские соглашения, Билл Гейтс с его «Майкрософт», встреча на орбите «Союза–19» и «Аполлона–18» и два американских фильма – «Someone flew over the coocoo’s nest» и «Jaws».

VIII. Сумерки века, 1975–1991 гг.

«Восьмидесятые годы будут играть решающую роль во всей второй половине XX в., будут самым критическим десятилетием современной эпохи», – писал в самом начале 1980-х годов В.В.Крылов. Он объяснял это тем, что к концу 1980-х годов капсистема для продолжения своего нормального функционирования, а США – для сохранения в качестве ее гегемона должны так или иначе решить проблему СССР. Либо на пути «политической разрядки с материальным разоружением».     Либо на пути военного (термоядерного) конфликта. Отсюда трактовка 1980-х годов как «момента истины» послевоенного периода, а по сути – всего XX в. 

В общей оценке 1980-х Крылов был прав. Ошибся он в определении способа решения Западом советской проблемы – не разоружение и не «горячая» война, а разрушение СССР, переживавшего острейший системный кризис (без такого кризиса никакое разрушение было бы невозможно; в то же время кризис был необходимым, но не достаточным условием крушения коммунизма как системы, СССР) посредством психоисторической (информационно-психологической, социально-политической) и геоэкономической войны. Элементом системного кризиса был и кризис лидерства. Помноженный на шкурный интерес и неадекватность современному миру советской верхушки, господствующего слоя, он позволил американскому руководству почти без труда заставить поверить «советских вождей», советскую верхушку в то, что они проиграли, запугать блефом «звездных войн».

Последний период исторического XX в. и начался весьма символично – с кинофильма «Звездные войны» (1977) режиссера Лукаса. Кино предвосхитило реальность – «звездные войны» президента и бывшего киноактера Рейгана. В 1980 г. выйдет вторая серия «…войн» – «Империя наносит ответный удар», словно предваряя рейгановскую формулу «империя зла», которой он заярлычит СССР. Блеф рейгановских «звездных войн», действительно, стал одним из психоисторических «политтехнологических» средств, с помощью которых был разрушен СССР, и это разрушение в качестве одного из процессов разворачивающейся глобализации стало центральным макрособытием конца XX в.

В плане мировой политики особенно важным, как символически, так и по сути, был 1983 г. Он и без политики-то был насыщенным – появились слово «глобализация» и словосочетание «виртуальная реальность», появился вирус СПИДа и вошел в моду сотовый телефон фирмы «Motorola»; Майкл Джексон впервые продемонстрировал свою «лунную походку». Но главное, конечно, было в другом.

В 1983 г. президент Рейган, который пришел в политику и въехал в Белый Дом в полной уверенности, что США проигрывают «холодную войну» и нужно изменить ситуацию и победить любой ценой, объявил о начале работ по «стратегической оборонной инициативе» (СОИ). Речь шла о размещении на околоземной орбите военно-технического комплекса, способного уничтожать запускаемые с земли ракеты (конкретно речь шла, естественно, о советских ракетах) в начальной стадии запуска. Программу СОИ, которая на самом деле была блефом, рассчитанным на то, чтобы запугать советские верхи, сломить их волю к борьбе и заставить поверить, что они проиграли, окрестили программой «звездных войн» – по названию лукасовского фильма. «Запущенный» в 1983 г. Рейганом в адрес СССР термин «империя зла» тоже вызывал ассоциации с лукасовским фантастическим фильмом – вторым.

В любом случае 1983 г. стал годом начала прямого и явного контрнаступления США на СССР в «холодной войне». Парадокс и ирония истории заключаются в том, что это наступление, начатое с благославления папы Иоанна Павла II, внешне одним человеком – бывшим голливудским актером, т.е. опытным игроком-лицедеем (по сути за ним стояли мощные мировые и внутриамериканские силы), было, пожалуй, последним и единственным отчаянным средством, на которое могли рассчитывать США в противостоянии с СССР (разумеется, если не считать ядерную войну) и в исправлении своего ахового положения в первой половине 1980-х годов. Всего лишь через шесть лет это контрнаступление привело Запад к победе, что и оформила встреча Буша-старшего и Горбачёва близ Мальты в декабре 1989 г. За этим последовали крайне символичное разрушение Берлинской стены и антикоммунистические революции в Восточной Европе, везде (за исключением темной истории с Румынией) прошедшие бескровно, а то и бархатно.

Разумеется, надо учитывать, что успех Запада был достигнут по отношению к такой «цели», которая в течение трех десятилетий, с одной стороны, находилась в состоянии нарастающего кризиса, с другой – была объектом интенсивной информационно-психологической (психо-исторической) войны и была ослаблена как этой войной, так и особенно внутренними проблемами.

Положение самой Америки было далеко не простым. Как мы помним, в 1975–1976 гг. мир охватила инфляция. В 1978 г. президент Картер был вынужден объявить о необходимости поддержки доллара, и тем не менее трудно сказать, как развивались бы события, если бы федеральная резервная система (ФРС) США не повысила процентные ставки. Это было рискованным решением с точки зрения удержания инфляции, но американцы рискнули и выиграли. Однако «недолго музыка играла»: в 1979 г. рванула иранская (хомейнистская) революция. Американцев давно раздражал шах Ирана Реза-Пехлеви II, и поэтому они ничего не сделали, чтобы помочь ему. Более того, они (как минимум – косвенно) способствовали «функционированию» Хомейни (по-видимому, для давления на шаха). Однако, как это часто происходит в истории, «элитарные» подсчеты не принимают во внимание массовые процессы, в результате «побочные программы» начинают жить своей собственной жизнью, порой наказывая «программиста». Так произошло с русской революцией 1917 г., с гитлеровским райхом, со многим – в том числе и с хомейнистской революцией. Экономический результат падения шаха – увеличение цен на нефть к концу 1979 г. почти на 90%, т.е. второй за десятилетие нефтяной кризис, который в сочетании с рядом других факторов привел к кризису финансов США.

