Зазнобин Владимир Михайлович. Биография

Биография предоставлена Натальей Михайловной Зазнобиной:

Володя родился 2 сентября 1938 года в семье рабочих. Отец и мать – уроженцы Нижегородской губернии (с 1936 года – Горьковская область) из двух соседних деревень – Бурцево и Ефимьево.

Отец – Зазнобин Михаил Алексеевич, 1909 года рождения. Мать – Горячева Анна Ивановна, 1911 года рождения. Когда Анне исполнилось 2 года – умерла мать, в Первую мировую войну погиб отец, девочку воспитывала бабушка. Когда Анне исполнилось 7 лет, бабушка отдала её в услужение к богатым. Повзрослев, Аня ушла от хозяина, уехала в Горький и поступила работать на завод имени Кагановича в цех, на трёхсменную работу. В этом цеху она проработала всю свою жизнь до пенсии. Отец Володи работал на этом же заводе. В 1939 году был призван в армию – прошёл финскую войну (Советско-финляндская война. – Прим.). В 1941 году был призван на фронт с самого начала Великой Отечественной войны. Воевал под Смоленском, в начале 1942 года пропал без вести. До сих пор о нём ничего неизвестно. В семье, кроме Володи, было ещё две девочки: Галина – старшая сестра и Валентина – младшая.

Мать одна поднимала троих детей. Жили тяжело. Дом, в котором они жили, находился на окраине города, недалеко от завода. Домик был маленький, деревянный, на краю болота, в нём было четыре комнаты, и одну из них, площадью 11 квадратных метров, занимала Анна с тремя детьми.

Из дневника Зазнобина Владимира Михайловича: «Детство – оно хватает нас из прошлого и властно тянет к себе… Мне мало было дано в детстве природы рядом с домом, но и то малое: болото, заросли лебеды вокруг дома и сараев, укромные уголки в малых палисадниках снятся мне и сейчас, когда всё это кануло в Лету и живёт лишь в моей памяти, то есть мест ведь этих, в сущности, нет уже на планете…»

Тютчев сумел кратко и точно подметить в своём «Видении»:

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах;

Беспамятство, как Атлас, давит душу,

Лишь Музы девственную душу

В пророческих тревожат боги снах!

Шли тяжёлые послевоенные годы, но страна жила, работала, строилась. В городах пустили троллейбусы – это было знаменательным событием для жителей городов.

Пустили троллейбусы в Горьком. Прокатиться на троллейбусе было целым событием. Троллейбус ходил от района-окраины, где жила семья, до центра города. У Володи с Галиной теперь появилась мечта: накопить денег и прокатиться на троллейбусе. Деньги откладывали, честно урезая от завтраков в школе. В одно из воскресений Володя с Галиной поехали кататься, доехали до центра города и остались там гулять. Неожиданно Володя увидел колонну суворовцев: они шли строем, чётко чеканя шаг, впереди шёл офицер. Володя смотрел на суворовцев, как завороженный, и сказал сам себе: «Я обязательно стану суворовцем». В стране во время войны, в 1943-44 годах, открывались суворовские, нахимовские училища и так называемые «подготы» при военных училищах.

Ничего никому не говоря – ни маме, ни Галине – Володя поехал в военкомат к военкому. Военком хорошо знал их семью и мать Володи. Володя сказал ему, что хочет поступать в суворовское училище. Военком пообещал помочь, дать программы для подготовки к экзаменам. Экзаменов было четыре: математика – письменная и устная, литература – письменная и устная. А ещё Володя попросил военкома пока не говорить матери о своём визите и желании поступать в училище, не расстраивать её раньше времени. Весной, в мае, сказал матери, что в пионерлагерь с Галиной не пойдёт – будет учиться. Мать с недоверием выслушала его, но отговаривать не стала. Всё лето Володя занимался по программам. В конце июля (перед первым августа) военком вызвал его к себе и сказал, что надо мать поставить в известность (нужны её согласие и подпись в документах). Пришлось рассказать всё. А на время экзаменов всех забрали в училище. Все экзамены Володя сдал на пятёрки. Всех поступающих построили на плацу и зачитали фамилии принятых на учёбу в суворовское училище. Кто-то плакал, кто-то радовался. Мать, услышав фамилию сына, расплакалась. Володя, как мог, утешал её. Он понимал, как тяжело ей одной поднимать их троих, как тяжело их одеть, обуть, накормить. И он сказал ей, чтобы она не расстраивалась, ведь он же здесь, рядом будет, зато заботы её уменьшатся. Она, вытирая слёзы, обмолвилась, что и пенсию за него давать уже не будут – 75 рублей. Володя твёрдо ей ответил: за хорошую учёбу в училище платят 75 рублей в месяц, и он будет приносить ей эти деньги. Он, десятилетний мальчишка, сдержал слово; за все годы учёбы он не получил ни одной четвёрки и, пока мог (по возрасту), получал «стипендию» – 75 рублей.

Поступивших построили и повели в училище – в новую жизнь.

Каждому показали его место в спальне, и вот когда он лёг спать уже не дома, а в казарме, тогда он понял, что теперь долго не увидит дома, сестёр, а главное – он не увидит маму. И тогда он заплакал. Володя очень любил мать, понимал, какая тяжёлая жизнь ей досталась. Свою любовь и заботу о ней пронёс через всю жизнь. Очень тяжело переживал её уход из жизни, мы были на её похоронах и помнил о ней до конца своих дней. В своих дневниках он часто о ней вспоминает.

Новая жизнь в училище захлестнула Володю своими возможностями, а возможности были большие: любой вид спорта, музыкальные занятия, обучение танцам, а главное – учёба. Преподаватели – мужчины, почти все прошедшие войну, высококлассные учителя, воспитатели, все – военные. Из юных суворовцев растили новое поколение будущих мужчин.

Володя занимался боксом, гимнастикой, стал ходить в бассейн заниматься прыжками в воду. Бассейн был не в училище, а отдельно в городе. Ездили заниматься двое: Володя и Юра Акимов. Оба окончили суворовское училище с золотыми медалями. Володя дошёл до первого разряда и закончил занятия, а Юра Акимов пошёл дальше – построил спортивную карьеру и работал тренером за границей. Но это было потом. А пока они вживались в новую жизнь.

Летом училище перебазировалось в летние лагеря, и все суворовцы пешим ходом совершали марш-бросок до места расположения лагеря на берегу реки Кудьмы. Ставили палатки, заготавливали дрова для кухни: пилили, кололи и т. д. В первых рядах шли запевалы, и первым запевалой был Гера Васильев («Герард» Васильев). После окончания суворовского училища он затем по распределению окончил высшее военное училище, а затем Ленинградскую консерваторию по классу вокала. После окончания консерватории был солистом в театре музыкальной комедии в городе Москве.

