Марр, марризм и сталинизм

В последнее время общий рост интереса к событиям нашей ис­тории сталинского времени привел и к усилению внимания к из­вестной лингвистической дискуссии 1950 г. и к выступлению Ста­лина против идей академика Марра. При этом нередко данный эпи­зод воспринимают в отрыве от всей истории советского языкозна­ния, что приводит к сочувственной оценке Марра, в котором видят лишь жертву Сталина (1). Тогда, однако, остается неясным, почему марризм был осужден лишь в последние годы жизни Сталина, тогда как перед этим более двух десятилетий он считался "марксизмом в языкознании" и занимал при поддержке сверху монопольное поло­жение в науке, причем начало этой монополии совпало с установ­лением режима личной власти Сталина. Трудно при таком подходе объяснить и тот факт, что за годы, прошедшие после смерти Ста­лина, осужденные им идеи не получили никакого развития и не вы­зывали серьезного интереса лингвистов.

Так называемое "новое учение о языке", или "яфетическая теория" (последний термин имеет также другое значение, связанное с идеями Марра более раннего периода, от которых он затем отка­зался), сформировалось Марром в 1923-1924 гг. и проповедовалось им при бесконечных частых модификациях до его смерти в 1934 г. Его основу, отвлекаясь от второстепенных деталей, составляли две идеи, касавшиеся исторического развития языка. Первая из них была диаметрально противоположна обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на от­дельные, но генетически родственные языки. Согласно Марру, язы­ковое развитие идет в обратном направлении: от множества к един­ству. Языки возникали независимо друг от друга: не только русский и украинский языки исконно не родственны, но и каждый русский диалект и говор был в прошлом отдельным, самостоятельно возникшим языком. Затем происходил процесс скрещения, когда два языка в результате взаимодействия превращались в новый третий язык, который в равной степени является потомком обоих языков. Например, французский язык – скрещенный латинско-яфетиче­ский[1], причем, отсутствие склонения и неразвитость спряжения представ­ляют собой исконно яфетическую его черту. В результате мно­жества скрещений количество языков уменьшается, и в коммуни­стическом обществе этот процесс найдет завершение в создании всемирного языка, отличного от всех существующих.

Другая идея относилась к структурному развитии языков. Со­гласно Марру, хотя языки возникли независимо друг от друга, они всегда развивались по абсолютно единым законам, хотя и с; неоди­наковой скоростью. Звуковая речь возникала в первобытном обще­стве в среде магов и первоначально была средством классовой борьбы. Поначалу у всех народов она состояла из одних и тех же четырех элементов САЛ, БЕР, ИОН, РОШ, которые имели харак­тер "диффузных выкриков". Постепенно из их комбинаций форми­ровались слова, появлялись фонетика и грамматика. При этом все языки проходят одни и те же стадии, определяемые уровнем соци­ально-экономического развития. Любой народ на том или ином эко­номическом уровне обязательно обладает языком, находящимся на соответствующей этому уровню стадии (аморфной, агглютинатив­ной, флективной, и т.д.); более того, на некотором уровне соци­ально-экономического развития в любой точке земного шара одни и те же значения выражаются одинаково, например, вода на одной из экономических стадий будет именоваться су. При изменении эконо­мического базиса язык как часть надстройки подвергается револю­ционному взрыву и становится качественно иным как структурно, так и материально; однако в языке остаются следы прежних стадий вплоть до четырех элементов, которые можно выделить в любом слове любого языка; отыскание таких следов Марр именовал лин­гвистической палеонтологией. Связь языка с базисом была просле­жена Марром для разных стадий первобытного общества; вопрос о языковых соответствиях формаций от рабовладельческой до соци­алистической Марр всегда обходил; снова охотно он начинал гово­рить лишь о языке коммунистического общества, который, по его мнению, должен был потерять звуковой характер[2].