Американским ответом стала «рейганомика», т.е. снижение всех государственных расходов кроме военных (в военной сфере торжествовало кейнсианство); снижение налогов, от которого выигрывали богатые; предоставление льгот крупным корпорациям; ограничительный денежно-кредитный курс ФРС.

Либерализация американской экономики внутри страны по рецептам чикагской школы монетаристов (плюс некоторые «добавки» из экономических теорий XIX в.) сопровождалась мощными протекционистскими мерами на «внешней арене». Однако дела шли все хуже: в 1982 г. падение прибыли составило 26,5%! Такого Штаты не знали уже много десятилетий. (Красноречивый пример: в 1980 г. компания «Дженерал электрик» впервые с 1921 г. начала нести убытки.)

В социальной сфере «рейганомика» развертывалась как наступление господствующих классов Америки на средние, рабочие и низшие классы. Это наступление было внутренним аспектом общего отчаянного («ва-банк») макросоциального и макрополитического наступления Америки в первой половине 1980-х годов. На внешней арене у наступления было два направления. Первое – против СССР, причем началось оно еще при Картере и до ввода советских войск в Афганистан: решения – о размещении ракет в Европе и переходу к переговорам с СССР с позиций силы; о создании «исламистского кулака» против СССР; о 3%-ом увеличении бюджета НАТО, принимались до начала войны в Афганистане. Рейган добавит к этому «второму витку» «холодной войны» «звездные войны», конфликт в Ливане и такое обострение международной обстановки на Ближнем Востоке, что в мире заговорят об угрозе третьей мировой войны.

Второе направление – активные действия в «третьем мире», направленные как на упрочение своих позиций после фиаско во Вьетнаме и Иране, так и на преодоление «вьетнамского комплекса» и антивоенных настроений в самих США. При Рейгане США, критиковавшие СССР за войну в Афганистане, беспардонно вводили войска в Сальвадор и Гондурас, на Гренаду; вмешивались во внутренние дела Никарагуа и Боливии, бомбили Ливию и сбивали ливийские и иранские самолеты.

Но вернемся к социальному наступлению рейгановской администрации внутри страны. Разумеется, оно велось не по причине крайнего социального злодейства Рейгана и его команды, просто в тяжелой ситуации в соответствии с системной, классовой логикой из кризиса выходили за счет средней и нижней части общества, перекладывая все бремя на них, т.е. на те социальные слои, которые получили значительную долю «социального пирога» в 1945–1975 гг. и которые составляли основу массового общества. Теперь их от этого «социального пирога» отсекали.

Объективно это било по массовому обществу, по обществу массового социального собеса (welfare state). Именно с конца 1970-х – начала 1980-х в США и Великобритании начинает расти число людей, живущих за чертой бедности, постепенно ухудшается положение многих сегментов среднего и рабочего классов. Именно тогда начинается расслоение среднего класса на старый, чье положение ухудшается, и немногочисленный очень богатый «новый» средний класс. И это соответствовало сути и логике новой эпохи. Ведь это индустриальное, ненаукоемкое производство нуждается в многочисленном рабочем и среднем классе. В наукоемком производстве ситуация иная. Так, в начале 1990-х годов в фирме «Microsoft» (включая 49 филиалов) работало 16 400 человек. И больше не надо. Поэтому деиндустриализация Запада вообще и США в частности, связанная, во-первых, со становлением новых, энтээровских («постиндустриальный» – не очень удачный термин, годится, скорее, как метафора, в качестве которой я его и использую) структур производства; во-вторых, с переводом промышленных предприятий в зоны с дешевой рабочей силой (именно в этом корни чуда «азиатских тигров») для значительной части работающего населения обернулась незанятостью. Уже в 1981 г. Б.Блустоун и Б.Харрисон опубликовали книгу «Деиндустриализация Америки», в которой с тревогой писали о разворачивающемся процессе. 

Нельзя не согласиться с теми, кто считает, что не позднее 1982 г. «рыночный фундаментализм» американского правительства провалился. Начался рост инфляции, которую, правда, США в 1983–1985 гг. смогли «вытеснить» в другие страны. К середине 1980-х рейганомика пришла с «блестящим» результатом: торговый дефицит, дефицит бюджета, рост государственного долга. Финансы США – а вместе с ними американская экономика – зависли на краю пропасти.

В 1986 г. произошел обвал на нью-йоркской бирже, в сентябре 1987 г. английский «Economist» известил мир: если в 1981 г. мир должен был США 141 млрд. долл., то в 1986 г. уже США должны были миру почти вдвое больше – 246 млрд. долл. и стали крупнейшим в мире должником. То была цена рейганомики и в еще большей степени – при всей неолиберальной риторике – «военного кейнсианства» Штатов (как верно в самом начале 1980-х годов заметил В.В.Крылов, капитализм уже не сможет одновременно «гнать вооружение» и умиротворять своих трудящихся), призванного подорвать, «сварить» СССР в гонке вооружений, или обеспечить такое военное превосходство, которое позволит решить «русский вопрос» военным путем и окончательно.

Америка пошла ва-банк, – ее могло спасти только максимальное ослабление/разрушение СССР тем или иным способом, извне (война) или изнутри, explosion or (or and) implosion. Но это должно было произойти очень быстро. Счет (для США) шел на месяцы. Во второй половине 1987 г. крупнейшие американские банки впервые с начала 1930-х годов объявили о квартальных убытках. 19 октября 1987 г. рухнул Уолл-стрит, дав старт новому мировому экономическому кризису; индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов (т.е. на 23,4%) – самое крупное в истории падение за один день. Через несколько недель после этого «Wall Street Journal» сообщил, что рынок США был на грани крушения. Краха удалось избежать только потому, что Алан Гринспен, новый глава Федерального банка, реализовал рекомендации секретного исследования о том, как избежать катастрофы, проведенного им еще во время своего назначения.