В 1954 году во время летних каникул Володя поехал в Ленинград, он считал себя уже самостоятельным и взрослым. В Ленинграде жил сводный брат отца, у него Володя и остановился.

Город поразил его своей красотой, широкими улицами, набережными. Целыми днями он бродил по Ленинграду, был в Эрмитаже, Русском музее, возвращался к дяде под вечер, с гудящей от полученных впечатлений головой. Дядя жил на Малой Охте, на правом берегу Невы. Доехав на трамвае до проспекта Обуховской обороны, Володя выходил на набережную Невы (на левый берег) и ждал катер, который перевозил пассажиров на другую сторону Невы. Моста Александра Невского ещё не существовало, а на зелёной набережной стоял небольшой павильон с белыми колоннами и пристань, куда подходил катер. Уставший от жары и хождения по городу Володя сидел в тени на скамейке, за его спиной находился квартал новых «сталинских» домов. Володя подумал, что место очень красивое и дома красивые: «Я хотел бы здесь жить». Его мечта исполнилась, через 14 лет он поселился с семьёй на проспекте Обуховской обороны в одном из этих домов.

Через два года он опять поехал в Ленинград во время летних каникул, ему очень захотелось увидеть этот красивый город, его площади, набережные, музеи. В Ленинград он ехал вместе со своим товарищем Лёней Титовым, у которого в Ленинграде жили родители. Встречал его на Московском вокзале отец, генерал Каргин, командующий Ленинградским военным округом. Генерал поинтересовался, к кому едет суворовец Зазнобин. Узнав, что к родственникам, забеспокоился и попросил позвонить ему домой, когда будет у дяди. Володе не повезло – соседи сказали ему, что дома никого нет, дядька куда-то уехал, жена его работает в пионерлагере. Пришлось доложить генералу, что он не смог остановиться у родственников.

Каргин приказал ему ехать к нему на квартиру (он жил на углу улицы Пестеля и набережной Фонтанки) и поселил Володю у себя. Вид из окна квартиры просто поразил Володю: напротив – Инженерный замок, Летний сад, Марсово поле, красивейшее место Ленинграда. Утром, пока ещё все спали, он выбегал в Летний сад, гулял по аллеям. В Инженерном замке размещалось училище имени Дзержинского – кораблестроительный факультет. Глядя на Инженерный замок, Володя мечтал про себя: «Вот бы мне учиться там и пожить в замке». Он не думал о программировании своей дальнейшей жизни, но то, что он задумал, – исполнилось: он действительно оказался в Инженерном замке, стал курсантом училища имени Дзержинского. Но это было потом…

Пробыв недолго в Ленинграде, вернулся в Горький, продолжалась учёба в суворовском училище. Учился Володя отлично, и, согласно традиции, отличников фотографировали у Знамени училища, это было почётно.

Когда Володе исполнилось 18 лет, в его жизни произошло очень важное событие – он вступил в партию, стал членом Коммунистической партии Советского Союза. Ещё одно важное событие всколыхнуло жизнь курсантов – училище перевели в Москву в Фили. Володя стал посещать научные семинары в «Бауманке». Руководил семинарами очень молодой, но известный учёный – Виталий Гинзбург. Володя, увлечённый его семинарами, писал рефераты и вступал в научные споры с Гинзбургом. Гинзбург заметил суворовца и предложил ему поступать в «Бауманку», но Володя не имел возможности этого сделать, так как он мог поступать только в военные училища.

Наступил 1958 год – год ответственный по вопросам дальнейшей жизни, год выпускной. Первого июня 1958 года начались выпускные экзамены. По всей стране все учащиеся писали сочинение. Володя писал сочинение, и я писала сочинение. На следующий день вышла «Комсомольская правда» с репортажем о первом экзамене, и на первой странице газеты – фотография: первые строки сочинения выпускника, написанные мелким чётким почерком. «Каждая эпоха рождает своего героя…» Я держала в руках эту газету и думала об этом неизвестном выпускнике: «Наверное, это очень хорошее сочинение, если его первые строки напечатали в газете». (Через три года судьба свела нас в Ленинграде, и я увидела автора этого сочинения.)

А дальше – весь месяц волнений, шли экзамены, конец учёбе – выпускные балы и дальнейшие события. У суворовцев – медкомиссия и дальнейшее распределение в военные училища. Володю определили в лётное училище, единственного из всего выпуска годного к лётной службе. Он сдал все экзамены на пять и шёл на золотую медаль. Начальнику комиссии по распределению он заявил, что отказывается поступать в лётное училище, а хочет получить высшее инженерное образование. На него стали давить морально, так как он был членом партии. Уговорам он не поддавался – назревал конфликт. И здесь, в этой ситуации, он поступил бескомпромиссно: написал письмо в ЦК партии, изложив все обстоятельства конфликта. Через несколько дней к училищу подъехала чёрная, блестящая правительственная машина, вышли из неё офицеры, забрали суворовца Зазнобина и увезли в главное управление кадров министерства обороны. Разговор был сложным, тяжёлым, но Володя чётко изложил свою позицию, желание получить высшее инженерное образование и в дальнейшем заниматься наукой. Первое посещение закончилось, но не последнее. За ним приезжали ещё и вели беседы, уговаривая подчиниться приказу. Наконец, потеряв терпение, начальник главного управления отрезал: «Не пойдёшь в лётное – пойдёшь служить в армию». Да, надо было иметь такую твёрдость характера, чтобы не сдаться спасовать перед высоким чинами, не сломаться, но это ему очень дорого стоило. Но не зря же он писал выпускное сочинение по повести Н. Островского «Как закалялась сталь», писал о своём герое – Павке Корчагине.

Всех выпускников распределили по военным училищам, выдали форму. На плацу выстроили выпускников в форме того рода войск, куда они пойдут учиться. Только Володя стоял в стороне в суворовской форме, все прощались со знаменем училища, а ему даже не дали проститься со знаменем. Это было очень горько и обидно. Но он говорил себе: «Ты сам это выбрал».

Ему были выданы документы на отпуск, и он отправился домой, в Горький, ожидать дальнейших решений о его судьбе.

Больше всего его расстраивала мысль о маме, он решил ей ничего не говорить, не расстраивать её. Но мать всё равно узнала, горько плакала и не могла понять, почему Володя, учившийся на отлично все годы, должен идти солдатом, за что так несправедливо с ним поступили. Володе трудно было ей всё объяснить и ещё труднее – утешить.