Любому человеку, даже элементарно знакомому с языкозна­нием, легко видеть, что все эти идеи имеют мало общего с наукой. Вопиющее несоответствие фактам и полученным в науке результа­там, недоказанность и принципиальная недоказуемость положений, нелогичность, противоречивость, полная оторванность от практики – все это очевидно[3]. Нечего и говорить о "таких открытиях" Марра, как большее сходство русского языка с грузинским, Чем с украин­ским; объявление немецкого языка преобразованным революцион­ным взрывом сванским, а смердов – иберо-шумерским слоем рус­ских; требования упразднить грамматику и многое другое, выска­зывавшееся в его многочисленных работах. Многие фразы из сочи­нений Марра, особенно последних лет жизни, похожи на бред сумасшед­шего. Приведем лишь один из сотен и тысяч примеров: "Этот раскол европейского мира на католиков и протестантов – дело значительно более древней эпохи я имеет корня всегда в сдвигах производства и техники, конкретно в преодолении германцами, тогда еще иберами, природных ресурсов таких центров их сосредо­точения, как Рейнский край, Пиренеи к др., еще раньше с участием басков, когда речь была еще так наз. яфетической системы, когда во всей северной, средней я восточной Европе и далее, как на Кав­казе, действовали сплошь мышлением все еще первобытного обще­ства (3). Научная критика "нового учения о языке" – нетрудная за­дача, решенная и у нас, и за рубежом уже давно (4).

Разрыв между научной слабостью "нового учения о языке" и многолетней силой его влияния колоссален и требует объяснения. Влиятельность Марра и его учения нельзя объяснить одними репрессив­ными мерами, которые к тому же приобрели решающее зна­чение не ранее 1928-1929 гг., когда марризм уже имел немало при­верженцев. На первом этапе главным методом Марра было привле­чение на свою сторону искрение преданных ему людей, среди кото­рых наряду с авантюристами и невеждами были и очень талантли­вые люди. Достаточно назвать очень популярную в ваши дни О.Фрейденберг, которая даже в 1937 г., во многом уже отрешив­шись от идей Марра, заявляла: "Марр – это была наша мысль, наша общественная и научная жизнь; это была наша биография. Мы работали, не думая о нем, для него, и он жил, не зная этого, для нас" (5).

Академик Марр был далеко не однозначной фигурой в истории нашей науки. Начав свою деятельность как серьезный ученый-кав­казовед, он еще до революции вполне заслуженно был избран ака­демиком. Однако еще смолоду у него "синтез решительно преобла­дал над анализом, обобщения – над фактами" (6). Марр несомненно был яркой личностью, обладал обширными, хотя и нередко поверх­ностными познаниями, и умел привлекать к себе людей. В то же время он всегда был властным и не терпевшим возражений челове­ком; как осторожно писал в некрологе Марра академик Алексеев, "экспансия была его лозунгом, радостью его жизни" (7). В 20-е гг. он добивался создания "мирового масштаба института языка" (См.: 3. T.1, с. 181); мировая наука однако отвергла его идеи и Марр сосредото­чился на завоевании монопольного положения в своей стране.

Несомненная притягательность учения Марра – особенно силь­ная в 20-е годы - не была притягательностью научной теории. Мар­ризм был одним из научных мифов, которыми, к сожалению, богат XX в. Любопытно, например, что к марризму оказываются хорошо применимы признаки научного мифа, выделенные американским ученым Р.Миллером на совершенно ином материале (некоторых концепций японского языкознания) (8).

Каждый миф в своей основе имеет какую-то крупицу правды, которая, однако, фантастически препарируется (9), Одной из таких крупиц был научный авторитет Марра, доводившийся при активном его участии до неимоверных размеров: Марра при жизни назвали гением. Другим элементом истины был тот кризис в развитии мирового языкознания, который заметил и использовал, в своих целях Марр. Начало XX в. было периодом смены научной парадигмы, когда традиционная наука XIX в., целиком сосредоточенная на сравнительно-историческом изучении индоевропейских языков, уже не удовлетворяла многих ученых. Наметился научный кризис, ко­торый отмечали многие лингвисты. Идеи Марра были одной из по­пыток его преодоления, поначалу казавшейся интересной уже по­тому, что "новое учение", отказываясь от традиционных постула­тов, сохраняло привычное для многих понимание языкознания как исторической науки. Не все осознавали тогда, что наиболее пер­спективным был путь, проложенный Бодуэном де Куртенэ и Ф. де Соссюром, связанный с обращением к синхронной лингвистике, к изучению языковой структуры в отрыве от ее истории (при том, что новые методы вовсе не отменяли старые). Верно заметил Марр и такое слабое место традицион­ной лингви­стики, как неразработан­ность семантики, науки о языковых значениях. Он поэтому мог претендовать на роль первооткрыва­теля семантических законов, хотя эти "законы" имели характер произвольных объяснений почти любых звуковых сходств[4].

