Сказка В.Ф. Пановой "Который час?": кто движет стрелки ориентиров общества

«Вы, кто бы вы ни были, человек или дьявол, вы никогда не постигнете чудодейственности моего искусства, призвавшего на подмогу все науки! Нет, нет! Я, мастер Захариус, не могу умереть, ибо я — Распорядитель времени! Оно кончится только вместе со мной! Оно возвратится в бесконечность, откуда извлек его мой гений, и безвозвратно исчезнет в бездне небытия!»

Жюль Верн «Мастер Захариус»

«В зубах злодей держал веревку колокола, которую дергал, мотая головой, и при этом поднимал такой шум, что у меня до сих пор в ушах звенит, как вспомню. <…>

     При столь горестном положении вещей я с отвращением покинул этот город и теперь взываю о помощи ко всем любителям точного времени и кислой капусты. Направимся туда в боевом порядке и восстановим в Школькофремене былой уклад жизни, изгнав этого малого с колокольни».

Эдгар Аллан По «Чёрт на колокольне»

В одном из своих интервью советский и российский филолог, исследователь русской литературы и культуры Александр Панченко, когда его расспрашивали о минувших событиях эпохи, утверждал: «Лакеи и холопы говорят: «Такое было время»; время всегда плохое, а справляемся мы с ним или нет — зависит от нас». Но что в сказочной литературе было написано о времени и что известно ей о нём? Среди всех сказочных произведений о времени, таких как «Сказка о потерянном времени» Шварца и многих других, особое место занимает, как ни странно, малоизвестная сказка «Который час?» русской писательницы Веры Пановой. Это единственное сказочное произведение автора, в котором затрагиваются многие вопросы, связанные не только со временем как таковым, но и с обществом, которое в нём живёт, и потому мы попробуем разобраться в её сюжете и образах, касающихся весьма значимых для общества вещей и явлений.

Биография В.Ф. Пановой

Вера Фёдоровна Панова родилась в городе Ростове-на-Дону 20 марта 1905 года. Отец её был родом из купеческой семьи, и его родные желали, чтобы он женился на девушке из купеческого сословия. Но ему приглянулась простая девушка из обычной ростовской семьи, которую родственники никак не хотели принимать в свой круг. Молодожёны не бедствовали, отец семейства прилично зарабатывал в ростовском банке общества взаимного кредита. Но главным увлечением у него был яхт-клуб, где в 1910 году произошла трагедия, кардинально изменившая жизнь его семейства: при странных обстоятельствах Фёдора нашли утонувшим возле своей яхты. Родственники погибшего не оказали финансовой поддержки его семье, и вдове Фёдора Панова, оставшейся с пятилетней Верой и годовалым Леонидом, пришлось устроиться на службу в общество «Лемме и компания», продававшее аптекарские товары. Веру в 1915 году определили в частную гимназию, в которой она проучилась до четвёртого класса, и дальше она обучалась дома из-за проблем с финансами. По этой же причине Вера начала подрабатывать репетитором в 15 лет, а с семнадцати начала работать в журналистике в различных газетах и журналах, где подписывалась псевдонимом «Вера Вельтман».

В 1925 году Вера вышла замуж за журналиста Арсения Старосельского, но ранний брак просуществовал недолго, и даже родившаяся дочь Наташа не поменяла положение. Арсений был ярым материалистом и настаивал на том, чтобы Вера читала «Капитал» Маркса, что для неё было каторжным трудом. Идеология эта никак не принималась Верой, которая с детства росла в христианских традициях. Всех родных Веры Арсений называл мещанами и говорил, что только он победил пережитки прошлого. И это стало последней каплей в разладе их отношений, официально завершившихся в 1928 году. Ей стал интересен другой молодой журналист, появившийся в Ростове, Борис Вахтин. Второй брак Веры с Вахтиным длился 9 лет, в котором у них родилось два сына: Борис в 1930 году и Юрий в 1932 году. Но счастью помешало убийство Кирова в 1934 году, а за ним и арест «оппозиционера» Бориса Вахтина в 1935 году. Несмотря на множество писем, написанных Верой председателю Президиума Верховного Совета СССР Калинину, супруг получил срок: 9 лет с отбыванием в Соловках, который вскоре продлили. Борису разрешили единожды свидеться с женой, и вскоре он умер в заключении в 1938 году.

После этого Вера решила перебраться к родственникам мужа на Украину в село Шишаки. В харьковской газете она узнала про конкурс на лучшую пьесу для колхозного театра и решила поучаствовать. Тогда Вера Панова невольно подражала полюбившейся ей драматургии Максима Горького. Так появилась пьеса «Илья Косогор» про драму одной знакомой сельской семьи, которая победила в конкурсе, и Вера даже удостоилась денежной премии в размере семи тысяч рублей, что в то время составляло немалую сумму. После первой победы писательница сразу же находит ещё один конкурс, уже всесоюзного масштаба, и сочиняет пьесу «Старая Москва», заинтересовавшую столичных театралов: её постановку сделал Юрий Завадский в театре имени Моссовета. После первого признания Вере, уставшей от села, захотелось уехать в Москву или Ленинград. Друзья помогли снять комнатку в Пушкине под Ленинградом, но вдруг началась война. Когда немцы подступали к Ленинграду, всех беженцев стали собирать и эвакуировать в один лагерь и хотели погнать пешком в сторону Пскова, к чему Панова не была готова. Тогда, воспользовавшись неразберихой, она затесалась в ряды прибалтийцев и уехала с ними на автобусе в Нарву. И только потом предстояла долгая дорога до Шишак. Но и там не было покоя. В середине сентября 1943 года, когда наши войска подошли совсем близко, немцы стали находить и забирать к себе всех подростков. Чтобы уберечь своих сыновей, Вера вместе с другими семьями перебралась в лес и скрывалась там до подхода советских солдат. Вскоре 22 сентября они совершили прорыв и освободили село. Шишак было не узнать… Немцы его сожгли вместе с теми, кто там остался.

Стараниями Арсения, бывшего мужа, Веру с детьми эвакуировали в тыл, в город Пермь, тогда называвшийся Молотовым, где она работала на радио и в местной газете. Переживая прошедшие события, она напишет пьесу «Метелица» о судьбах военнопленных. Но родственники отговорили её показывать кому-либо эту вещь в такое время, и пьеса была опубликована только в 1956 году. Позже глава союза писателей пригласил её на беседу и сделал предложение написать о буднях эвакогоспиталя. Вера согласилась и с декабря 1944 года совершила за два месяца четыре рейса в военно-санитарном поезде № 312 в те места, где велись бои и были раненые. В 1946 году ею была опубликована повесть «Спутники», за что она получила Сталинскую премию первой степени. Две другие Сталинские премии писательница получила за роман «Кружилиха» о жизни Мотовилихинского завода и повесть «Ясный берег». В третий раз Вера вышла замуж за начинающего литератора Давида Дара, который после ранения на Ленинградском фронте попал в пермский госпиталь. В 1945 году они переехали жить к нему в крохотную квартиру в Ленинграде.

После войны Панова отметилась не только в литературе, но и в кинематографе как сценарист экранизаций своих произведений. Можно отметить её работу над сценарием для экранизации повести «Серёжа», снятой режиссёрами Георгием Данелия и Игорем Таланкиным и получившей на Двенадцатом Международном кинофестивале в Карловых Варах главную премию – Хрустальный глобус.

В последние годы жизни влияние на Панову оказывали её муж Дар и Борис Вахтин, её старший сын, китаист и прозаик, создавший неофициальную группу писателей «Горожане» в 1964 году. Их влияние вызвало перелом в её взглядах несмотря на то, что сам Вахтин и Дар, уехавший вскоре после смерти жены в Израиль, не всегда ладили меж собой. Вера была будто меж двух огней. Она очень доверяла им, поддерживала их, как могла, и в то же время, помня горький опыт ареста её второго мужа, хотела уберечь родных от их бунтарства с властями. Панова пыталась примирить два разных полюса: казённый официоз и полную свободу выражений. «Можно присоветовать, как надо варить щи, чтобы они были вкусны. Нельзя присоветовать, как написать роман. Дело нежное, штучное», — писала она в одной из своих авторских рецензий.