Занять себя Володе было нечем, и он пошёл работать на стройку, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей. В те годы набирало темпы строительство жилья, люди после войны ютились в бараках, хибарах. Строили новое благоустроенное жильё себе сами рабочие, инженеры – назывались такие дома «самостроевскими». После работы приходили на стройку и отрабатывали положенные часы. Мать Володи тоже ходила на стройку, зарабатывая новую благоустроенную однокомнатную квартиру. Володя пошёл работать за мать. Прошёл август, начался сентябрь – никто не вспоминал о нём. Пошла вторая неделя сентября, когда его вызвал к себе военком. Володя передумал всякое, но ясно было одно – неизвестность завтра кончится.

Военком встретил его и сказал, что в военкомат пришёл пакет на имя Зазнобина Владимира Михайловича, и военкому предлагалось вскрыть пакет в присутствии Зазнобина Владимира. Володя смотрел на коричнево-серый пакет, лежащий на столе военкома, и понимал с замиранием сердца, что в эти минуты решается его жизнь, его судьба. Пакет был запечатан пятью сургучными печатями. Военком с хрустом сломал печати, вскрыл конверт, достал лежащие в нём документы (Володе казалось, что время остановилось…), прочёл предписание. В нём говорилось, что Зазнобину Владимиру Михайловичу предлагается продолжить обучение в Высшем военно-морском инженерном училище имени Ф. Э. Дзержинского в городе Ленинграде с правом выбора факультета. Что Володя пережил, перечувствовал в эти минуты, трудно передать.

Военком вручил ему все документы и золотую медаль, сердечно поздравил его и пожелал дальнейшей службы. Володя летел домой с одной мыслью – обнять и обрадовать мать. Быстро собрался, на вокзал, на поезд в Ленинград – в новую жизнь, ведь уже прошло две недели сентября, давно началась учёба.

В училище прибыл, доложился дежурному. Оказалось, что он не один, а их двое – будущих курсантов, прибывших с опозданием на учёбу. Второй – Коля Кузнецов, сын легендарного Николая Герасимовича Кузнецова. Дежурный отвёл их к начальнику училища – адмиралу Миляшкину. Начальник встретил их доброжелательно и предложил им обучение на факультете «Энергетические установки» – совсем не туда, куда каждый хотел. И тот, и другой отказались от предложенного факультета, чем вызвали очень большое неудовольствие начальника училища (на том факультете был недобор, а на других – большой перебор). Поэтому был приказ – отправить обоих на хозяйственно-строительные работы, пока не передумают. Но они не передумали, потому что каждый имел золотую медаль и предписание «с правом выбора факультета». Каждый из них отвоёвывал своё место в жизни.

А жизнь захватила и понеслась, со всеми своими зигзагами. Его послали учиться летать, а он очутился в военно-морском училище, связал свою судьбу с морем, стал морским офицером. Первую сессию сдал на отлично, уехал домой в Горький на каникулы уже в форме курсанта военно-морского училища. Он всё выдержал, не изменил себе, выстоял, и теперь можно идти дальше в новую жизнь. В Горьком его ждала ещё одна радость: мама получила новую благоустроенную квартиру – не надо больше бегать на колонку за водой, не надо заготавливать на зиму дрова…

В училище читали курс гидромеханики, вёл его Иванов Анатолий Павлович, прекрасный преподаватель и методист. Он был членом научного общества училища и увлёк Володю опытными работами в бассейне, привлёк его к научной деятельности. Часто свободное время Володя проводил в бассейне, гоняя модели. В дальнейшем Анатолия Павловича и Володю связала дружба, и продлилась она до конца их жизни.

Из дневника Зазнобина Владимира Михайловича, 6 июня 1987 года: «Как давно это было… Июнь, белые ночи, сирень на Марсовом поле, чёрные стволы лип в летних сумерках Летнего сада… Двадцать семь лет назад в такой же летний день ко мне впервые в Ленинград приехала мама и было ей столько же, сколько мне сейчас. Нет, она не казалась мне тогда молодой, она уже столько пережила в жизни, столько приняла душа её страданий, что встреча с сыном была для неё праздником. Так же цвели каштаны на аллее у Михайловского замка, пахло летней свежестью и жизнь казалась огромной, бесконечной. И вот первое лето я встречаю без мамы. Её нет. И теперь я ощущаю себя в жизни у последней линии. Что бы со мной [ни] произошло, я пока ещё по инерции думаю – вот об этом думает мама, обрадуется. Да, для меня она всё ещё жива…

А во мне всё радостное, светлое, праздничное связанное с мамой и потому будет жить долго. Даже горечь, светлая печаль – так Пушкин называл это чувство. Очень точно».

На четвёртом курсе Володя женился. Регистрация произошла во Дворце бракосочетаний на набережной Красного Флота. Всё было очень красиво и торжественно, собрались друзья, родители, родственники. После церемонии все гости перешли в другой зал, пили шампанское, желали счастья молодым и здоровья родителям. В квартиру Володя нёс меня на руках на пятый этаж – начало нашей новой жизни.

Через год родилась дочь – Ирина, через девять лет – вторая дочь – Наталия.

Мы прожили долгую и счастливую жизнь, она продлилась 56 лет.

Десять дней после свадьбы мы гуляли по городу, ездили в пригороды Ленинграда. Особенно часто были в Пушкине и Павловске. Павловский парк покорил нас своей красотой на всю оставшуюся жизнь. Мы ездили в Павловск зимой, осенью, весной. У нас был свой, длинный и любимый, маршрут, там на аллеях парка, тихих и безлюдных, мы отдыхали от городской суеты, приводили в порядок мысли, глаза отдыхали, глядя на природу, можно смотреть вдаль. Эти утренние 2-3 часа были наши, но это было потом.

А тогда, летом 1962 года, всё было впереди… В середине июля Володя уезжал на практику, на север, на два с половиной месяца: Мурманск, Роста, Лиинахамари. Когда в конце сентября он вернулся с практики, мы поехали в так нам полюбившийся Павловский парк.

Пятый курс – выпускной. Экзамены, диплом – 1963 год, окончание училища и назначение к месту службы – Северный флот.

Североморск встретил в сентябре резким, холодным ветром, дождями. Тяжёлые тёмно-серые облака, казалось, касались вершин сопок. Световой день короткий, надвигалась полярная ночь. Главная задача – это устроиться с жильём. Каждую осень офицеров отправляли на учёбу, и надо было найти такого офицера и снять у него комнату. Этим и занимались вновь прибывшие молодые офицеры. С жильём в Североморске было не то что плохо, а очень, очень плохо. Новое строительство массово не велось. На сентябрь-октябрь пришлась ещё одна беда, стало очень плохо с продуктами. Даже в Ленинграде с шести утра стояли очереди за хлебом.