Заметив, например, похожесть немецких слов hund (собака) и hundert (сто), Марр без труда построил семантическую цепочку: со­бака как тотем – название коллектива – все – много – сто (См.: 3, т.II, с.391), хотя игнорируемая им наука давно установила, что эти два слова имеют разное происхождение. Поднимали авторитет Марра и его утверждения о решении многих проблем, которые со­временная ему наука обходила из-за недостатка материала (происхождение языка и мышления, принципы построения всемир­ного языка). Фактов у Марра здесь было не больше, чем у его предшествен­ников, но богатство фантазии и безапелляцион­ность тона воздейство­вали на многих его читателей и слушателей.

Доверие к Марру возрастало из-за приписывания ему чужих достижений. Это относилось не только к хаотически вкраплявшимся в его учение концепциям самых различных ученых от братьев Шлегелей до Л.Леви-Брюля, но и к развернувшейся в 20-30-е годы в СССР активной работы по языковому строительству. Окружение Марра активно распространяло легенду о его особой роли в этой деятельно­сти. Однако реально Марр и его сторонники лишь мешали языковому строительству своими прожектерскими идеями: согласно Марру, создание алфавитов для отдельных языков – вредное заня­тие, замедляющее переход к всемирному языку. Он пропагандиро­вал свой так называемый "аналитический алфавит", в котором всерьез видел прообраз будущего единого мирового алфавита (См.: 3. Т. IV, с.82-83); этот алфавит был, однако, из-за крайнего неудоб­ства быстро отвергнут.

Еще одна обычная черта научного мифа – использование авто­ритета неспециалистов (См.: 8, с.66). Марр незаурядностью своей личности привлекал многих достойных людей. Вернадский называл его "моим старым другом" (10). Луначарский писал о плодотворном уме величайшего филолога нашего Союза, а может быть и величайшего из ныне живущих филологов, Н.Я.Марра" (11) Иоффе распространял легенду о том, что Марр мог за один день в совершенстве выучить ранее неизвестный ему язык (См.: 7, с.212).

Еще больше нравился Марр специалистам в смежных с языкознанием областях науки, особенно философам, археологам, истори­кам первобытного общества, фольклористам. Они, принимая "новое учение о языке" на веру, считали его ключом к решению занимавших их вопросов, особенно в связи с проблемами человеческой до­истории. Как отмечает в интересных и до сих пор не опубликован­ных воспоминаниях лингвист П.Кузнецов, еще в 1927-1928 гг., "поддерживали Марра (если говорить о научной, а не политической поддержке) преимущественно философы, историки, литературоведы, этнографы, археологи (далеко не все, но больше, чем лингвисты)… Поддерживали его кое-кто из востоковедов, больше те, кто занимался бесписьменными языками, но тоже не все" (12).

Безусловно, популярность Марра определялась не только его личными качествами. Решающую роль играла созвучность его идеи эпохе. Сразу надо подчеркнуть, что Марр ориентировался на пред­ставления именно 20-х годов, когда ждали скорой мировой револю­ции, построение коммунизма казалось делом близкого будущего и многие всерьез надеялись успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке – "нереалистические цели задают масштаб, в котором любые реальные достижения покажутся нич­тожными" (13).

Одной из привлекательных черт марризма казались идеи о все­мирном языке. В 1926 г. в Яфетическом институте, возглавляв­шемся Марром, решили даже создать группу для установления "теоретических норм будущего общечеловеческого языка" (14). Столь же созвучной времени была резкая враждебность Марра на­уке Запада и дореволюционной России. Эта враждебность имела давние корни, но теперь к научным обвинениям все более приме­шивались политические. В течение десятилетий многократно цити­ровалось высказывание Марра: "Сама индоевропей­ская лингвистика есть плоть от плоти, кровь от крови отживающей буржуазной общественности, построенной на угнетении европейскими народами народов Востока, их убийственной колониальной политикой" (См.: 3. Т.III, с.1). Так называемые "индоевропеисты" (под этим названием Марр имел в виду любых своих противников независимо от сферы их интересов) сравнивались Марром то с Чемберленом, то с Пуан­каре, то с немецкими фашистами. На индоевропейскую лингвистику, якобы отождествлявшую язык с расой, возлагалась ответственность за расистскую теорию фашизма; "индоевропеистам" приписывались никем не высказывав­шиеся и явно абсурдные идеи роде неизменности граммати­ческого строя языков той или иной расы (15). Миллер совершенно справедливо указывает, что миф должен воевать с врагами, при этом часто идет борьба с бумажными тиграми" (См.: 8, с. 56-58).