Постепенно творческие силы стали покидать Веру. Писать в том же духе Панова уже не могла. И в этот трудный период она решила вернуться к наброскам одной из первых своих пьес «Который час?». В молодости писательница восхищалась произведениями Шварца и даже пыталась подражать ему. Особенно ей пришёлся по нраву шварцевский «Дракон». Но яростная сатира антифашисткой тематики не была в почёте у власти накануне войны. Прошло двадцать с лишним лет, и Панова решила, что время изменилось, и невостребованные идеи Шварца будут актуальны. Старые наброски были доработаны и преобразовались в роман-сказку. Но увы, время не изменило отношение цензоров к политической сатире. Они сделали своё дело, и сказка Пановой осталась пылиться на полке.

Череда последних событий и переживаний писательницы дали свои плачевные результаты. В 1967 году произошёл инсульт, потом парализация левой руки и невозможность ходить. Умерла Вера Панова 3 марта 1973 года в Ленинграде. Лишь в 1981 году её сказка «Который час?» была опубликована. Также после её смерти вышли её исторический цикл «Смута», а чуть позже биография пророка Мухаммеда, написанная совместно с младшим сыном. В 1975 году публикуются «обрезанные» мемуары Пановой, и только в 2005 году все убранные нюансы, в которых много внимания было уделено вере, в мемуарах Пановой были восстановлены. Но популярность её творчества в кинематографе СССР не исчезла: за три последующих года после её смерти было снято четыре экранизации её произведений. А в памяти коллег по перу Панова оставила о себе ряд воспоминаний, характеризующих положительно её талант и личность.

Евгений Шварц: «Веру Фёдоровну Панову знаю я мало. Да и вряд ли кто-нибудь знает её. Включая саму Веру Фёдоровну. <…> Но вот происходит чудо: Вера Фёдоровна принимается за работу… Божий дар просыпается в ней. Чудо, которому не устаю удивляться. Но в целом владеет она своим искусством, как всего пять-шесть мастеров в стране. В каждой её книжке непременно есть настоящие открытия… Определяет её именно это богатство».

Валерий Попов: «Чувствовалось, что в ней есть ядро. Она решила, что может сказать лишнего. В советское время свобода ощущалась гораздо сильнее, чем сейчас. Когда можно все, ничего уже не впечатляет. Небольшие такие подвижки, небольшие драки с цензурой производили огромное впечатление. Когда мы чувствовали, что немножко сдвигают стену, мы были очень благодарны. Вера Панова умела это делать, оставаясь при этом лауреатом Сталинской премии».

Сергей Довлатов: «Мы беседовали с классиком отечественной литературы – Пановой. «Конечно, – говорю, – я против антисемитизма. Но ключевые позиции в русском государстве должны занимать русские люди». «Дорогой мой, – сказала Вера Фёдоровна, – это и есть антисемитизм. То, что вы сказали, – это и есть антисемитизм. Ибо ключевые позиции в русском государстве должны занимать нормальные люди…».

Образы сказки «Который час?» и с чем они связаны

Место действия сказки Веры Пановой «Который час?» происходит в некоем среднеевропейском городе, где есть дворец (раньше, во времена безумств и преступлений, там жил король, а потом – сироты, которых обустроил глава города Дубль Ве, сам живущий в ратуше); больница; парк и почта. Действующие лица сказки – жители города с именами-буквенными символами: например, упомянутый Дубль Ве, госпожа Абе и госпожа Цеде, часовой мастер Анс Абе, мальчик Илль.

На ратушной площади города возвышается башня с большими часами, изготовленными Себастианом, мастером часовых дел. Кроме обычных римских цифр, на циферблате изображены знаки зодиака и лунные фазы, и эти часы никогда не врут, не ошибаются, не спешат, не отстают — они находятся в течении «Времени, Идущем Вперёд».

Город наполнен ожиданием, и все ждут важного события — солнечного затмения, на которое прибыл астроном-иностранец. Но происходит невероятное. Старый часовой мастер Григсгаген, ученик Себастиана, который всю свою жизнь заботился о городских часах, загорается невероятной мыслью в порыве влюблённости к заведующей городским цветоводством Белой Розе — пустить время назад, надеясь возвратить себе молодость, силы, любовь… Он в поисках абстрактного бессмертия и ради собственного эгоистичного благополучия пытается восстать против объективного положения вещей и перевести стрелки часов назад. Он заставляет часы пойти назад.

И содеянное Григсгагеном оборачивается хулой над людьми, которые первоначально рассмеялись над этим.

Поворот стрелок назад ведёт к роковым последствиям. Безумная идея часовщика открывает простор для смуты и нарастания безумия в городе. Сумасшедший Гун со своими сообщниками Эно, склочником, и Элемом, авантюристом, которые незадолго до поворота стрелок сбежали из психбольницы, захватывают власть в городе, свергают бургомистра Дубля Ве и формируют свои войска, называемые в романе-сказке «рыжими пиджаками», «железно обутыми» и «касками». Из-за хода часов назад город погружается в хаос: разрушается инфраструктура, уходит под откос транспорт, происходят техногенные аварии, ведётся переписывание образования по устаревшим прошлогодним лекалам, возрождаются эпидемии, казалось бы, давно побеждённых болезней. Однако на это горожане никак не реагируют, потому что считают это нормой, а подозреваемых в несогласии с движением часов назад уничтожают физически. Григсгагена Гун отправляет на пенсию, вход в часовую башню замуровывает, а профессию часовщика после этого объявляет запрещённой.

Астроном и главная садовница-цветовод пытаются уговорить старого часовщика исправить ход часов. Но единственное, что качнуло душевный маятник мастера часовых дел Григсгагена к осмыслению последствий своего поступка — приход хромой девочки Ненни и их диалог. Мастер одумывается, переставая пребывать в «я»-центризме, и начинает заводить городские часы вперёд при поддержке сочувствующих накануне затмения. Гуновцы пытаются ему помешать и снизу разбирают часовую башню, и она находится на грани разрушения. Всех останавливает громкий звон, который заводящие часы вперёд называют Последней Гибелью. На этом приснившееся рассказчице повествование резко прерывается пробуждением ото сна с будильником, как бы вынуждая читателя самому поразмыслить над финалом, придумать свой конец.

Сказка полна прямых и косвенных упоминаний разных фашистских режимов: железные кресты, мальчики-солдаты, диктатор-сумасшедший, робкий с женщинами.

Гун и сам по себе являет собой безумствующего оратора фашизма, а в череде его выходок есть планы жениться на садовнице Белой Розе, имя которой совпадает с названием подпольной немецкой антифашистской организации. Но, кроме фашизма, предметом внимания сюжетной канвы сказки Пановой на примере отдельно взятого города стал процесс самоуправления общественным сознанием, каковым является психодинамика.

Психодинамика общества представляет собой процесс его самоуправления, в котором все члены общества в соответствии с их нравственностью, миропониманием, этикой, взаимодействуя с потоком событий, делают и не делают всё то, что хотят, в результате чего получается то, что получается.

С точки зрения ДОТУ общество представляет собой суперсистему, а психодинамика общества это:

• в материальном аспекте — биополя людей, объединяющие индивидов в разного рода функционально целостные группы вплоть до человечества в целом;

• в нематериальных аспектах — алгоритмика и информация, на основе которой строится самоуправление в суперсистеме и которая распределена своими фрагментами по психике индивидов, составляющих разного рода функционально целостные группы, общество и человечество в целом.