Однако Гринспен был способен только отсрочить катастрофу, но не отвести ее вообще. Последнее могло быть результатом изменений надстранового, надамериканского, глобального масштаба. И они произошли.

В 1987 г. выходит книга генсека Горбачёва «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (своей страны ему было мало, весь мир подавай; жаль, что Горбачёв перестраивал СССР, лучше бы – США, но там «вверх таких не берут… и про таких не поют»). По сути это была доктрина полной внешнеполитической капитуляции СССР и отказ от поддержки союзников в соцлагере и «третьем мире». Представленная тезисно в журнале «Коммунист» (№ 7 за 1988 г.) доктрина начала реализовываться, и уже через три года эта реализация закончилась развалом СССР.    

Можно привести такое сравнение: разворачивающаяся глобализация потащила США в свою воронку, словно готовя им роль своей первой жертвы. Однако Штатам удалось зацепиться за еще одного пловца, испытывающего серьезнейшие проблемы, столкнуть его в водоворот, и использовав энергию толчка, не только выскочить из водоворота, но остаться сверхдержавой № 1 и резко улучшить в 1990-е свое экономическое положение. Незадачливым пловцом, ставшим первой крупной жертвой глобализации (а также Запада в целом и, конечно, системной логики своего развития) был Советский Союз, который уже настолько ослаб, что в декабре 1991 г. хватило решения «трех мудрецов в одном тазу» в Беловежской Пуще, и он рассыпался («Стена – да гнилая, ткни – и развалится» – слова молодого Ленина, якобы сказанные им царскому жандарму).

В том самом 1985 г., когда история потащила США в воронку глобализации, генсеком КПСС, а следовательно верховным правителем СССР и всего соцлагеря стал Михаил Горбачёв. Через шесть лет СССР прекратил свое существование, а США вступили в эру «клинтоновского процветания», что служит подтверждением простого правила: Большая Мировая Игра – это «игра с нулевой суммой», т.е. если у кого-то что-то убавится, то кому-то прибавится. И наоборот. Короче, прогресс – это всегда за счет кого-то и в ущерб кому-то. Как это происходило конкретно, мы рассмотрим ниже, в частях о советском коммунизме и о «холодной войне».

По контрасту с СССР, другая крупная страна соцлагеря – Китай, в 1970-е начала путь наверх мировой пирамиды. В 1976 г. в Китае произошло два землетрясения. Первое – физическое, в результате которого погибло от 300 до 600 тыс. человек. Второе – политическое: умер Мао Цзэдун. Его наследников во главе с женой Цзян Цин арестовали и заклеймили как «банду четырех», а Китай с 1977 г. двинулся под руководством Дэн Сяопина по пути реформ, активно используя противоречия между США и СССР.

Распад СССР – знаковое событие – произошел в последнем месяце 1991 г. А в первом месяце того года произошло тоже весьма знаковое событие – американо-иракский (или иракско-американский) конфликт, который был первой по-настоящему межгосударственной войной Север – Юг (Юг – Север). В августе 1990 г. Ирак захватил Кувейт, косвенно это было нападение на США. В январе 1991 г. американцы начали ответные действия – операцию «Буря в пустыне». Обе стороны в конфликте преследовали свои цели. Саддам Хусейн захватом кувейтской нефти стремился решить свои экономические проблемы и провести «разведку боем» на предмет, как американцы будут реагировать на иракскую экспансию.

Американцы не могли допустить угрозу своим нефтяным и геополитическим интересам на Ближнем Востоке. Кроме того, правы те исследователи, которые отмечают: Белый Дом, независимо чей он – демократический или республиканский, обостряет внешнеполитическую ситуацию (не всегда, но часто) как только возникает угроза военному бюджету, особенно в условиях экономического спада (война в Корее после спада 1949 г., вторжение в Ливан после спада 1957–1958 гг., обострение «холодной войны» после спада 1979 г.). В 1990 г. возникла угроза военному бюджету «Буша – Чейни – Пентагона» и – какая удача – «подставился» Саддам, словно по заказу.

В январе 1991 г., создав на Ближнем Востоке мощный военный кулак, США одержали победу в войне, которая представляла собой 42 дня бомбардировок (американские генералы будто решили материализовать и проиллюстрировать строки из седьмой суры «Корана»: «И сколько селений мы погубили! Приходила к ним наша ярость ночью или когда они покоились») и 100 часов наземных действий. Штаты не стали свергать Саддама (нежелание брать на себя в 1991 г. всю ответственность за ситуацию в регионе, страх перед хаосом в нефтеносном районе, необходимость иметь буфер по отношению к Ираку и «пугало» для Саудовской Аравии и монархий Персидского залива). Генерал Шварцкопф так и не получил приказ «На Багдад», а политические результаты поэтому, в отличие от военных, оказались крайне скромными. И, главное, Саддам показал всему Югу: противостоять США – дело пусть опасное и рискованное, но не невозможное. И это был праздник сердца для всех антизападных, антиамериканских сил в мусульманском мире. Не случайно в том же 1991 г. к власти в Алжире – стране с длительной традицией не просто светского, но левого правления, осуществляемого военными или выходцами из военно-революционной среды – пришли исламисты. Военным пришлось применить силу, и страну уже десятилетие рвет на части кровавый религиозный конфликт.

Алжир – далеко не единственная страна, где в «сумерки XX» вместо «сов Миневры» «вылетели» исламисты – они «вылетели» практически по всему мусульманскому миру, демонстрируя активность и вне его. Социально-экономическая основа подъема исламизма – неспособность светских, чаще всего левых режимов, придерживающихся как правило той или иной формы «националистической идеологии» решить реальные проблемы исламских обществ Северной Африки и Юго-Западной Азии. Иными словами, крах Модерна на исламской почве, и в этом плане исламский фундаментализм есть нечто вроде исламского постмодерна, не случайно М.Фуко назвал хомейнистскую революцию 1979 г. постмодернистской.