На любые возражения противников или просто людей, не по­нимавших его запутанные высказывания, у Марра был один очень удобный ответ: "новое учение о языке" требует "особенно и прежде всего нового лингвисти­ческого мышления". "Новое учение о языке требует отречения не только от старого научного, но и от старого общественного мышления" (См.: 3. Т.II; с.426).

Тем, "кто имел несчастье раньше быть специалистом", Марр также в духе времени противопоставлял "новых людей" и "массы". По воспомина­ниям Л.Мацулевича, Марр заявлял: "Только рабочая среда, свободная от рутины и сильная молодой, восходящей силой может разрешить все эти трудности. Наука, самая передовая наука взывает именно к ней" (См.: 7, с.166-167). Когда Марра избрали членом Чувашского ЦИК, он заявил, что это избрание "имеет для него больше значения, чем если бы вдруг все европейский академии выбрали его своим членом" (16). "Октябрьский революционный порыв" Марр вопреки фактам видел не в формировании новых литератур­ных языков, а вообще "в создании новых языков" (См.: 3. Т.II, с. 352); или неоднократные заявления типа: "Если пережива­емая нами революция не сон, то не может быть речи ни о какой паллиативной реформе ни языка, ни грамматики, ни, следова­тельно, письма или орфография. Не реформа, а коренная пере­стройка, а сдвиг всего этого надстроечного мира на новые рельсы, на новую ступень развития челове­ческой речи, на путь революци­онного творчества и созидания нового языка" (См.: 3. T.II, с. 370-371).

Лишь с 1928 г. Марр начинает уснащать свои работы цитатами из классиков марксизма-ленинизма, с которыми он до того, по сви­детельству Б.Богаевского (См.: 7, с.165), не был знаком. Начинают тиражи­роваться и заявления о том, что метод "нового учения" – метод диалекти­ческого материа­лизма, о его пролетарском характере и т.д. (См.: T.I, с. 267, 272, 276; т.II, с. 26, 294). При этом многие высказывания о языке Маркса и особенно Энгельса (как известно, увлекав­шегося индоевропей­ским языкозна­нием) замалчива­лись, а приводив­шиеся цитаты имели декоративный характер, создавая видимость сходства идей Марра с идеями основополож­ников марксизма. Так, приводя определение надстройки у Энгельса, где нет ни слова о языке[5], Марр заключал: "А язык ведь сложней­шая и содержатель­нейшая категория надстройки" (См.: 3. Т.II, с.452). Еще пример. Марр приводит цитату из письма Маркса Энгельсу: "В человече­ской истории происходит то же, что в палеонто­логии. Даже самые выдающиеся умы принци­пиально, вследствие какой-то сле­поты суждения, не замечают вещей, находящихся у них под самым носом. А потом наступает время, когда начинают удивляться тому, что всюду обнаружи­ваются следы тех самых явлений, которых раньше не замечали" (17). Делая такой вывод: "Палеонто­логия речи... уже предусмотрена самим Марксом" (См.: 3. Т.II, с.456). Напомним, что палеонто­логией речи Марр называл поиск четырех элементов в словах современных и древних языков. Ясно, что сходство с Марксом здесь лишь в использовании термина "палеонтология".

Так Маркс и Энгельс гримировались под Марра. Впрочем, при очень явном расхождении с классиками Марр иногда не хотел отка­зываться от любимых своих идей. Например, о классах в эпоху за­рождения звуковой речи, заявляя: "Гипотеза Энгельса о возникно­вении классов в результате разложения родового строя нуждается в серьезных поправках" (См.: 3. Т.III, c.75). Марр считал себя ученым не меньшего калибра, чем Энгельс. Впоследствии, в эпоху пол­ного господства догматизма, идеи о классах при первобытно-общин­ном строе стали хрестоматий­ным примером "недостатков" учения Марра.