Алгоритмика и информация психодинамики изменяются только в результате изменения того, что принято называть «духовностью», в которой скрыты творческий потенциал и склонность к биологической и социокультурной деградации людей и социальных групп. Когда творческий потенциал либо склонность к деградации реализуются, некоторым образом изменяется и алгоритмика самоуправления суперсистемы, и вследствие её изменений некоторым образом изменяются и психодинамика, и результаты её действия — т.е. результаты управления. Поэтому главное в жизни общества — не допускать деградации и реализовывать творческий потенциал в русле Божьего Промысла. По отношению ко многим процессам, обусловленным психодинамикой, уместна поговорка «ложка дёгтя портит бочку мёда», т. е. один идиот или негодяй способен обрушить и обесценить дело миллионов.

В произведении Пановой такой ложкой дёгтя в психодинамике города является поступок мастера часовых дел Григсгагена — поворот хода часов назад, который оборачивается переходом общества в фашизм.

В сказке фактически аллегорично, в духе произведений Евгения Шварца, рассказывается, как при неправедном управлении процессом психодинамики в обществе утверждается фашизм, в то время как городские часы в сказке — символ психологической ориентации общества либо на созидание и саморазвитие (по часовой стрелке), либо на разрушение и деградацию (против часовой стрелки). Само же управление движением психодинамики общества по его психологической ориентации, представляющее собой поэтапный сдвиг рамок допустимого спектра мнений с точки зрения общественной морали от немыслимого к норме, было открыто в западной социологии сравнительно недавно и получило название «окна Овертона» по фамилии его первооткрывателя — американского юриста и общественного деятеля Джозефа Овертона. Поэтому ход часов в сказке Пановой олицетворяет индикатор течения состояния общества по одному из направлений психологической ориентации.

История создания сюжета сказки «Который час?»: от драматургии к прозе

Роман-сказка «Который час?» относится к числу наиболее ранних по замыслу и поздних по воплощению произведений Пановой. В архиве писательницы сохранилась рукопись законченной пьесы «Который час?» в 3-х действиях и шести картинах, над которой она работала в 1939-1943 гг. Пьеса эта никогда не ставилась, не публиковалась, и о её существовании известно из рецензии второго тома сочинений Пановой на саму сказку. Рассматривая историю написания сказки, можно увидеть, что по сути для Пановой создание этого произведения оказалось длиною в четверть века с зачином в молодости и концом при подведении жизненных итогов.

«Который час?» Пановой был задуман и начат под несомненным влиянием драматургии писателя Евг. Шварца, органично соединившей традиционные сказочные сюжеты со злободневными социально-политическими, философскими и моральными проблемами современности. Характерно, что первая драматическая редакция «Которого часа?» была завершена к концу 1943 года — в том же году Евг. Шварц создал свою известную философско-сатирическую пьесу-сказку «Дракон».

В июле 1960 года в частном письме Панова сообщила о своём намерении вернуться к теме этого произведения: «…В Коктебеле хочу заняться одной своей старой-престарой темочкой. Была у меня когда-то неудавшаяся пьеса «Который час?». Хочу к ней вернуться (к теме)…». 8 мая 1962 года Панова подтвердила своё намерение в одном из писем: «Сейчас работаю над романом-сказкой, который был мною задуман ещё до войны. Это будет очень небольшая книжка, и мне ещё не ясно, получится ли она интересной для читателя или это интересно только мне».

Общее название пьесы и романа-сказки — «Который час?» — лишний раз подчёркивает главенствующую тему обоих произведений. В них выражается стремление понять своё время в его основных противоборствующих тенденциях. Какие силы убыстряют движение времени, способствуют социальному и общественному прогрессу, служат человеку и человечеству в их неуклонном стремлении к лучшему? И что препятствует этому движению, ведёт к регрессу, к политической и социальной реакции, угрожая обратить ход истории вспять?

Между ранней пьесой и романом-сказкой, завершённым через двадцать лет, существуют теснейшие связи на всех уровнях литературного произведения — его замысла, жанра, сюжета и конкретных образов, использованных в новой форме для достижения более сложного и многостороннего художественного единства. Но вернувшись к своей давней теме, Панова не просто модифицировала старый сюжет, обратив его из драматической формы в эпическую, а создала новое произведение, отмеченное более зрелым художественным мастерством и вобравшее в себя более поздний социально-исторический, философский и нравственный опыт писательницы.

Главный сюжетный мотив, который перешёл в роман-сказку из пьесы, был развит автором с большой выдумкой, опирающейся тем не менее на историческую реальность.

Чтобы лучше разобраться в образах сказки, в её событийности и её сюжете, предлагаем ознакомиться с двумя литературными произведениями 19 века.

Первое произведение — маленький рассказ американского писателя Эдгара По «Чёрт на колокольне», начинающийся с эпиграфа «Который час?» как известного выражения. В этом рассказе есть и повествование от третьего лица, как и в сказке Пановой, и прообраз места действия сказки Пановой, захолустный голландский городок Школькофремен, и переполох с нарушением распорядка жизни городских жителей, которые ориентировались на башенные часы. В этом рассказе порядок жизни городка нарушается приходом из-за пригородных холмов незнакомца-коротышки со скрипкой, который, пританцовывая, оглушает смотрителя башенных часов, и делает с городскими часами что-то такое, из-за чего они бьют в полдень тринадцать раз и время в городе укорачивается на один час. Рассказ заканчивается просьбой рассказчика к сочувствующим изгнать нарушителя порядка с колокольни.

Но нарушителем времени в городе у Пановой стал не скиталец извне, а сам городской главный часовщик. Прообраз этого часовщика мы находим во втором литературном произведении 19 века.

Это рассказ писателя-фантаста Жюля Верна «Мастер Захариус», в котором противопоставление религии и науки происходит не в пользу последней. Главный герой рассказа Верна — мастер часовых дел Захариус, изобретатель анкерного спуска, живущий с дочерью Жерандой, учеником Обер Туном и пожилой служанкой Схоластикой. Однажды все изготовленные Захариусом часы останавливаются один за другим. Не в силах исправить их или выяснить причину поломки, он тяжело заболевает из-за душевных страданий. Неожиданно в городе появляется странный незнакомец, похожий на симбиоз старика и часов. Чужак насмехается над изобретениями Захариуса и предрекает ему скорую смерть, на что Захариус отвечает высокомерно в духе гётевского Фауста, что он равен Богу, раз он мастер в своём ремесле. Незнакомец предлагает раскрыть Захариусу тайну поломки часов в обмен на руку Жеранды. Захариус отказывается, и незнакомец исчезает.

Недовольные клиенты продолжают приносить сломанные часы, и самочувствие Захариуса ухудшилось. Однажды утром Захариус пропал. Жеранда и Обер догадались, что мастер отправился на поиски единственных не возвращённых из-за поломки часов, проданных Питтоначчо в замок в Андернатт. Обер, Жеранда и Схоластика отправляются следом. Часы представляли собой старую романскую церковь, показывающую каждый час дня одно из добродетельных предписаний, и продолжали работать. Путники встретили того самого странного незнакомца, который назвался синьором Питтоначчо. Обезумевший Захариус соглашается на предложение Питтоначчо отдать дочь ему в жёны против её воли, надеясь обрести бессмертие. Часы бьют каждый час, но изречения сменились тезисами безбожного научного высокомерия. Но в полночь, когда должен был быть заключён брак, часы сломались, и появилось изречение: «Кто попытается стать равным Богу, тот будет проклят на веки вечные!». Часы треснули, пружина выскочила и поскакала по комнате. Захариус бросился за нею, но Питтоначчо схватил пружину и провалился сквозь землю. Захариус умирает на месте. Обер и Жеранда возвращаются в Женеву, молясь о душе погибшего мастера.