Помимо социально-экономической основы у движения исламистов было несколько конкретных политических и геополитических причин разной силы. Это иранская революция, война в Афганистане, вызванная вводом советских войск и действия США (прежде всего в лице ЦРУ) и Саудовской Аравии по созданию исламистского фронта против СССР (а затем, более или менее косвенно, против Западной Европы); ну и, наконец, арабо-израильский конфликт.

Необходимо обратить самое пристальное внимание на иранскую революцию. Это – поворотный пункт в истории мусульманского мира не только в XX в., но и в современной (1789–1991) эпохе в целом. По сути, это – «мартовские иды» Модерна на мусульманской периферии капсистемы, ведь иранская революция, которая к тому же произошла в одной из самых просвещенных монархий Ближнего Востока, развивалась не только не под марксистскими или левыми лозунгами, но и вообще не под светскими, а под религиозными, фундаменталистскими.

Если арабский социализм (или национализм) или, скажем, пантюркизм были схемами, не противоречившими геокультуре Просвещения – их цели и ценности были понятны европейцу и не вызывали у него отчуждения, то цели, ценности и программа хомейнистской революции и исламского фундаментализма суть тотальное отрицание западной культуры как таковой, политической жизни западной цивилизации и буржуазного общества, всей парадигмы Просвещения. Это в отличие от национализма не игра на одном поле с Западом; это – стремление организовать другую игру на другом поле и по другим – незападным – правилам.

Символично, что в год, предшествующий хомейнистской революции, – 1978, лондонское издательство «Henley» выпустило книгу Э.Саида «Ориентализм», которая сразу же стала интеллектуальным и политическим бестселлером. Ее главная мысль заключалась в том, что ориентализм, созданный Западом, представляет собой не столько науку, сколько средство идейно-политического контроля Запада над Востоком путем научного навязывания последнему его образа как отсталого, статичного и пассивного (здесь очевидно влияние М.Фуко, его концепции «власти-знания»). Запад, писал Саид, ориентализировал Восток (т.е. представил его исходно статичным и отсталым, годным только для европейского завоевания, с которого якобы и началась динамика); для реального научного понимания и познания Востока нужны дезориентализация Востока, устранение научных мифов и т.д., т.е. создание новых правил «научной игры», организация «новой игры» – такой, которая не будет функциональным элементом системы «идейно-политического контроля».

Как и у Хомейни, у Саида речь шла о создании новых правил игры, только применительно прежде всего к интеллектуальной сфере, конкретно – к области востоковедения. И это совпадение не случайно, в нем выразился дух эпохи, ее историческая психоэнергетика, и Саид вовремя откликнулся на это. В результате его (довольно слабая если говорить в целом) работа стала культурно-политическим манифестом и событием, которое воспринималось в качестве своеобразного водораздела в изучении Востока; отсюда термины postsaid historiography, postsaid discourse и так далее. О том, что Восток нужно изучать «из него самого», а не на западный манер, изучать с использованием минимума нагруженных западными реалиями и ценностями терминов, о необходимости «восточноцентричного» подхода писали и до Саида (например, китаист Ч.Скиннер в середине 1960-х), и после него. Однако в точку попал именно Саид, поскольку «выдал» свою книгу в «нужное», кризисное время, породившее и иранский кризис, и кризис в отношениях Север – Юг (не случайно в 1980 г., В.Брандт публикует доклад «Север – Юг: проблемы выживания»), и хомейнистскую революцию, и исламский фундаментализм.

Будучи антипросвещенческим, антизападным, исламский фундаментализм, бесспорно, революционное явление (точнее, одновременно реакционное, в смысле – антимодерновое, и революционное). В любом случае, думаю, правы те, кто, как, например, О.Руа, считают: в отличие от традиционализма, направленного на сохранение существующего положения, его консервацию, а то и явное подморожение, фундаментализм стремится к корням, к чистым и незамутненным традицией истокам, т.е. к тому, чтобы преодолеть традицию, или даже смести ее. Фундаментализм – «штука» весьма революционная, и не случайно ядро исламистских организаций, их активисты суть прежде всего более или менее образованная городская молодежь, которая в условиях господства модели модерна в той или иной степени не получала «место под солнцем». Под этим (но только под этим) углом зрения исламский фундаментализм похож на молодежно-студенческие волнения на Западе в 1968–1970 гг., а точнее занимает в истории мусульманского мира XX в. эквивалентную им нишу. Более того, я бы назвал исламский фундаментализм, его революционный порыв не только мусульманским постмодерном, но и в известном смысле мусульманским социальным, властно-производственным аналогом научно-технической революции в западном (северном) ядре капсистемы.

Вообще следует отметить, что обращение к религиозному, иррациональному, усиление религиозной, фундаменталистской компоненты в «сумерки XX в.» происходят не только в исламе, но также и в христианстве (в США), и в иудаизме.

Более того, фундаментализм – рыночный – оживляется и побеждает в социально-экономической политике, в политико-экономической практике. В 1979 г. фундаменталисты победили и начали свои революции в двух странах – религиозную в Иране и рыночно-экономическую в Великобритании. В 1979 г. в этой англосаксонской стране победила Тэтчер – сторонница неолиберализма (рыночного фундаментализма), начавшая наступление на многие аспекты welfare state. После победы на выборах в США Рейгана к «фундаменталистской революции в экономике» подключилась еще одна англосаксонская страна, и контрнаступление неолибералов (по форме – англосаксонский рыночноиндиви-дуалистический реванш по отношению к советскому коммунистическому и германо-французскому этатистскому порыву 1914–1975 гг.) приобрело мировой характер. Это контрнаступление, эта революция (контрреволюция), продолжающаяся до сих пор и чем-то напоминающая исторический отрезок 1871–1914 гг., были обусловлены как логикой развития капитализма (см. мои «Колокола Истории») вообще и динамикой развития мировой экономики в частности, так и логикой противостояния капитализма и коммунизма, «холодной войны». Подробно рассмотрим эти вопросы в III и V томах цикла, а сейчас вернемся к религиозно-иррациональной проблематике.