Правда, надо отдать должное, командование быстро стало решать вопрос по обеспечению продуктами семей военнослужащих. Были переписаны жёны, дети. И неважно было, имела ты прописку или нет – всех обеспечили карточками на продукты. Этот тяжёлый эпизод продлился недолго – через несколько месяцев карточки отменили и появились продукты. Жизнь надо было налаживать, чем все жёны и занимались. Полярная ночь сменилась на полярный день – солнце могло светить и днём и ночью. Чаще солнце появлялось после десяти вечера, и тогда весь город высыпал на улицу. Во дворах были устроены спортивные площадки, и там собирались жители дома и дружно болели за ту или другую команду. В Североморске был построен большой и красивый кинотеатр, он собирал жителей города. Это было одно из основных развлечений для всех.

В 1964 году были заложены первые «хрущёвки», в декабре 1964 года они стали сдаваться строителями, а бригады начали получать новые квартиры. Квартиры получали старшие офицеры, а комнаты освобождались. Нам повезло, в январе 1965 года замполит капитан второго ранга получил квартиру, а нам дали его комнату в «сталинке». Счастью нашему не было предела. Своё жильё – это прописка, это возможность работы, это свободно выезжать в Мурманск, и не надо больше кочевать из одной комнаты в другую…

Закончилось время неустроенности, нестабильности. Наступала стабильность. Я получила прописку и вскоре устроилась на работу картографом. Володе было присвоено очередное звание старшего лейтенанта.

Служба на корабле – это тяжёлая и сложная работа, и огромная ответственность за людей, которые у тебя в подчинении. Служба – это дальние походы, выполнение поставленных задач, возвращение на базу и снова в море. В 1966 году корабль уходит в док на длительный ремонт, а его должность выводят за штат – значит, новое назначение. В 1966 году приходит приказ главкома ВМФ, его переводят в Полярный, затем через несколько месяцев пришёл новый приказ – перевод к новому месту службы, в Ленинград, в Первый институт ВМФ.

Прибыв в Первый институт, Володя получает приказ начальника института отбыть в длительную командировку в город Севастополь. По приказу главкома ВМФ в Крыму начинается строительство океанариума. Всеми работами руководит капитан первого ранга Виктор Андреевич Калганов, к нему и откомандирован старший лейтенант Зазнобин.

Калганов В. А. – легендарная личность. Курсантом Дзержинки ушёл в 1941 году на фронт, воевал в Крыму, командовал отрядом разведчиков. Со своим отрядом воевал на территории Крыма и участвовал в его освобождении. О легендарном разведчике был создан фильм «Разведчики» и выпущена книга с названием «Отряд Бороды». Виктор Андреевич в начале войны отпустил бороду и сказал, что сбреет её, когда кончится война.

Виктор Андреевич сыграл важную роль в жизни Владимира Михайловича. На очередном приёме у главкома ВМФ по вопросу строительства океанариума он доложил, что ему требуется молодой специалист-гидромеханик, в данный момент находящийся на Северном флоте, просил главкома рассмотреть вопрос о его переводе. Просьба Виктора Андреевича была удовлетворена, и Владимир Михайлович по приказу главкома был переведён к месту службы в Ленинград, а затем в Севастополь.

В Севастополе необходимо было найти место для океанариума, искали место строительства по всей береговой линии, брали пробы воды. Наконец, решено было начать строительство в бухте Казачьей. Стоял серьёзный вопрос об отлове дельфинов. В Советском Союзе был наложен запрет на отлов дельфинов. Для отлова партии дельфинов для исследовательских целей необходимо было получить массу разрешений и согласований в нескольких министерствах в Москве. Это и было поручено Владимиру Михайловичу.

Было получено разрешение на отлов партии дельфинов афалин в количестве 8-10 штук. Теперь перед Калгановым встал другой не менее сложный вопрос: найти тех рыбаков, которые занимались отловом дельфинов. Искали по всему Крыму. Эту задачу Калганов поручил Владимиру Михайловичу. Рыбаков нашли, договорились, начали готовить операцию по отлову и транспортировке дельфинов. Готовились ёмкости для транспортировки, Калганов договаривался с воинскими частями, необходимыми для работы, подписывал приказы у главкома и т. д. В общем, это была настоящая воинская операция. Закончилась она успешно, дельфинов отловили, доставили в бухту Казачью, где были сооружены вольеры, в которые и выпустили дельфины. Началась долгая и сложная работа. Был построен бассейн, здания для работы персонала и т. д. Виктор Андреевич возглавлял океанариум до своей кончины. Он умер достаточно молодым, в 55 лет, от ран, полученных на войне.

Владимир Михайлович, закончив командировку с океанариумом, вернулся в Ленинград в Первый Военно-морской институт и продолжил службу. В конце 1988 года он закончил службу в звании капитана первого ранга и вышел в отставку. В январе 1989 года он был принят на работу в Ленинградский Университет на факультет прикладной математики и процессов управления, который возглавлял В. И. Зубов, талантливый русский учёный, член-корреспондент АН СССР. Параллельно с работой в университете продолжается работа по начатым материалами «Разгерметизация» и «Инферно флота».

Из дневника, апрель 1989 года: «”Руководствуясь достойными намерениями, я смею всё”, – так в “Часе быка” И. А. Ефремов диктовал линию поведения, достойную сынов отечества».

Из дневника, 29 апреля 1989 года: «Бумагу, перья, машину, собаку и всё остальное, и на дачу на четыре дня, к солнцу, к пробуждающейся природе в надежде поставить точку в “Инферно флота”. Дело движется взаимным борением и рекомендациями И. А. Ефремова: “Руководствуясь достойными намерениями, я смею всё”».

Анализируя прошлое и настоящее страны, Владимир Михайлович со своими единомышленниками поднимает вопрос об управлении: куда пойдёт страна? Вопросы об управлении страной и миром не обсуждаются, а это главные вопросы в жизни страны и людей.

Из дневника, 7 мая 1989 года: «Запись беседы:

– Так управляем мир или нет?

– Управляем, как управляема лодка, плывущая по течению.

– Искусство управления состоит прежде всего в создании условий равновесия для управляемой системы. Если это достигнуто, тогда процесс управления не требует больших затрат средств, энергии, вообще не требует значительных усилий. Система движется в направлении заданном как бы даже сама. Отсюда – потере управления, прежде всего, предшествует нарушение равновесия в системе. И, наоборот, если вы хотите, чтобы система потеряла управление, необходимо вывести её из состояния равновесия. Разумеется, для того, чтобы её затем ввести в направление заданного управлением вектора, необходимо снова приложить усилие для восстановления равновесия в самой системе».