Именно главный герой этого рассказа Жюля Верна станет прообразом одного из главных героев сказки Пановой, мастера Григсгагена, который поведёт ход городских часов назад. Но, несмотря на литературные очевидные первоисточники из предшествующего века, сказка, сочинённая в двадцатом веке, носит отпечаток своего времени и тех проблем, которые обозначились в годы её написания (возвышение фашизма в Германии и его последующая экспансия в Европе). Общая сюжетная канва соответствует германской истории двадцатого века с момента краха монархии Гогенцоллернов вплоть до утверждения фашизма: сначала был король, которого изгнали, потом вялое социал-демократическое правительство во главе с Дублем Ве, потом фашисты во главе с Гуном.

В оригинальной пьесе Пановой завязка сюжета так же, как и в романе-сказке, действует вокруг запуска хода часов назад старым городским часовщиком. Но по сравнению с пьесой текст романа существенно обновлён, расширен, дополнен новыми лицами и сценами, более отчётливо выявляющими не только движение сюжета и общую мысль произведения, но и собственный лирический голос автора. Показательно, например, как изменились персонажи и их имена от пьесы к роману-сказке. Вместо «среднеевропейских» имён, навеянных скорее всего сказками Андерсена, в роман-сказку широко введены абстрактные имена, более характерные для современных фантастических повестей и романов. Для простоты их можно записать следующим образом: W, AB, CD, NO, LM и т.д. В пьесе же бургомистр Дубль Ве был Янисом Янсеном, сумасшедший Гун — Андерсом Гальве, склочник Эно — оружейным фабрикантом Лане, авантюрист Элем — адвокатом Эллертом, старый часовщик Григсгаген — Дэниелом Хербори, помощник часовщика Анс Абе — Адамом. В пьесе приведены подробности из жизни сообщников Андерса Гальве, ставшего в романе-сказке Гуном: бывший предприниматель Лане (склочник Эно) до свержения монархии нажился во время войны на производстве пушек, адвокат Эллерт, политический авантюрист, к моменту запуска хода часов назад тайно вернулся из-за границы, чтобы соучаствовать в заговоре на захват власти. Но оба они по пьесе — сторонники свергнутого в городе общественного строя, угодного богачам, в то время как в романе-сказке эти подробности были убраны, а характеристики сообщников Гуна были изменены и углублены.

В главе «Праздник», на параде своих войск, Гун держит речь перед горожанами, исчерпывающе формулируя своё человеконенавистническое кредо. Важнейшие тезисы этой речи Панова перенесла в роман из драматургического монолога Андерса Гальве. Речь оратора фашизма в романе приобрела совершенно новые черты, каких не было раньше, логического абсурда, усугубляющего одержимость и бредовую реальность каждого слова. Гун сохранил все повадки маньяка, дорвавшегося до власти, но конкретная художественная плоть этого характера построилась на многих чертах и свойствах, подчёркивающих опасность «обыкновенного фашизма» в его международном, а не только национальном варианте.

Эволюционировал и образ садовницы Белой Розы, ставшей символом женственной красоты. По пьесе она является дочерью бывшего фабриканта Лане, хотя совершенно на него не похожа, а любит только влюблённого в неё Адама, молодого помощника городского часовщика. В романе её имя оставлено без изменений, зато социальная биография и характер существенно во многом переосмыслены и развёрнуты. Образ Белой Розы стал богаче в психологическом отношении, глубже и яснее раскрыты душевные колебания Белой Розы и её трудный выбор — выбор наиболее верного решения в обстоятельствах, препятствующих человеческому счастью. Мотив сватовства к ней занял особое место в сюжете «Которого часа?». Руки Белой Розы последовательно добиваются Анс Абе, старый мастер Григсгаген, приближённый нового правителя Элем и, наконец, сам Гун, приказавший вывесить на площади перед ратушей ещё до согласия невесты её огромный портрет рядом со своим собственным изображением.

Фигура Астронома целиком перенесена из пьесы в роман, но его функция при этом развита и расширена. В одной из сцен пьесы Астроном откровенно признаётся главе города, что ему, чужестранцу, многое нравится в новых порядках, но кое-что раздражает. Что именно? Он говорит: «Мне не нравится, что вы слишком забегаете вперёд» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 13). В романе-сказке «Который час?» эта сценка из пьесы развёрнута в специальную главу: «Астроном на приёме у Дубль Ве».

Но что можно сказать о старом часовщике Григсгагене? Прообразом Григсгагена в пьесе был старый часовщик Дэниел Хербори, употребивший, как и его двойник из романа-сказки, свой талант и свои знания во зло людям и не остановившийся перед опасностью всеобщей катастрофы. Он догадывается, что часы на башне «не просто показывают время, они погоняют его. Секунда за секундой — и набегают минуты, слагаются сутки, копятся годы… Часы вперёд — и время вперёд. Если бы часы пошли назад — пошло бы назад и время…» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 13). Его мотивами стала дерзость в отношении времени, какую имел мастер Захариус из одноимённого рассказа Жюля Верна, в то время как в романе-сказке мотивы запуска хода времени назад усугубляются попытками вернуть себе молодость. Обратим внимание на трансформацию фамилии часовщика: от Хербори к Грисгагену. Первая фамилия близка к испанскому слову «herboristería» (аптека лекарственных трав) и к английскому «herborist» (лечащий травами; знахарь). Вторая фамилия образована от сочетания имени греческого происхождения «Григорий» («γρηγορέω» («грегорео») — «бодрствую») и древнегерманского имени «Хаген» («Hagan» – «огороженный двор, усадьба» или «Hagena», предположительно, – «знатный человек, владетель замка»). Т.е. мы видим трансформацию фамилии часовщика от «знатока трав» до «бодрствующей знати», к которой вернёмся, когда в дальнейшем рассмотрим актуальность сказки Пановой по отношению к современности.

Также разнятся финалы пьесы и сказки. Хотя в обоих произведениях домогательства Гуна в отношении Белой Розы рушатся так же, как и его претензии господства над целым миром, крушение фашизма в пьесе исходило из внутреннего сопротивления его режиму. Противники сумасшедшего правителя, объединяясь, находят путь к часовой башне, и вернувшийся в город молодой помощник часовщика Адам после сложной борьбы пускает часы вперёд. Вселенная продолжает жить по своим законам вопреки стремлениям повернуть её развитие вспять. Солнечное затмение совершается и проходит в назначенный ему срок. Астроном в финале пьесы снова сверяет свои ручные часы по ходу стрелки на циферблате главной башни города: 

«Двенадцать часов по Марсу, по Солнцу, по Земле, по человечности и по правде! Всё в порядке, друзья мои, — Время идёт вперёд!» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 13).

В романе-сказке «Который час?» Панова отказалась от несколько облегчённой концовки пьесы, по которой Андерс Гальве поспешно бежал из города вместе с сообщниками, не оказав своим противникам последнего отчаянного сопротивления. Роман трактует логику схватки за жизнь на земле более глубоко, представляя фашизм как мировую, разрушительную проблему.