В последней четверти XX в. в условиях нарастания непредсказуемости, хаотичности мира, подрывающей веру не только в прогресс, но и просто в рациональное, получают все большее распространение религиозные, мистические и прочие иррациональные течения мысли. Поразительно, но происходит иррационализация и религиозная синкретизация даже светских и марксистских идейных систем, движений. Так, перуанская «Сендеро луминосо» («Светлый путь») – марксистская организация с маоистским уклоном, созданная университетским профессором А.Гусманом, в какой-то момент начала «модифицироваться» с помощью индейского милленаризма, а лидер организации стал рассматриваться в качестве реинкарнации последнего Великого Инки, убитого испанцами в 1572 г. Исследователи также отмечают использование мифов об Ангкоре «красными кхмерами». Можно привести и иные примеры, но и этих достаточно для иллюстрации общей тенденции.

В массовом бытовом сознании Запада указанной тенденции соответствует серьезный сдвиг от научной фантастики (science fiction) фэнтэзи (fantasy). В самой научной фантастике собственно научный, просвещенческо-рациональный элемент уменьшился и ослабился, а фэнтэзийный (т.е. по сути сказочный) усилился. Достаточно взглянуть на эволюцию Пола Андерсона, Гарри Гаррисона и многих других авторов, начинавших в 1950–1960-е годы в качестве классических научных фантастов.

Фэнтэзи – это не просто ненаучная фантастика. Если science fiction – это будущее в будущем, «будущее – как будущее», то фэнтези – это прошлое в будущем и как будущее. Это сказочная версия мира средневековья и древности, населенная драконами, гоблинами, эльфами, гномами, ликантропами и т.д., опрокинутая в будущее и часто лишь дополненная сверхсовременной техникой. И суть дела не меняется от того, что местом действия фэнтэзи может быть и космос, в котором летают фотонные звездолеты и совершаются «прыжки» через гиперпространство, и параллельные миры. Остается главное — сказочно-мистический ход происходящих событий. Именно в пользу этого склонилась чаша весов в 1980–1990-е годы. Отсюда – фантастический рост популярности с 1980-х «Властелина колец» Дж.Р.Р.Толкина, «поттеромания» 1990-х, огромная популярность ролевых игр (прежде всего в США) типа «Башен и драконов» («Dungeons and Dragons») и различных «Quests», а также мистических триллеров Стивена Кинга, Дина Кунца и др., вот уже почти четверть века сохраняющих свою популярность.

Поворот от науки к сказке и от Современности – к Средневековью и Древности (повторю, независимо от того, помещены ли они теперь в будущее, в космос или находятся в вымышленном мире, вроде Mystara World или Hallow world «Башен и Драконов») захватил не только массовую литературу и игры, но, естественно, и кино, чему в немалой степени способствовали возможности, предоставленные компьютером.

Компьютерная техника за последние двадцать пять лет совершила революцию (или контрреволюцию – кому как угодно) в кино, резко усилив тенденцию к потрясающей воображение зрелищности и существенно ослабив то, что связано с искусством, с творчеством режиссера и актера. Конечно, во второй половине 1970-х – 1980-е годы снимали свои фильмы Анно, Бенекс, Бунюэль, Вендерс, Годар, Гринуэй, Кубрик, Линч, Паркер, Рене, Скорсезе, Стоун, Фассбиндер, фон Триер и другие. Однако их фильмы – это для гурманов, которых становится все меньше.

Если взглянуть на наиболее известные голливудские фильмы «сумеречной зоны» XX в. (1975–1991), то наиболее известные блокбастеры и «высокое кино» разделятся примерно поровну, хотя «примерно» – все же в пользу блокбастеров. На их стороне будут: «Рокки–1» (1976 г., «Оскар», за ним последуют –2, –3, –4, –5) со Сталлоне, «Кинг-Конг» (1976), «Звездные войны» (1977), «Супермен» (1978), «Чу-жой–1» (1979 г., за ним последуют –2, –3, –4) с Сигурни Уивер, «Империя наносит ответный удар» (1980), цикл (три фильма) об Индиане Джонсе с Харисоном Фордом, «Первая кровь» («Рэмбо–1», 1982 г.) со Сталлоне, «Возвращение Джедая» (1983), «Терминатор–1» (1984) со Шварцнеггером («Терминатор–2», 1991 г.), «Хищник–1» (1987) со Шварц-неггером, «Робокоп»–1, «Крепкий орешек–1» (1988 г., последуют –2,     –3) с Уиллисом, «Бэтмен» (1989).

С другой стороны оказываются: «Таксист» Скорсезе (1976), «Охотник на оленей» Чимино (1978 г., «Оскар»), «Апокалипсис сегодня» (1979) и «Бойцовая рыбка» (1983) Копполы, «Амадей» Формана (1984 г., «Оскар»), «Однажды в Америке» Леоне (1984), «Взвод» (1986) и «Уолл-стрит» (1987) Стоуна, «Человек дождя» Б.Левинсона (1988 г., «Оскар»), «Молчание ягнят» Дж.Демми (1991 г., «Оскар»).

Однако этот внешне «примерный паритет» не должен вводить в заблуждение. В 1998 г. «The Hollywood Reporter» опубликовал список 500 крупнейших режиссеров. Первые три места занимают Спилберг, Кэмерон, Лукас, на четвертом – Скорсезе, на пятом – Кубрик, на шестом – Коппола, на четырнадцатом – Стоун, на двадцать седьмом – Поллак. Без комментариев.   