Из дневника, 13 июня 1989 года: «Нехороший день. В Таврическом дворце состоялась конференция ЛГУ по вопросам партийной дискуссии, которая несомненно аккуратно навязывается сверху. В огромном зале, где собралось около 1,5 тысяч делегатов, происходил какой-то странный спектакль, где статисты не видели, не понимали режиссёров, но действовали строго в соответствии с их указаниями. Собрались коммунисты ругать и хаять свою партию. Не защищать, не помочь ей обрести утраченный авторитет, а в каком-то замозабвении пинать. Появился Собчак, привыкший к театральным лозунгам и жестам, в эйфории демократии понёс Соловьёва, вид которого был просто жалок. Какой уж там плюрализм? С каким остервенением кричали здравицу, с таким же готовы и кричать за упокой. Возможно и напрасно, но я вылил на них ушат холодной воды, показав элементы бытия в процессе разрушения экономики страны. Вот мы всё время говорим “партия – наш рулевой”, а помимо рулевого есть командир, штурман. Так вот я буду говорить о штурманах. Зал затих, а Соловьёв даже вышел из зала. Жаль, даже не успел сказать всего – время, регламент».

Запись в дневнике от 15 июня 1989 года: «…Сообщили первую реакцию на моё выступление. Ведь я зачитал директиву СНБ, которая чётко выполняется, и спросил – почему же не выполняется директива партии?

Да, вопрос о власти. Кроме законодательной, исполнительной, судебной есть ещё власть самая главная, стоящая над всеми – это власть концептуальная, хотя её называют политической. Её-то и творят штурманы, которых, по существу, мы не знаем. Потому что все остальные действуют уже в рамках этой концептуальной власти. Особенно это стало хорошо видно сейчас, когда так круто повернулось всё в нашей стране и все высокие чины даже понять не могут – как такое  могло случиться, ибо этому повороту дали красивое слово “перестройка”».

Запись в дневнике от 12 августа 1989 года: «Легко открылось местоположение концептуальной власти – Швейцария. Тоже ведь на поверхности лежало: три века нет войн, основные банки мира сосредоточены, государство-конфедерация, многонациональное, граничит с основными странами Европы. Мафия, войны и прочие мировые катаклизмы её не затрагивают, никаких классовых боёв, высокий уровень жизни, эмиграция элиты, живут только таланты – концепторы их используют. И деньги, деньги, деньги! Нет, не Америка, а Швейцария: три языка – государственные, сосредоточие информации, для толпы – образ земли обетованной. Ленин там проходил курс подготовок, да и другие политэмигранты. Управление миром идёт оттуда и без военной силы. Там потомки жрецов египетских и левитов».

Из дневника, 31 августа 1989 года: «Университет гудит как муравейник. Ходят студенты толпами, преподаватели в приподнятом настроении – начало учебного года. Был у Зубова В. И., изложил ему свои дальнейшие планы, он поддержал».

Начинается сотрудничество с журналом  «Молодая гвардия», с газетой «Правда». Проводит много встреч: в доме ветеранов на набережной Кутузова, в клубе «За и против» (Дом политпросвещения, где была встреча с редактором журнала «Коммунист»).

«К сожалению, как всегда, был ограничен временем и не смог сказать всего, что можно было сказать».

«Звонили из Риги и из “Молодой гвардии”. Пора собираться снова в дорогу… Постараюсь передать “Молодой гвардии” статью “Правду знают все!.. кроме избранных”, но не уверен, что они решатся, но пусть хотя бы думают».

Из дневника , 3 октября 1989 года: «…Зубов предложил прочитать вводную лекцию студентам, но я же не преподаватель. Говори, что понимаешь – и скажи, раз есть возможность».

«С трёх потоков десятка четыре лиц молодых, очень разных. Постарше слушают с интересом, есть глаза ясные пытливые и ждущие, а вернее жаждущие. Потом подошли после лекции – хотели разговор продолжить.

“Да, нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся”».

Из дневника, 13 октября 1989 года: «Вечером – под проливным дождём на Дворцовой набережной в доме учёных на философском семинаре, которым руководит А. И. Субетто, “Проблемы цикличности развития” единственно стоящим выступлением было выступление самого Субетто. Он говорил о времени, о понимании целостности системы, которая выражается по его мнению и в целостности совокупности масштабов системного времени».

Из дневника, 17 октября 1989 года: «Особняк на Болотной №13. В особняке на Болотной №13 (случайно ли?) было принято 16 октября 1917 года решение о вооружённом восстании. Сегодня мне предложили выступить здесь организаторы клуба “На Болотной” по теме “Партия в структуре власти”. В небольшом зале человек на 50 набилось более 70. Дружно пришли представители Народного фронта, “5-е колесо” (Белла Куркова, Чулак и др.). Были представители горкома. После моего доклада началась истерика с вопросами типа: а где находится концептуальная власть? – Ответ: да там же, где и мировые деньги.

К кому уйдёт власть в условиях реального хозрасчёта?

– Ответ: к торгашам.

Торгаши социализма не построят, но Россию продадут.

Вообще истерики – это, конечно, следствие калейдоскопа.

Мы боремся с самой мощной в мире однопартийной системой – партией международного межнационального капитала. В ней нет никаких течений, никаких фракций – она едина и монолитна идеологически, т. к. опирается на единственно верную методологию – диалектический материализм, всем же остальным она навязывает антидиалектическую отсебятину в различных формах. Этой партии может противостоять только партия последовательных диалектиков, всех остальных она будет бить под покровом демократии и плюрализма мнений. Пока это не осознаем – будем игрушкой в их руках».

Из дневника, 25 октября 1989 года: «Решился ехать в Москву. Этот разговор назревал давно – надо ставить точки и не только над i. К отъезду появилась десятая страница к статье “Правду знают все!.. кроме избранных”. В ней удалось сказать и об устойчивости концептуальной власти и деградации, и об эффективности однопартийной системы в рамках того, о чём говорил на Болотной-13».

Из дневника, 31 октября 1989 года: «На ЛАО был приглашён в 9-й цех для беседы с молодёжью. Около часу рассказывал на понятийном языке об экономической ситуации. Шоковая терапия, а затем истерика со стороны зам. секретаря парткома по идеологии. “Вы разжигаете национализм!” Какой? Дайте определение нации. Ребята расстроились. Разговор ещё предстоит, этот не последний».

Из дневника, 24 ноября 1989 года: «Утром читал лекцию в школе МВД. Пригласил генерал-майор Исаченко Л. И. – начальник политотдела. Аудитория слушала со вниманием, а я видел, как мозги переворачивались. Трудно даётся это понимание.

Действительно, ложь – это болезнь, распространяется легко ибо заразительна. Правда, истина как и здоровье – требует много работы собственного ума.