И хотя часы на башне усилиями раскаявшегося старого мастера Григсгагена и его помощника Анса пускаются вперёд, Гун и его компания предпринимают безумные усилия, чтобы раскачать и свалить с фундамента всю башню вместе с её часами. Данный поворот сюжета автор сказки взяла из событий реальной жизни, произошедших по мере наступления Красной Армии на немецко-фашистские войска в Чехословакии. 5 мая 1945 года в Праге вспыхнуло антинацистское восстание. В городе были сооружены баррикады и повсюду шли бои, особенно упорные в центре, у здания Чешского радио, занятого повстанцами. Радиопередатчик восставших с башни Староместской ратуши (где были знаменитые астрономические Пражские куранты (орлой)) передавал воззвания к чешскому народу. Находившиеся в городе части немецкой группы армий «Центр» предприняли попытку подавить восстание и прежде всего прекратить вещание чешского радио. Немецкие войска расстреливали здание ратуши из зенитных орудий, и 8 мая 1945 года в него попал зажигательный снаряд, в результате чего там произошёл пожар. Орлой также пострадал от огня: деревянные фигуры апостолов и календарный циферблат сгорели, астрономический циферблат рухнул вниз. Но к 1 июля 1948 года куранты были полностью восстановлены: отремонтированы детали часового механизма и снова были собраны, вырезаны новые фигуры апостолов. Точное описание городских часов в сказке как астрариума (астрономических часов), упорные бои около часовой башни, грозившие ей разрушением, — всё это заставляет предположить, что Панова взяла прототип часов Себастиана и финальных событий сказки вокруг них с Пражских курантов и боёв рядом с ними. И тут в финале возникает угроза Последней гибели: видение общей смерти, парадокс особой ситуации, когда «…и наших нет. И ваших тоже…». Новый мотив, связанный с разрушительной мощью военной техники ядерной эпохи.

Ещё одной предпосылкой к созданию более лёгкого финала было влияние творчества писателя Фёдора Достоевского на Веру Панову. Концовка «Которого часа?» практически стала аналогична сюжетной идее фантастического рассказа Достоевского «Сон смешного человека»: там главный герой оказывает помощь девочке под впечатлением от сна, в котором он совершил некий греховный поступок, аналогичный григсгагенскому и приведший к деградации общества, окружавшего его. Помимо этого, монолог старого часовщика перед могилой своего учителя, часовщика Себастиана, многое вобрал в себя от признания Великого Инквизитора из притчи романа Достоевского «Братья Карамазовы» о том, как он и его предшественники не побрезговали мечом и городом кесаря от дьявола, в отличие от не поддавшегося искушению Иисуса Христа:

«Хорош! — сказал он. — Почему ты этого не сделал для себя? Дрогнула рука перед опытом? Владея таким знанием, дал кондрашке тебя хватить, эх ты! А вот я твоим знанием воспользовался, ага!

Он постоял, будто ожидая отклика. Но недосягаемо равнодушие мёртвых. Укоры и смешки им трын-трава.

— А те-то! Старшенькие ученички! Любимчики твои! У которых я был на побегушках! Тоже ведь не дерзнул ни один. Перемерли, сложили лапки. Только я дерзнул, состоявший у них на побегушках. И ничего из твоего последнего урока не забыл — какова память».

Вот почему, заключая роман-сказку, автор сознательно преподносит читателям мрачные времена Гуна не как реальность, а как дурной сон, который приснился ей «в ночь на пятницу»; этот сон потому и рассказан так подробно, чтобы он никогда не повторился и не перешёл из сказки в действительность. Таким образом, выстраданный оптимизм Пановой был основан на глубокой вере в силу человеческого разума, способного обуздать безумие.

Русская литература 1930-х — начала 1940-х гг., в контексте которой возник замысел «Которого часа?», по-своему и весьма убедительно отвечала на поставленные эпохой вопросы. Стремление обогнать время, столь характерное для темпа жизни первых пятилеток СССР, отмечено и воспето многими писателями той поры. В своём романе-хронике «Время, вперёд!» Валентин Катаев точно выразил эту преобладающую тенденцию развития молодого социалистического общества: не только наверстать упущенное, но и вырваться вперёд, преодолеть культурную и техническую отсталость, унаследованную от дореволюционной России, поднять своды новой государственности и, таким образом, осуществить на практике мечты лучших умов человечества.

Примечательно, что роман Катаева начинается и заканчивается звонком будильника, который вводится как первая художественная деталь, а затем и немаловажная метафора всего повествования.

«Часы шли верно. Но Маргулиес не спал. Он встал в шесть и опередил время. Ещё не было случая, чтобы будильник действительно поднял его.

Маргулиес не мог доверять такому, в сущности, простому механизму, как часы, такую драгоценную вещь, как время».

В романе-сказке Пановой, в его зачине и в конце, тоже звенит обыкновенный будильник. Последняя короткая главка произведения так и называется — «Похвала будильнику». Но функция его в системе художественных подробностей «Которого часа?» совершенно другая, чем у Катаева. Будильник переключает авторское повествование из яви в сон и из сна в явь, подчёркивая, что развёртывается оно не по обычным законам хроники, а по законам фантастической сказки.

Содержание этой сказки, логику взглядов и характер поступков своих героев Панова также черпала из действительности, из современной ей истории, а не только из литературных источников и традиционных иносказательных форм.

Историческая реальность конца 1930-х гг. не оставляла места для иллюзий и представлений о том, что всё естественным образом и само собой идёт к лучшему. Расползавшийся по Европе фашизм брал одно препятствие за другим. Трагический финал гражданской войны в Испании привёл к личной диктатуре генерала Франко. Мюнхенский сговор правителей Англии и Франции с Гитлером отдал на растерзание Чехословакию и положил конец надеждам европейских народов на коллективную безопасность. Германский агрессор, которого после Мюнхена подталкивали на Восток, неожиданно изменил направление удара и сначала обрушил его на Запад. Наиболее злободневной предвоенной книгой советской литературы стал роман-хроника Ильи Эренбурга «Падение Парижа». Могло показаться, что историческое время на старых часах Европы, будь то Варшава или Париж, Прага или Берлин, Мадрид или Рим, — действительно пошло назад.

Противоборство двух главных политических тенденций в двадцатом веке стало центральной сюжетной коллизией и ранней пьесы, и последующего романа-сказки Пановой «Который час?». Но в отличие от таких романистов, как Валентин Катаев или Илья Эренбург, писавших хронику современности в прямой, конкретно-исторической форме, Панову больше привлекали тогда возможности реализма условной формы.

Условная, фантастическая форма романа-сказки, использованная Пановой, вобрала в себя и политические реалии двадцатого века, и характерные жизненные наблюдения, и некоторые вполне узнаваемые бытовые детали, и очень живой разговорный язык, свободный от литературной сглаженности или книжной архаики. Как повествователь Панова и в этом жанре осталась верной себе. Она сохранила главное, что отличает её авторский стиль и художественную манеру.

Какие ещё сказочные произведения литературы связаны со временем?

Говоря об образах времени в литературе и кинематографе, можно отметить, что в то время, как в научной фантастике время рассматривалось как путь к познанию прошлого, что подмечалось в нашей статье «Путешествия во времени», в сказках время обозначалось совсем иначе. Впервые в сказках время отдельно и образно обозначается у Льюиса Кэрролла: в его «Алисе в стране чудес» упоминается персонификация времени, которая в обиде на Шляпника и Мартовского Зайца по указке Королевы Червей остановила все часы в их домах, из-за чего им приходится всё время пить чай.

В дальнейшем образ времени выводится как индикатор состояния отдельно взятой личности и её отношения к течению своей жизни. Именно на такой образ вышел писатель-драматург Евгений Шварц в своей «Сказке о потерянном времени» (1940) о преждевременном колдовском старении главного героя и его товарищей по несчастью, которое удаётся рассеять, неоднократно поворачивая стрелки часов злых волшебников назад. Наверное, Вера Панова в какой-то степени вдохновлялась этой сказкой Шварца при сочинении «Которого часа?» — ведь старый городской часовщик в её черновой пьесе при размышлении над городским временем произносит: «Если бы часы пошли назад — пошло бы назад и время…».