В кинематографе, типичном для Спилберга, Лукаса, Кэмерона и т.п. актер как таковой, актерская игра, режиссер в старом смысле слова практически не нужны. Нужны специалист по спецэффектам, компьютерщик, композитор. Остальное приложится. Так кино превращается в иной жанр, из него уходят литература и театр и остается шоу, гладиаторские бои конца XX в. и битвы с чудовищами.

Кино чудовищ, страшных инопланетян и борцов с ними потребовало героев и героинь (а следовательно, актеров и актрис) с иной, чем прежде, фактурой и внешностью. Герои и героини становились брутальнее. «Кому, – ехидно замечает О.Рейзен, – могло… прийти в голову, что по мере развития цивилизации уровень популярности киноидола окажется в пропорциональной (прямой, а не обратной) зависимости от его близости к палеолиту? Покуда ученые жизнь кладут, чтобы опровергнуть теорию Дарвина, кинематографисты осуществляют ее в обратном направлении: чем ближе физиономические данные актера к мохнатому предку, тем больше его шансы на успех. Узкие проваленные или скошенные лбы, сросшиеся брови, крошечные глазки, выпирающие челюсти – где вы, доктор Ломброзо?.. Полное отсутствие интеллекта». Шварцнеггер, Сталлоне (не худший вариант), Бред Питт, Том Хэнкс, Чак Норрис, Ник Нолти, Джон Траволта (в Европе – Депардье) заняли место Грегори Пека, Хэмфри Богарта, Марлона Брандо, Ива Монтана. Что осталось от прежнего типа? Де Ниро, Майкл Дуглас, Дастин Хофман, Аль Пачино. Все?

Еще более серьезные изменения «fight the monster» кино привнесло во внешний облик героинь, чему также немало поспособствовал феминизм (тоже бизнес, кстати). «Сумеречная зона» XX в. стала, похоже, и сумерками нормальной женской внешности в кино (и модельном бизнесе). Два последних десятилетия календарного XX в., пишет уже упоминавшаяся Рейзен, привели на киноэкран обилие «сомнительных с точки зрения определения пола фигур»: Сигурни Уивер, Джоди Фостер, Кэтлин Тёрнер, Линда Хэмилтон, Мариса Паредес, Кармен Маура, Франческа Нери и др. Сомнения в плане половой принадлежности возникают здесь по поводу не только внешности, но и поведения: бабцы-андрогины лихо расправляются с чудовищами, мордуют мужиков и друг друга. Одна сцена мордобоя с использованием приемов кун-фу и каратэ между героинями Рейчел Тикотин и Шарон Стоун в фильме «Вспомнить все» («Total recall», 1990 г., в заглавной мужской роли – Шварцнеггер) чего стоит.   

Конечно, и раньше кино как бизнес, кино как ремесло занимало больше места, чем киноискусство. Так, в 1950-е и 1960-е годы неореализм в Италии и «новая волна» во Франции вовсе не доминировали, большинство предпочитало совсем другое. И тем не менее компьютерная техника не просто подвела материально-техническую базу для господства зрелищно-ремесленного кино, но и создала условия для вытеснения другого кино, – того, в котором есть актерская игра, но нет планетарных катаклизмов, столкновений с астероидами, колдунов, магов и чудовищ. Именно эти последние, если говорить о фантастике, начали на рубеже 1970–1980-х годов активно теснить с экрана «просто» астронавтов, навигаторов, инженеров, таких как герои снятой в 1968 г. по роману А.Кларка «Космической одиссеи».

Техника стала превращаться лишь в фон, вроде джунглей, саванн, прерий или буша в романах Майн Рида, Хаггарда, Буссенара или Сальгари. Реальными главными героями, вокруг и «по поводу» которых все крутится и с которыми сражаются, стали «чужие» (первый фильм – 1979 г.), чудовища из фильмов типа «Левиафан», «Хищник», «Нечто» и т.п. Помимо прочего, в «сумерки XX в.» произошла дерационализация научной фантастики с устранением из нее не только большей части научного элемента, но и такого идейного комплекса, как вера в прогресс, будь то научно-технический или социальный, в рациональную природу человека, в рациональное устройство мира. Таким образом, массовая литература и кино Запада последней четверти XX в. справили свои «поминки по Просвещению» (название замечательной книги Дж.Грэя). Однако эти поминки были частью более масштабных поминок, связанных с утратой в 1970-1980-е годы веры в прогресс и торжество рационального. И не случайно в 1992 г. выйдет книга Жана Гимпеля «Конец прогресса: технический упадок и кризис Запада». Но, возможно, Гимпель сгустил краски? Возможно. В любом случае имеет смысл взглянуть на развитие науки и техники в «сумеречные» годы XX в.

Развитие техники в 1975–1991 гг. – это, прежде всего, компьютеры и средства связи. В 1976 г. появляется струйный принтер IBM. В 1977 г. – первый серийный домашний компьютер С.Джобса и М.Возняка «Apple–2»; 1978 г. – Apple создает винчестер (жесткие диски) для персональных компьютеров. В 1980 г. «Microsoft» создает операционную систему MS-DOS, которую принимает IBM. В 1981 г. появляется первый персональный компьютер (ПК) IBM с операционной системой (МS-DOS), а в 1983 г. – первый ПК со встроенным жестким магнитным диском. В том же году японцы приступают к созданию компьютера «пятого поколения» (около 1 млрд. операций в секунду.) В 1984 г. появляется ПК «Mackintosh» и начинает действовать INTERNET. С 1985 г. созданием операционной системы «Windows» начинается настоящее восхождение Билла Гейтса и его компании «Microsoft»; в том же году создана программа электронных таблиц «Excel», а «Sony» и «Philips» начали производство CD-ROM. В 1986 г. появляется первый портативный («laptop») ПК. В 1989 г. завершается процесс укладки через Атлантику первого волоконно-оптического кабеля. Уже в следующем году – году создания Windows–3 – мировые компьютерные сети подвергаются атаке «вирусов», организованной хакерами. В последний год исторического XX в. – 1991 – происходит коммерциализация Интернета, и он делает важный шаг к приобретению нынешнего вида.