Вечером в Василеостровском райкоме на экономической комиссии».

Из дневника, 18 декабря 1989 года: «Майори. Тяжёлый день. Утром приехала за мной машина, повезли в полк морской авиации под Елгаву. Читал лекцию. В зале более 200 молодых офицеров. Лица напряжены, видно как многое переворачивается в их сознании. Более часа задавали вопросы, не хотели отпускать. И если бы не полёты – разговор продолжился. Спросили: так что делать? Служить? Да, ребята – придёт время и Родина будет нуждаться в вас.

После обеда в клубе санатория – здесь уже другая аудитория: от 30 до 80 лет. Говорю, щадя их стереотипы, но всё равно видел в глазах страх и непонимание, а у других наоборот – ясность.

У каждого своя мелодия бытия

У каждого свой ритм движенья

во Вселенной!

Спешу и я к Познанью,

Но нельзя мне вырваться

из круга…» 

Из дневника, 1 апреля 1990 года: «Мне предложили поучаствовать в “игре”, которую организовал горком в Тарховке. Вначале уговорил Рещикова А. И., но затем решил и сам, всё это в “Дубках” – пансионате. Приняли хорошо, разместили хорошо, в дело мы включились через полчаса после приезда, так как основная масса заехала ещё вчера. И я понял, что надо! Это новое! Работали в группе управления экономикой, где москвичи расположились вольготно, решая в деталях обсуждать рынок и возможные варианты продажи страны. Через полчаса мы уже смогли показать, что в общеисторическом процессе – это не так очевидно. Что рынка, о котором здесь говорят, на развитом Западе нет и в помине уже с 30-х годов.

Предложили изложить концепцию на общем заседании вечером. Сделал короткий доклад – 12 минут, где рассказал пока только о понятии “концептуальной власти”. Наиболее интересное выступление Кургиняна».

Из дневника, 2 апреля 1990 года: «Режим здесь жёсткий. Работа идёт почти круглосуточно с 9:00 до 24:00. Мозговая атака непрерывная. Громыко Юрий Вячеславович – опытный, хотя и молодой современный деловой и понимающий. Ритм держит. Рефлексию оценивает. Всякую фанаберию узких специалистов спускает на тормозах. Его интересует понимание того, что происходит в обществе. Моё выступление наделало шуму и тон задан. Консолидации на принципах аморфности не будет и специалисты – “представители трудовых коллективов”, предложившие обсуждать выгодные способы продажи, уже получили отпор.

Пытался донести через выступление ребят (были там и школьники), как выйти на свободу выбора решения при оценке истинности концепции. Громыко не понял устойчивости глобального исторического процесса. Но он молод и это пройдёт».

Из дневника, 3 апреля 1990 года: «Кульминация наступит завтра, а сегодня, на третий день, страсти дошли до накала и это стало видно. Профессор, преподающий экономику, вообще заявил, что у него сложилось представление о происходящем и он не намерен обсуждать противоположную точку зрения. Но когда им дали слово, то именно профессионалы показали своё дилетантство».

Из дневника, 4 апреля 1990 года: «Как я и предполагал, уже утром произошёл взрыв. Громыко жёстко определил свою позицию, не личностную, а социальную. Сказал о понимании происходящего в стране, через призму этой “игры”. Продемонстрировал свою готовность управлять процессом, но и проколы есть, они неизбежны».

Из дневника, 8 апреля 1990 года: «Игры завершились, похоже мы с Александром Павловичем Рещиковым предложили свой темп игры и сломали весь привычный порядок. В конце он (Громыко) мне честно в этом признался и высказал готовность сотрудничать.

Основная польза! Я увидел систему манипуляции общественным сознанием в действии и в реальных возможностях разгерметизации. Есть многие желающие понять и осознать происходящее и есть поле для сотрудничества. В массах чувствуется: наступил период переосмысления происходящего. Период эйфории от гласности, демократизации проходит. Впереди много работы, серьёзной и повседневной».

Из дневника, 27 апреля 1990 года: «”Праздник” – понятие праздников теперь для меня условно. Праздник – это когда глубже познаётся общий ход вещей, праздник – это когда одерживаешь хотя бы малую победу над собой; праздник – это когда появляется надежда, что можешь сделать что-то для людей; праздник – это когда происходит подлинная встреча с прошлым и видеть отсюда понимание будущего.

Несомненно, это труднее, чем праздник за праздничным столом, но в этом настоящее».

Из дневника, 31 июля 1990 года: «По местному времени поезд в Ригу пришёл в 4:30. Чуть светало и только что прошёл дождь. Было тепло и сыро. Мы шли на электричку на Дубулте и через 20 минут были в Иманте. Наташу (младшую) уложили спать, а сами до 9 утра обсуждали последние новости. Весь день с Наташей младш. бродили по Старой Риге, по хорошему, добро разговаривали, сидели в мороженице (без кофе) в пустынном и уютном кафе. Куда бы мы, в какую сторону ни двигались, всё равно возвращались на маленькую, очень уютную площадь, где собираются все туристы, играет музыка. Ничего особенного я не заметил. Разве что какой-то старый латыш вытащил грубо намалёванный бессмысленный (или ему одному понятный) антисоветский плакат, мимо которого равнодушно проходили прохожие. А так в магазинах обычная суета, в городе чисто, солнечно и много цветов».

Из дневника, 1 августа 1990 года: «Этот день мы провели в авиагородке полка морской авиации. С утра читал лекцию. В клубе собралось более 200 человек: офицеры, сверхсрочники, курсанты. Два часа слушали очень внимательно. Были и вопросы, к сожалению, не выходящие за рамки стереотипов прессы. Потом ещё целый час в кабинете начальника политотдела слушали “Домик в Коломне”. Спасибо Пушкину – многие сомневающиеся, а вернее зацикленные на прессе, начали ломаться.

Потом погуляли в Юрмале, прошлись по знакомым местам, посидели в “Межобилите”. Вечером вернулись в авиагородок и продолжили беседу в узком кругу, были командиры отрядов с жёнами. У всех много вопросов, но не было вопросов, которые выходили за рамки “Разгерметизации”. Наташа младш. видела новых людей, а перед лекцией я видел, как она за меня переживала. Что самое приятное – готова была сама отвечать на задаваемые мне вопросы».