Но образ времени с подачи Шварца в отечественной литературе стал и дальше фигурировать в сказочных произведениях. После написания сказки Шварца был снят в 1959 году малоизвестный, как и «Который час?» Пановой, фильм-сказка Эльдара Шенгелая и Алексея Сахарова «Снежная сказка» по повести Виктора Витковича и Григория Ягдфельда «Сказка среди белого дня». В ней главный герой, мальчик Митя, в канун Нового года оживляет своими часиками девочку Лёлю, собирательный образ Снегурочки и персонификации времени, и спасает её от преследований Старого года и его снежных помощников, которые пытаются завладеть часиками и остановить время. Фильм «Снежная сказка» планировался к показу на фестивале детских фильмов в Каннах, но, несмотря на безобидное сюжетное содержание фильма, цензоры заподозрили в Старом годе, персонаже актёра Евгения Леонова, намёк на Хрущёва, и решением комиссии во главе с председателем Сергеем Михалковым фильм не был допущен на фестиваль, был выпущен в прокат небольшим тиражом (5—10 копий с оригинала), что было равнозначно «положить фильм на полку», и фильм оказался малоизвестным.

Хуже всего сложилась ситуация с мультфильмом Андрея Хржановского «Стеклянная гармоника» (1968) по сценарию писателя Геннадия Шпаликова, в котором время фигурирует символьно в виде городских часов. Там горожане, очарованные властью денег под диктатурой «человека в котелке», олицетворения «жёлтого дьявола», убивают странствующего старика-музыканта со стеклянной гармоникой, разбирают свои часы по кусочкам и превращаются в чудовища. Но в город приходит молодой музыкант со стеклянной гармоникой, и, играя, он возвращает человечность в души и прежний облик людям. «Человек в котелке» уничтожает музыкальный инструмент, но горожане под предводительством музыканта отвергают его диктатуру, теряющую власть, и восстанавливают свои городские часы. Здесь также, несмотря на обличение развращения под диктатурой жажды наживы, кинематографическое руководство усмотрело намёк на современные реалии послесталинского СССР и его бюрократию и положило мультфильм на полку. В итоге мультфильм вышел в свет только в 2002 году, но он полюбился зрителям настолько, что отрывки из него легли в основу клипа турецкой рок-группы «Mor ve Otesi» на песню «Uyan» («Проснись»), которая попала в первые строчки годового музыкального рейтинга 2005 года «MTV World Chart Express».

В зарубежной сказочной литературе к образу времени обращается немецкий писатель Михаэль Энде в романе «Момо, или Удивительная История о Грабителях Времени и о Девочке, вернувшей людям украденное время» (1973), рассказывающем об организации Господ в Сером, забравших время у неких горожан в обмен на обогащение, и терпящих крах по мере вступления девочки Момо в борьбу с ними. 

Под сюжетным влиянием романа Энде позднее был снят фантастический фильм «Время» (2011) Эндрю Никкола и был написан роман английского фантаста Терри Пратчетта «Вор времени» (2001) о попытке Аудиторов Реальности в Плоском Мире расправиться со временем и его персонификацией с помощью создания абсолютно точных заколдованных стеклянных часов и успешном противостоянии этому замыслу. И, наконец, фильм «К концу времен…» Маркуса Роткранца (1996) буквально экстраполирует мотивы «Сказки о потерянном времени» Шварца вокруг спасения главными героями целого сказочного мира от преждевременного колдовского старения.

Что сделало сказку Пановой актуальной?

Судьба сказки Пановой сложилась так, что под давлением послесталинской бюрократии СССР подготовка сказки к печати в начале 1960-х годов была приостановлена, а она сама была впервые опубликована только через восемь лет после смерти автора, в 1981 году. В том далёком восемьдесят первом году роман Веры Пановой «Который час?» воспринимался как увлекательная готическая сказка. Необычные имена героев, молниеносно развивающийся сюжет, ключевое событие — обратный отсчёт времени — всё указывало на нереальность происходящего. Тогда ещё не носили малиновых пиджаков, поэтому персонажи Веры Пановой в рыжих пиджаках напоминали скорее коричневые рубашки Третьего рейха. Ещё оставалось несколько лет до причисления всех и вся к демократам, и потому аналогия возникала только с Веймарской республикой — «демократией без демократов», — когда в Германии шаг за шагом приближалась диктатура, которая привела страну и всю Европу к небывалой трагедии. Но многое из того, что было выражено в сказке, отметилось в несказочной действительности благодаря последующим событиям.

При желании в мастере часовых дел Григсгагене можно разглядеть не только персонажа одной профессии с мастером часовых дел Байбаковым, опекавшим градоначальника Брудастого в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, но и интеллектуалов хрущёвской «оттепели», а также тех, кто откатил время СССР назад после 1953 года — одним словом, несамовластных хозяев психодинамики и технократии. Это подчёркивается именем самого часовщика. Его имя дословно, как мы выяснили, обозначает «бодрствующую знать».

И если сказку не сразу опубликовали в СССР, то поставим вопрос: кто был «бодрствующей знатью» там, раз были сделаны препятствия для публикации «Которого часа?» Пановой? «Бодрствующей знатью» в СССР были сотрудники спецслужб, однако наличие хрущёвских и прозападно-троцкистских кадров в спецслужбах и консультирующих органах власти, не захотевших заниматься выработкой решений экономических проблем СССР, способствовало старту подготовки процесса развала СССР .

Казалось бы, в Григсгагене можно увидеть только «бодрствующую знать» из числа сотрудников спецслужб послесталинского СССР. Но почему тогда Григсгаген декламирует тютчевское «Люблю грозу в начале мая» и добавляет, что когда-то он знал это наизусть до конца? И кого-то смутно напоминает молодящийся Григсгаген: «Зеркала отражали старика на расшатанных ногах, с оскаленными сахарными зубами и чёрной как смоль головой». Не новорусских ли григсгагенов, «звёзд» эстрады и политических шоу, заполонивших современные СМИ, видим мы каждый день на экране?

Но то же самое относится и к представителям старшего поколения интеллектуалов СССР. Когда наступила горбачёвская «перестройка», режиссёр Марк Захаров неожиданно снимает фильм «Убить дракона», в котором он ломает пьесу-сказку Шварца «Дракон», переписывая на экране её смысл и финал, в котором победителя дракона Ланселота отвергают как будто заледенелые горожане, несмотря на его, казалось бы, победу над драконом, и его возмущённые уговоры убить дракона в себе, которые напоминают бросание правды в лицо наподобие тряпки. Причём из финала фильма, где дракон находится в окружении детей, очевидно, что дракон окончил обрабатывать взрослых и занялся воспитанием молодёжи: он будет снова плодить рабов, но уже с детства, и в этом он нашёл своё призвание, вытеснив авторитет Ланселота. Но этой перспективе финала своего фильма Захаров так и не показал развитие его разрешения, и с помощью искажённой экранизации сказки Шварца он фактически принял участие в повороте стрелок психодинамики общества СССР назад. 

Когда СССР приближался к закату, оставляя после себя множество постсоветских республик, в 1991 году практически не знакомый со сказкой Пановой сын грузинского композитора Гия Канчели Сандро Канчели создал коллаж «Диктатура». В этом коллаже, созданном под впечатлением событий начала 1990-х годов в Грузии, многое из сказки Пановой проявилось в жизнь. Мы видим изнутри некий разобранный часовой механизм, где устроено подобие свалки (подвесили наручники, тарелку и т.д.). Наверху мы видим часы на фоне портрета Сталина, а из окошка в часовой механизм выглядывает сам устроитель свалки внутри часового механизма. Это не кто иной, как президент постсоветской Грузии Звиад Гамсахурдиа, начавший в то время войну против Южной Осетии. Боль от смуты и разрухи в стране начала 1990-х годов ярко выражена автором коллажа. Сам коллаж очень напоминает сцену из сказки Пановой, когда Гун залезает в механизм городских часов, некогда созданных мастером часовых дел Себастианом и его учениками, пытаясь его испортить. Соответственно смыслу сцены романа-сказки Пановой в коллаже Сталин оказывается на месте мастера часовых дел Себастиана, Грузия как часть разрушенного СССР — испорченным часовым механизмом Себастиана. Звиада Гамсахурдиа можно сопоставить с Гуном, олицетворением фашизации общества, ввиду того, что он развернул Грузию в хаос межэтнического конфликта и последующей гражданской войны. На коллаже Канчели мы не видим коллективного Григсгагена, но смысл сказки заставляет подумать и о нём.