1978 г. – первые мобильные телефоны, настолько дорогущие, что позволить себе их могут только «богатенькие Буратино» – шейхи из Объединенных Арабских Эмиратов; в 1979 г. «мобильники» начнут распространяться в Японии и только в 1982 г. – в США. В 1976 г. японцы выпускают кассетный видеомагнитофон, а в 1979 г. появляются ТВ «Matsusita» с плоским жидкокристаллическим экраном и аудиоплейер «Walk-mann» с наушниками, теперь фанаты могли слушать своих кумиров где угодно. В 1980 г. по миру «покатился» кубик Рубика, был выпущен компакт-диск «Philips», а с 1982 г. начинается массовая продаже компакт-дисков.

В 1979 г. в Японии появился поезд на магнитной подвеске (скорость 517 км/час), а в 1981 г. были пущены высокоскоростные поезда (TGV) на французских железных дорогах (сначала Париж – Лион).

Продолжалось, хотя и скорее инерционное и количественное, чем качественное исследование космоса. В 1976 г. американские «Vicking»–1   и –2 сели на Марсе. В 1977 г. американцы запустили «Voyager»–1 и –2, которые устремились в сторону границ Солнечной системы. 1978 г. – советские «Венера–11» и «Венера–12» садятся на Венеру. В 1981 г. состоялся первый полет челнока «Колумбия». С 1984 г. американцы регулярно запускают челноки «Challenger», вокруг Земли продолжает крутиться советская станция «Мир».

В 1978 г. появляется первый ребенок «из пробирки» – англичанка Луиза Браун. Вообще, в 1975–1991 гг. биологи и медики достигли значительных успехов в научных исследованиях по многим направлениям (изучение ДНК, генная инженерия, трансплантация органов), создание искусственного сердца. В то же время, во второй половине 1970-х –1980-е годы появились первые серьезные симптомы торможения развития науки и техники. Так, в начале 1980-х годов выяснилось, что дальние полеты в космос или длительное пребывание людей в ближайшем космосе имеют биологические ограничения, да и финансов на планировавшиеся в эйфории 1960-х – первой половине 1970-х годов программы освоения космоса не хватает. Снижение интереса к освоению космоса – очевидный факт: если в 1985 г. 17% населения США считали исследование космоса величайшим достижением послевоенной эпохи, то в 1989 г. – только 3% населения были согласны с этим.

Сердечные болезни не исчезли в 1990 г. – как это прогнозировалось в 1967 г.; смертность от рака в США с 1962 по 1982 гг. увеличилась на 7%, а онкологический истеблишмент предпочитает тратить деньги не на профилактику, а на лечение, поскольку это гарантирует профессиональный престиж и приток средств. Исследования показали, что ряд опасных микробов (например, Plasmodium falciparum – переносчик малярии) обрели устойчивость к антибиотикам. В «сумерки» века возвращаются старые болезни и появляются новые (о чем предупреждал еще в 1967 г. в «Сумме технологии» Лем).

Пожалуй, только в одной области прогресс бесспорен – компьютеры, однако и здесь есть проблемы. Да, компьютеры сделали жизнь более комфортной, но более ли удобной? Я не говорю уже ни о снижении с 1987 г. производительности труда в некоторых сегментах сферы услуг из-за применения компьютеров и психологическом упрощении пользователей Интернет и многом другом – every acquisition is a loss and every loss is an acquisition.

В 1983 г. в мир пришла новая болезнь СПИД (AIDS) (точнее, был открыт ее вирус), словно вернувшая наш мир в страшные 1350-е годы («черная смерть»). И произошло это всего лишь через четыре года после объявления об окончательном уничтожении вируса черной оспы.

 В середине 1980-х заговорили об озоновых дырах и проблемах озонового слоя, однако очень скоро, в 1986 г., внимание от «озоновых дыр» и спекуляций на эту тему на какое-то время отвлекла страшная катастрофа в Чернобыле в 1986 г.

Эта катастрофа стала дополнительным аргументом для тех, кто говорил либо о «конце прогресса» (Гимпель и др.), либо о «конце науки» (Хорган и др.). Речь, разумеется, не идет о конце научных исследований или о конце каких бы то ни было качественных изменений вообще. Речь о другом – о достижении в развитии науки некоего порога, когда вложение средств – денег и интеллекта – дает все меньшую отдачу; о таком изменении психологического и интеллектуального климата, когда рациональные поиски истины перестают быть ценностью; о том, что развитие техники упирается в социальные и финансовые барьеры и что наука и техника, будучи элементом общества, не могут решить его проблемы, как это ожидалось в 1920–1940-е годы и как это отчасти происходило в 1950–1970-е; напротив, они создают проблемы.

Повторю: подробнее мы проговорим об этом ниже, во втором томе (II части) в главе «Век надежд и иллюзий», а затем сравним нынешнюю мировую ситуацию с фазами технического старения европейской цивилизации XIV–XV вв. и других цивилизаций – очень поучительно. Сейчас еще раз хочу обратить внимание на словно усталый, инерционно-затухающий характер научно-технических достижений последней четверти календарного XX века, их в большей степени количественный, узкоспециализированный, чем качественный и широкий характер. Изобретений, открытий, исследований – много. Но все большая и большая их часть – по все более мелкой и узкой тематике, что разрывает общенаучную ткань, а вместе с тем и науку в целом, которая превращается в экспертный анализ и подменяется им, а как известно, эксперт – это тот, кто знает все больше и больше о все меньшем и меньшем.