Из дневника, 3 августа 1990 года: «Ленинград встретил солнцем. Приехал Пётр из Северодвинска. Отвечал на накопившиеся вопросы. У них недоверие к партии. “Не все члены партии – коммунисты, и не все коммунисты – члены партии”, – заметил я ему. Но всё-таки в этой стране большинство населения – коммунисты. Просто они этого ещё до конца не осознают. Правящая верхушка никогда коммунистами не были. Они лишь лозунги о коммунизме провозглашали. Глядя на них, слушая их ложь, в партию полез торгаш. Я думаю, что новую партию создавать не надо, нельзя отдавать торгашам партию коммунистов, а надо просто очистить от них партию, если наша цель – строительство общества социальной справедливости».

Из дневника, 1 октября 1990 года: «Майори, санаторий. Прокатил пробный шар, прочитал лекцию “Концептуальная власть: миф или реальность?”. Неожиданно для меня народу было много, хотя время неудобное – 17:00. Слушали с большим вниманием, были в шоке от такой информации. Ничего, пусть переваривают…

Здесь образовалась небольшая группа понимающих. Вечером читал “Домик в Коломне”. Для “Домика в Коломне” публика слабо подготовлена – читать было тяжело. Многие даже не слышали этого произведения. Я по глазам это видел. Только последняя часть просветлила что-то».

Из дневника, 7 октября 1990 года: «Прощались с “Майори”. Неужели навсегда? Восемнадцать лет я посещал эти места и многое в них припало к моему сердцу. Этот отпуск был особенным, непохожим на все остальные своей информационностью и, в то же время, в нём есть что-то завершающее, подводящее итоги. Поездка в Михайловское и Печерский монастырь – это ведь тоже информационно и очень содержательно. Я увидел воочию, как страшно оружие, которым мы только ещё овладеваем. Восстанавливается связь вещей и всё отчётливее проясняется “общий ход вещей”, но с этим приходит и понимание огромного груза ответственности за всё происходящее в моей стране. Под силу ли нам это? Если бы один – нет, конечно. Но я не одинок и это придаёт силы».

Из дневника, 3 ноября 1990 года: «Неожиданно позвонили рабочие Невского района. Приятный сюрприз. Половина собравшихся – молодёжь, некоторые читали “Разгерметизацию”, они слушают то, о чём раньше и не желали бы слушать. И что самое удивительное – прекрасно понимают и как держат их на алкогольной игле».

Из дневника, 20 ноября 1990 года: «Неожиданно пришлось выехать в Северодвинск. Готовился долго, но утром позвонили и к полудню всё устроилось быстро и как-то очень организованно. Оделся легко, а в Архангельске –28°С. В аэропорту Архангельска Богаченко (старый кадр) встречала машина, и мне даже не пришлось мёрзнуть на автовокзале. В 18:00 я уже сидел в тёплой уютной квартире Исаковых за традиционным чаем. Завтра утром на курсах повышения квалификации литературная лекция о Пушкине. Утром чуть красноватое солнце на горизонте. Лютый мороз, спешащие, закутанные прохожие. Хорошо, что школа (старенькая, деревянная и оттого по-домашнему уютная) в двух шагах от дома. Учителя – все женщины. Всех возрастов, молодые и предпенсионного возраста. Открываю тайну Пушкина. Читал “Домик в Коломне”. Дал только две октавы предисловия и две – основного текста. Просил прочесть вечером (с ключом). Как-то завтра они будут смотреть на меня.

Вечером разговор с секретарём Горкома Э. Сергеевичем. Слушает – возразить нечего, но… в академии учили другому… Кто учил? Шестаковские, Яковлевы (женаты на сёстрах Гинзбург). Но ведь они партбилеты побросали? Беру с полки четвёртый том Ленина – “Как чуть не погибла “Искра””. Ленин Плеханову тоже отвечал так, но ведь сейчас 1990 год, а не 1904.

Утром снова встреча с учителями в той же школе. Лица прежние, но уже и в чём-то другие. Произошли неуловимые перемены. Они прочли “Домик в Коломне” и почувствовали приобщение к тайне творчества Пушкина. Принимают глубоко, с душою.

Вечером в институте встреча с преподавателями, студентами. Главный вопрос? Вы что же, за командно-административную систему?

– А мы за живой организм. И в пример – Человек! Он сам, кто им управляет. Каждая клетка живёт по-своему

 Я:

– И не подчиняется общему развитию человека? И нет у него управления? А мозг? Попробуйте его даже на время парализовать – я посмотрю, как вы будете двигаться.

Удивление на грани открытия. Обыкновенные стереотипные отношения к явлению и поведение».

Из дневника, 24 ноября 1990 года: «В Ленинграде туман. Ленинград не принимает, и я сижу в аэропорту Архангельска, перебираю впечатления прошедших дней и особенно вчерашнюю встречу. В аэропорту майор и подполковник, даю читать “Правду знаю все…”.

– А кто автор? Мы анонимов не читаем.

– А разве то, что вы читали в журналах, не анонимка!

– Но там же есть фамилия.

– В журналы пишут многие, но печатают только определённый круг.

– Кто отбирает?

– Редактор, а может даже и клерк, фамилию которого вы никогда не узнаете.

Средство информации – это власть, и это редактор или клерк просто выбирает из рукописей, соответствующих его пониманию хода вещей. Те, что противоречат, – отбрасывает. Он проводит политику той мафии, к которой принадлежит.

А это разве не анонимность?

Это похуже.

Вам что важнее – информация или личность её несущая?

В детстве, пока у вас было целостное мировосприятие, вы, пусть и неглубоко, на уровне сюжета, но воспринимали информацию в виде фабулы. Спроси вас – и вы тогда не смогли бы назвать автора. У вас был один критерий: нравится, не нравится, а по сути – развлекает – не развлекает.

Развлекает, как правило, то, что не требует работы ума, то, что требует, – отталкивает. Там в обход сознания, через подсознания вас сволакивают в толпу, и вы, сами того не понимая, превращаетесь в толпу. Толпа – это собрание людей, живущих по преданию и рассуждающих по авторитету.

– Задумались!»

Из дневника, 28 января 1991 года: «Уехал под Ригу. В Риге встретили и устроили хорошо. Пансионат “Лиелупе” в Булдури. Я словно и не уезжал».

Из дневника, 30 января 1991 года: «Ударили морозы. Мы словно отрезаны от всего мира, хотя в получасе езды от Риги. Ни газет, ни “ящика дураков”. Только последние известия и концепция, концепция…

“Человек разумный” должен на уровне сознания осознавать себя частью биосферы, а глобальный исторический процесс – частью глобального эволюционного процесса биосферы. И если смотреть на происходящее не с точки зрения случайных фактов, а через осознание процесса, то многие вещи, явления в жизни человека предстают совершенно в ином свете. Оказывается культуру, как набор стереотипов распознавания образов, нельзя понять без понимания генетического аппарата человека. И только так, через генетику, можно понять не только разнообразие культур, но и почему культурная экспансия в том виде, которую мы сейчас имеем по отношению к народам России, даже при содействии алкогольного геноцида – неэффективно».