В начале восьмидесятых годов двадцатого века ещё только начали назревать события в общественно-политической жизни нашей страны, которые впоследствии привели к исчезновению с карты мира СССР. Но чтобы любой авантюрист во всеуслышание заявлял: «Хочу быть главным. Где-нибудь»?! Казалось бы, это возможно только в комедии или в сказке. Вы помните, как хохотали жители сказочного города, когда часы пошли вспять, а за ними и время? Как на волне этих событий к власти пришёл сумасшедший? Это сейчас нам известны одиозные политические деятели, готовые ради рейтинга выплеснуть на визави воду из стакана. И некоторые из нас даже голосуют за них на выборах: мол, ради смеха поставим галочку, всё равно не пройдут. Даже поднятие-прибавление возраста выхода на пенсию трудоспособного населения в России в 2018 году в какой-то степени похоже на буквальные григсгагенские попытки поворота стрелок часов назад.

Также нужно признать, что Вера Панова угадала с тем, кто окажется у руля власти в 1990-е годы в России. Только пиджаки оказались не рыжими, а малиновыми: 

«Этот предмет гардероба можно смело назвать символом 90-х. Малиновые пиджаки носили звёзды эстрады, криминальные авторитеты и солидные бизнесмены. Сейчас такой стиль вызывает лишь смех, но тогда малиновый пиджак стал практически униформой успешных людей. Существует версия, что подобная мода возникла среди знатоков «Что? Где? Когда?». Такие пиджаки носили сильнейшие игроки. Также популяризацию малинового пиджака приписывали Сергею Мавроди, который появился в нём на экране в 1994 году, чтобы поздравить россиян с Новым Годом.

Однако и знатоки, и Мавроди только подхватили «малиновую волну». А запустил её модельер Джанни Версаче, выпустивший в 1992 году коллекцию малиновых пиджаков и серых брюк. В это время зарубежные поездки и модные показы могли позволить себе только самые состоятельные россияне. Неудивительно, что они купили партию таких пиджаков и привезли в Россию. Новому стилю стали подражать и простые люди, чтобы хоть так приблизиться к элите. Рынок откликнулся на запрос покупателей — на прилавках появились пиджаки всех оттенков красного турецкого пошива».

Конечно, оболваненные Гуном (и теми, кто привёл его к власти) жители города в романе-сказке «Который час?», вопящие «Эники-беники-клёц!», напоминают граждан Германии, кричащих в экстазе «Хайль Гитлер!», но Вере Пановой удалось описать зарождение, укрепление и разрушение всякого фашистского режима. И роман-сказка «Который час?» остро стал актуален в наши дни. Умение мимикрировать при любой власти, пресмыкательство и мстительность — это реалии нашего времени. Не об этом ли предупреждала нас Вера Панова в своём «Сне в зимнюю ночь»? Новейшая история не только постсоветской Грузии, но и сопредельной постсоветской Украины учит нас тому, что, к сожалению, не переводятся и остаются ещё желающие изменить ход истории в худшую сторону и под благовидным предлогом обратить время вспять. 

Склочник Эно: «Кто может править, когда время сошло с ума? Только сумасшедший! Кто самый сумасшедший? Он!». Гун: «Я демократ!» (за ним дюжие мужики в рыжих пиджаках). Авантюрист Элем: «Хочу быть главным! Где? Где-нибудь».

Неужели предсказание Веры Пановой сбывается на наших глазах? Как наблюдательна Вера Панова, какая ирония, ставшая уже сатирой! И как прозорлива! «Возьмите козырного валета, дорогой Гун, он случайно оказался у меня», — лизоблюдствует Эно в традициях нынешних некоторых политиков множеств рангов. А проводы на отдых Григсгагена с предоставлением ему дома с полной обстановкой и неслыханной пенсией? А рыжий пиджак, оказавшийся под рабочим халатом? А тюрьма в бывшей больнице, где санитар Мартин приговорён к смерти только за то, что когда-то улыбался при виде Гуна? А «железно обутые» в тюрьме? А взвинченная толпа, орущая «Эники-беники-клёц!», в авангарде её госпожа Цеде с кофейником… А метаморфозы с дурнушкой-почтальоном, пишущей стихи от и для души до поворота стрелок назад, когда она несёт свои хвалебные стихи Гуну ради своей славы и денег и становится из-за этого заблуждения мишенью для битья на городских улицах?

Но даже при самом мрачном режиме люди способны мыслить и принимать решения. Госпожа Абе: «Зачем надела на шею его кровавое ожерелье? Выйдешь за безумного Гуна и будешь рожать безумят. Только один выход. Чтобы время пошло вперёд». Григсгаген: «Чуда не произошло. Тот, кто ведает чудесами, поступает бесхозяйственно. А кто его знает, как бы всё обернулось? Может, оболочка бы обновилась, а механизм нет? Зубы выросли бы, а душа продолжала сползать в могилу?». Ненни, девочка на костылях, обращаясь к Григсгагену: «Хотели опять быть сильным, ловким, бегать, а кому-то, само собой, пришлось за это заплатить…».

А дальше в финале романа-сказки право читателя домыслить: звон, Последняя Гибель, лавина, обвал, конец в мире, ничего, кроме звона… Это и правда конец? Или это конец сна? Зло можно победить, только погибнув вместе с ним? Но ведь есть ещё глава «Похвала будильнику»: «Я просыпаюсь всё глубже. Если засыпаешь глубоко, надо глубоко и просыпаться, иначе что же это будет с нами? Да здравствует Время, Идущее Вперёд!».

Что и кто двигает ориентиры общества (вместо послесловия)

Возвращаясь к понятию «окна Овертона», отметим, что многие социологические и публицистические статьи, упоминающие его, больше говорят о его направлении в сторону деградации общества. Однако сказка Пановой заставляет взглянуть на «окно Овертона» полноценно в образе поворотов стрелок часовщика Григсгагена сначала назад, в сторону деградации общества, а потом вперёд, в сторону его развития. Особенно ярко показан ход разрушительного «окна Овертона» времени, идущего назад, в главе сказки «Время назад», заставляющей вспомнить о теории разбитых окон, согласно которой мелкие правонарушения — это не только индикатор криминогенной обстановки, но и активный фактор влияния на уровень преступности в целом, порождающий эффект падающих костяшек домино.

В результате вышесказанного схема «окон Овертона» по отношению к обществу, сообществам и их ориентирам будет иметь более расширенный вид.

Необходимо отметить, что процесс «окна Овертона» имеет длительность и психологический аспект в жизни и истории общества. Длительность процессов в жизни общества составляет понимание времени, которое немецкий философ Георг Зиммель в одном из своих трудов выразил так: «Время есть жизнь».

Для народов, пребывающих в какой-либо культуре, точкой отсчёта является начало формирования их культуры, так как без точки отсчёта начала категорию времени невозможно измерить. В рамках науки события берутся за рамки рассмотрения начал формирования культур народов — в рамках рассмотрения начала жизни на Земле, формирования Солнечной системы и начала Вселенной.

Культура народов кристаллизует себя в виде материальных и письменных памятников, сохраняемых народами. Памятники культуры, материальные и письменные, имеют свойство определять характер течения событий, идущих вслед за моментом их появления. Из памятников культуры письменные памятники культуры обладают большим влиянием на жизнь общества по сравнению с материальными памятниками культуры. Именно они задают характер течения событий, которые следуют после их создания, в одну из сторон «окна Овертона» по вышеприведённой схеме и меняют психодинамику общества. Изменение психодинамики общества отражается на изменении типа государственности и соответственно характера его руководства. От этого зависит, какая утвердится государственность: «элитарно»-корпоративная или общенародная.