Достижения в области общественных наук – резкий контраст по сравнению со «славным тридцатилетием» как по количеству, так и по качеству. Дюжина работ, не больше. Это «Истоки английского индивидуализма» А.Макфарлейна (1978), «Культурные противоречия капитализма» Д.Белла (1976), «История II мировой войны» Б.Лиддел Гарта (1976), «Доказательства и опровержения» И.Лакатоша (1976), «Размышления о войне» Арона (1976), «Период постмодернизма» Лиотара (1979), «Взлет и падение политической прессы» С.Косса (т. 1–2, 1981), «Коммунизм как реальность» (1981), «Горбачевизм» (1988), «Кризис коммунизма» А.А.Зиновьева, «Последствия прагматизма» Р.Рорти, «Диктатура над потребностями» Фехера, Хеллер и Маркуша (1983), «Философский дискурс о Модерне» Ю.Хабермаса (1985), «Циклы американской истории» А.Шлезингера–мл. (1986), «Американский ум замыкается» А.Блума (1987), «Взлет и падение великих держав» П.Кеннеди (1988), «Сознательная наука» («Science avec concience») Э.Морэна (1990), «Конец Современности» Дж.Ваттимо (1991).

В «сумерки XX в.» появилось несколько книг по теории и методологии естественных наук и математики, которые имеют общеметодологическое значение. Это «Фракталы и геометрия природы» Б.Мандельбро (1981), «Порядок из Хаоса» И.Пригожина и И.Стенгерс (1984), «Хаос. Создание новой науки» Дж.Глейка (1987), «Краткая история времени» С.Хокинга (1988), «Новый ум короля. О компьютерах, мышлении и законах физики» Р.Пенроуза (1989).

В социальной и гуманитарной науке шел тот же процесс сегментации-парцеллизации знания, утраты им целостного характера, что и в науках о природе. Только, пожалуй, ярче и быстрее, поскольку здесь значительно отчетливее выражался социальный интерес. Здесь теория, целостный анализ – это автоматически социальная критика. В гуманитарных и общественных науках детеоретизация и дробление знания нашли свое идейное и «методологическое» обоснование/оформление в постмодернизме (культурно-научный коррелят «неолиберализма») с его принципиальной атеоретичностью и установкой на мелко- и узкотемье, на субъективное, на восприятие, а не на реальность, на память, а не на историю, на части и частички, а не на целое, на третьестепенное, на эпифеномены. В результате наука утрачивает целостные черты и превращается в сумму, совокупность, мозаику все более мелких и узких проблемотем, тогда как целостность этих научных парцелл обеспечивается уже не научными или даже не рациональными сущностями. А как известно, целое определяет элемент(ы), а не наоборот. В результате мы получаем парадоксальную ситуацию: все менее научный характер того, что как сумма мелких и мельчайших элементов представляется все более научным, точнее – информационно насыщенным. Субъекты этого процесса суть те, кто знает все больше и больше о все меньшем и меньшем и не соотносят свое «меньшее» с «меньшим» других.

Как это ни парадоксально, указанные тенденции не только развиваются на фоне и в условиях НТР, но и являются одним из побочных результатов ее самой и ее социальных последствий. Я уже не говорю еще об одном факторе, который объективно выступает в качестве тормоза, если не препятствия на пути развития науки, и этот фактор тоже обусловлен НТР и тем, что называют «информационное общество». Речь идет о переизбытке информации, о мощном потоке информационного шума, информ-мусора. В нынешних условиях научный работник («ученый») все больше работает с «шумами». Теперь задачей, предшествующей собственно научному исследованию и требующей все больше и больше профессионального времени, становится «отделение зерен от плевел», что вдвойне сложно. Во-первых, растет объем мусора (плюс сознательный запуск «концептуальных вирусов»); во-вторых, детеоретизация рационального знания лишает исследователя адекватных средств «селекции шумов». Так «информационное общество» топит науку – упорядоченную форму информации – в информационном потоке. Мегабитовая бомба, о которой еще тридцать с лишним лет назад писал Ст.Лем, взорвалась.

Во многом «устало-инерционным» характером отличается и развитие искусства – живописи, музыки, литературы в 1975–1991 гг. В «сумеречной» живописи практически нет сколько-нибудь значительных имен. В музыке – Шнитке, Кирхнер, Типпет, еще два-три имени. Не многим лучше ситуация в литературе. Зиновьев («интеллектуальные романы», «Зияющие высоты», 1976 г. и «Желтый дом», 1980 г.), Бродский, Апдайк, Мура-ками, Варгас Льоса, Кундера. Вспоминается также скандал вокруг «Сатанинских стихов» Салмана Рушди, «Красное колесо» Солженицына как политико-культурный элемент «холодной войны» и роман Умберто Эко «Имя розы» (1980). Нобелевские премии по литературе, которые в той или иной степени часто были элементом политической игры (не в такой, как Нобелевские премии мира, но тем не менее), в конце XX в. стали еще и политкорректными. Ну а в художественном плане ни качественно, ни количественно литература 1975–2000 гг. (впрочем, как и музыка) не идет в сравнение с литературой «славного тридцатилетия» и уж тем более «длинных двадцатых» – налицо «затухание колебаний». Ну что же, большая литература – роман, возникла вместе с Модерном. С ним она, по-видимому, и уйдет. По крайне мере, календарный эпилог XX в. – 1992–2002 гг. – подтверждает это. Однако с последними девятью годами уходящего века, как и положено эпилогу, мы встретимся в самом конце книги (и цикла). Этот краткий отрезок – громогласный и хитро-подлый одновременно – заслуживает подробного разговора. А теперь нас ждет вторая часть книги (второй том цикла) – «XX век – чей и какой?»

Источник