Из дневника, 31 января 1991 года: «Таких морозов я не переживал здесь ни разу, даже в декабре. Температура в номере упала до +4°С. Подумал: вот так через тепло, через дефицит энергетики, а следовательно через цены на энергетическое сырьё, можно диктовать любую линию политической ориентации».

Из дневника, 5 февраля 1991 года: «Качество управления, а, следовательно, и устойчивость любой системы, зависит от того, насколько уровень понимания отдельных элементов системы отличается от уровня понимания системы в целом. Это и есть характеристика толпо-элитарности. Балансировочный режим между двумя (или более) центрами управления системы – явление кратковременное и небезопасное».

почему люди не понимают друг друга

Из дневника, 7 февраля 1991 года: «”Блажен, кто крепко слово правит и держит мысль на привязи свою” – “Домик в Коломне”, Пушкин.

Прежде всего потому, что человек увлечён собственным процессом мышления и не умеет внимательно слушать, вникать в чужие мысли. Каждый человек имеет свои стереотипы распознавания образов и потому, встретившись с какой-то новой информацией на основе незнакомых, а потому и непонятных ему образов, он начинает мельтешить: гнать свои образы, спрашивать, перебивать и, в конце концов, под воздействием своих стереотипов способен увести нить изложения в сторону от главного направления нового для него информационного потока. Отсюда, культура мысли заключается прежде всего в дисциплине самого процесса, в способности выслушать даже то, что на первый взгляд кажется либо давно известной истиной, либо абсолютной галиматьёй.

Потому первое правило – “держи мысль на привязи свою”, памятуя, что первый взгляд на чужую мысль и стереотипы распознавания образов с собеседником скорее всего различны».

Из дневника, 23 марта 1991 года: «Наступает критическое время в жизни страны. Не “судьбоносное”, а поворотное. Противостояние не может продолжаться бесконечно, а для эффективного (не эффектного) поворота нужна ясная, опирающаяся на народное самосознание устойчивая во времени концепция. Время нам диктует или мы вписываем высокочастотные процессы в низкочастотные – не суть важно. Важно другое: так сложились обстоятельства. Это формирование целостной концепции ускорилось. И даже первое её приближение должно иметь достаточно фундаментальный характер. У наших “сотрудников” всё равно целостной концепции нет и судя по историко-философскому очерку – быть не может. Отправные позиции разные, уровень осознания методологии – низкий. Если это и “хорошо”, то весьма относительно – бремя ответственности становится только тяжелей. Возможно, ответственности – глобального уровня. По-прежнему остаётся открытым вопрос личностного аспекта».

Из дневника, 24 марта 1991 года: «Преодолели вопрос информационной безопасности (насколько квалифицированно? – покажет практика). Не менее сложный вопрос встал – государственности (не с позиций примитивов – подавления). Государственность как САМО-У-ПРАВЛЕНИЕ!»

Из дневников, 25 марта 1991 года: «Более 30 лет назад я был в 1-м артиллерийском училище по приезде в Ленинград. Сегодня читал там лекцию о концептуальной власти. Слушали внимательно, но мне самому изложение материала не нравилось. Вернулось то, против чего я обычно выступаю. Стремление дать много за один час выразилось в калейдоскоп. Всё-таки тему необходимо сузить и о самой концептуальной власти можно сказать многое. Был на лекции полковник из политуправления. И в офицерской среде ждут мессию. Вышел №8 “Воскресенье”, там снимок с плакатом: “Где Минин и Пожарский?”».

Из дневников, 27 марта 1991 года: «Мы на большом подъёме. Идёт один из труднейших процессов – описание государственности. Да, мы не связаны временем, но мы не вне времени. Мы в потоке времени.

А в процессе построения государственности в России увидели и отразили главное: нравственный произвол выше безнравственного права. Этот принцип должен быть положен в основу нашего законотворчества. Кстати, в раскрытии понятийной нагрузки этого слова ответ: почему “хорошие” законы, принимаемые нашими болтунами, не работают у нас. И не будут работать, ибо по В. Далю: “Произволение, произвол, соизволение, согласие. Произвол – своя воля, добрая воля, свобода выбора и действия, хотение, отсутствие принуждения. Закон – предел поставленной свободе”».

Из дневников, 1 декабря 1991 года: «Сегодня уезжали в Юрмалу для завершения алгоритма экономики. Получится ли новый качественный скачок уровня февраля этого года  – вряд ли?

Времени прошло мало, хотя уровень нашего понимания процессов возрос несопоставимо, но… тем труднее стало доносить его для широкого круга. За время перестройки у среднестатистического толпаря выработались устойчивые стереотипы.

Каждую поездку в поезде я стараюсь использовать как тестовую…»

Из дневников, 5 декабря 1991 года: «Расширение и углубление изначальных понятий, необходимых для того, чтобы в строгих лексических формах можно было раскрывать процессы, происходящие в обществе, неизбежно привело нас к критическому переосмыслению понятия времени. Если Вселенная – процесс триединства: материи, информации и времени, то время здесь есть некая мера, с помощью которой сознание идентифицирует сам процесс.

Идентификация процесса возможна лишь в результате измерения, т. е. сравнения некоего прошлого, настоящего и будущего состояния материи в различных формах. Т. е. – посредник меж материей и информацией – МЕРА.

И если Вселенная обладает интеллектом, то процесс её существования без МЕРЫ невозможен. Тогда ВСЕЛЕННАЯ – процесс триединства:

МАТЕРИИ, ИНФОРМАЦИИ, МЕРЫ».

Из дневников, 10 декабря 1991 года: «Отдохновение от прессы, её информационного давления – великое благо. Снимается блокировка сознания стереотипами и подсознание с сознанием, в гармонии пребывая, начинают открывать вещи, которые в прошлом попросту были недоступны на уровне сознания.

Триединство, познание его – тоже процесс.

И вот уже заговорила 25 Сура Корана “Различение”:

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

1(1) Благословен тот, который ниспослал РАЗЛИЧЕНИЕ Своему рабу, чтобы он стал для миров проповедником, – 

2(2) у которого власть над небесами и землёй, и не брал Он Себе ребёнка, и не было у него сотоварища по власти.

Он создал всякую вещь и размерил её МЕРОЙ.

Ну вот, МЕРА проявилась и на уровне откровения. Следовательно, Триединство приобрело новое качество:  МАТЕРИИ

ИНФОРМАЦИИ

МЕРЫ

МЕРА – связует материю и информацию. Мера – многообразна, время – мера размерения всякой вещи».

Продолжение следует…

Источник