Помимо «окна Овертона» в сказке на примере горожан показывается хронологическая ориентация поведения, соответствующая нормальному статистическому распределению. В ней есть три области:

1) «Текущее настоящее» — это та область, в которой сосредоточились те, кто, образно говоря, «живёт сейчас». Среди этой категории довольно много людей, которые в «текущем настоящем» не думают о том, что ныне они пожинают плоды своих прошлых поступков и бездействия; а также не думают о том, что совершаемое ими ныне принесёт свои плоды в будущем. Это бессмысленное отношение к прошлому и к будущему приводит к тому, что многие из них по своему нраву в прошлом посеяли то, что неприемлемо для них сейчас, а сейчас сеют то, что будет неприемлемо для них в будущем.

Возвращаясь к сказке Пановой, мы увидим, что к этой категории относится большинство горожан, среди которых ярко обрисованы госпожа Цеде и дурнушка-почтальон, сочинившая после прихода Гуна к власти в честь него поэму. В этой же категории некоторое время находится Белая Роза до тех пор, пока её не переубеждает госпожа Абе.

Для группы населения, сосредоточившейся в полосе «Текущее настоящее», всякий период времени, продолжительность которого превосходит две недели, неотличим от «давным-давно», от «в далёком будущем» и от «всегда». Что будет после выборов спустя год, для них — не то, что непредсказуемо, а просто не входит в круг их осознанных интересов и скрыто за пеленой неведения, которую они не имеют желание преодолевать.

2) В «образцовое время» попали те, кого поэт А.С. Грибоедов в пьесе «Горе от ума» охарактеризовал словами:

«— А судьи кто? — За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима,

Сужденья черпают из забытых газет

Времён Очаковских и покоренья Крыма».

Это люди, сопротивляющиеся всем событиям в жизни общества, относящимся к пути самосовершенствования и развития. В политике они являются действительными реакционерами и ретроградами.

Таким обрисован триумвират беглецов из психбольницы: Гун, Элем и Эно, которые пытаются реализовать из прошлого свои политические амбиции.

3) В «будущее» попали те, в чьём поведении преобладает индивидуальная и коллективная деятельность, плоды которой возможны в весьма отдалённом — по меркам бытовой повседневности — будущем: спустя годы, десятилетия, столетия, тысячелетия. Среди активных персонажей сказки к этой категории относятся астроном-иностранец, Дубль Ве, госпожа Абе и её сын Анс.

Если обратиться к нормальному статистическому распределению хронологической ориентации поведения и к сюжету сказки Пановой, то выяснится, что Григсгаген сначала относился к числу тех, кто был ориентирован в идеал «образцового времени», не осознавая пагубных последствий его пуска. Отсюда понятно, что столкновение Григсгагена с девочкой Ненни, ставшей хромой после его вероломного поступка, побудило его увидеть нарастающее вырождение общества, которое он запустил движением стрелок назад, и потому заставило его повернуть ход стрелок часов вперёд, как было раньше.

Стоит отметить, что схема хронологической ориентации поведения соотносится с направлениями «окна Овертона» (образ будущего или «образцового времени»).

Нюансы жизни заключаются только в том, что у каждого человека или сообщества своя стадия «окна Овертона» по отношению к нравственным мерилам, и существуют множество кураторов различных течений психодинамик, а потому в жизни складываются ситуации сложнее, чем в сказке. Но, несмотря на эту особенность, в дело вступает один важный фактор. Во времена, предшествующие двадцатому веку, социально значимое множество технологий и технических решений не обновлялось веками, а через технологически почти что неизменный мир проходили многие поколения. В эти времена какое знание человек приобретал к 25 годам, с тем знанием он и умирал. Обретение нового прикладного знания давало ему либо его потомкам возможность подняться вверх по ступеням социальной пирамиды и устойчиво занимать это положение, хотя бы эмигрировав в другую страну, если в его родной стране хозяева социальной пирамиды не могут найти для него свободной «кормушки».

В сказке Пановой в городе часовщики окружены особым ореолом, каким в древние времена при храмах обладали жрецы и знахари. Учтём, как Григсгаген описывает своего учителя Себастиана, который создал городские часы:

«В нашем ремесле он был не только мыслителем и умельцем, его занимало везенье — невезенье, выигрыши — проигрыши, единоборство с роком, сатанинские парадоксы, издевательство над земным здравым смыслом, эксперимент без границ, разрушение без оглядки. Им открыты вещи, которые даже он, подумать! — даже он устрашился обнародовать, он считал, что это чревато слишком тяжкими потрясениями. О многом он нас надоумил и предупредил, безумие гениальности глядело из его зрачков, разбегающихся от азарта, и мы боготворили его в эти минуты, гордились, что из его рук принимаем учение… Но многие тайны он, посмеиваясь, унёс с собой, я в этом не сомневаюсь».

Проблема только в том, что, обладая монополией на знания, доставшиеся от предшественников, Григсгаген, пустив время назад, заявил свои притязания на монопольное благополучие и оставил остальное общество на произвол фашизма, которое, разумеется, не обладало никакой методологией раскрытия знания. Во времена до двадцатого века у большинства населения вопрос о методологии познания и её роли в жизни общества просто не вставал, что обеспечивало устойчивость воспроизводства мышления людей толпы.

Однако с наступлением двадцатого века мы живём в исторический период, когда уже идёт формирование логики социального поведения, отвечающей новому соотношению эталонных частот, но становление новой логики социального поведения в качестве определяющей жизнь цивилизации, а тем более статистически преобладающей ещё не завершилось. В наши дни техносфера, окружающая человека, успевает измениться несколько раз на протяжении активной жизни одного поколения. То есть изменилось соотношение эталонных частот биологического и социального времени, что неизбежно влечёт смену логики социального поведения.

После изменения соотношения эталонных частот биологического и социального времени обретение нового прикладного фактологического знания не гарантирует занятия устойчивого положения на более высоких ступенях социальной пирамиды потребительства даже представителям одного поколения, а не то что их потомкам, поскольку прикладная фактология неоднократно устаревает за время активной жизни человека, и монополия на знания становится недоступной в полной мере и на постоянной основе. Это вызывает не только разочарование в жизни множества индивидов, но и массовый интерес к причинам неустойчивости жизненного положения личностей, семей и обществ, ставит вопросы, на которые нет ответов в исторически сложившейся науке, и делает вероятностно предопределённым массовый интерес к вопросам методологии познания, а значит и к вопросам управления психодинамикой.

Таким образом, можно прийти к выводу: если стрелку психодинамики двигала в древности узкая группа лиц, владевших монополией на методологию познания, то после изменения соотношения эталонных частот биологического и социального времени стрелка психодинамики для управления перестала быть непознаваемой в разной степени, но для всех во множестве социальных групп, и вопрос состоит только в том, что они поддержат — созидание или деградацию — и сколько социальных групп будет вовлечено в процесс управления обществом. Вот почему остаются актуальными следующие высказывания о времени и состоянии общества:

«Все разрушения империй, государств и других политических организаций происходят через утерю нравственности. Это является единственной  действительной причиной катастроф во всей истории, и поэтому, исследуя причины почти всех катаклизмов, мы можем сказать, что разрушение носит характер саморазрушения» (И.А. Ефремов).

«Если мы не изменим свой путь, то рискуем попасть именно туда, куда мы направляемся» (Ричард Луи Эванс).

«Мы не выбираем времена. Мы можем только решать, как жить в те времена, которые выбрали нас» (Дж. Р. Р. Толкиен).

«Провидение — не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения» (А.С. Пушкин).

Источник