Освящение "нового учения о языке" цитатами из высочайших авторитетов придало мифу полную завершенность. Теперь были все основания для завоевания монопольной власти. Благоприятст­вовала этому и полити­ческая обстановка в СССР в конце 20-х годов.

До 1928-1929 гг. марризм был в советском языкознании не мо­нопольным, но Влиятельным направлением, пользовавшимся под­держкой сверху. Для деятелей партии и государства Марр казался очень важной фигурой. Крупные представители русской дореволюцион­ной науки по-разному восприняли революцию, но даже самые благожелатель­ные к большевикам среди них не шли дальше лояль­ного отношения к новой власти и сотрудничества с ней. Но очень хотелось иметь среди авторитет­ных ученых и тех, кто был бы не просто партнером, но активным участником борьбы за построение нового общества. И здесь лучшей кандидатурой на эту роль казался Марр. Среди членов Император­ской академии наук только он заявил о переходе на классовые позиции пролетариата, только он (правда, немного позже, в 1930 г.) вступил в ВКП(б); характерно, что он в виде особой милости стал членом партии без кандидатского стажа (отметим, что до революции Марр был человеком правых взглядов, тесно связанным с клерикальными кругами). Марр ак­тивно стремился к распространению такой репутации. О.Фрейденберг писала в воспоминаниях 50-х годов: "Марр никогда не бывал на заседаниях своего института. Он всегда где-то заседал, верней, оказывался. Гоняясь за популяр­ностью и желая слыть обществен­ником, он отказывал научным занятиям в своем присутствии и руководстве, но сидел на собрании "по борьбе с хулиганством". Вечно думая об одном, о своей теории, он покупал внимание властей своей бутафорской "общественной деятельностью" (См.: 5, с.202). Трудно сделать окончательный вывод об искренности такого поведения, и некоторые авторы ставят его под сомнение. Так, активно не принимавший марризм шведский лингвист-комму­нист Х.Шельд утверждал, что Марр за границей заявлял: "С волками жить – по волчьи выть". В любом случае несомненно, что Марр сознательно "покупал внимание властей".

Власти ценили Марра. В 1928 г. в тех же "Известиях" влиятель­ный тогда М.Покровский писал: "Если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры... Будущее за нами – и, значит, за теорией Марра... Теория Марра еще далека от господ­ства, но она уже известна всюду. Уже всюду ее ненавидят. Это очень хороший признак. Марксизм всюду ненавидят уже три чет­верти столетия, и под знаком этой ненависти он все более и более завоевывает мир. Новая лингвистическая теория идет под этим почет­ным знаком, и это обещает ей, на ее месте, в ее научном кругу, такое же славное будущее" (19).

При поддержке М.Покровского Марр вошел в Общество исто­риков-марксистов, а в том же году в Комакадемии, ранее не зани­мавшейся языкозна­нием, создается подсекция материалистической лингвистики во главе с Марром; ее фактическим руководителем был В.Аптекарь, одна из самых мрачных фигур в истории советского языкознания. Подсекция стала центром пропаганды марризма как "марксистской лингвистики" при активной поддержке главы лите­ратурного отдела Комакадемии академика Фриче, еще одного ли­дера вульгар­ного социоло­гизма тех лет.

Заметим, что главные пропагандисты Марра среди представите­лей власти – Покровский, Луначарский, Фриче – не принадлежали к окружению Сталина. Всем троим посчастливилось умереть своей смертью до 1937 г., но все были посмертно в той или иной степени низвергнуты с пьедесталов. Впрочем, среди покровителей Марра были и лица, сейчас воспринимаемые в ином ряду: в 1927 г. тогдашний ректор 1-го МГУ требовал внедрения и преподавания "нового учения о языке" как "первого серьезного опыта марксис­тской теории в языкознании", этим ректором был не кто иной, как Вышинский. Эти требования он однако выдвигал по настоянию того же Покровского (20).

В 1930 г. наконец произошла и встреча Марра со Сталиным. На одном из первых заседаний XVI съезда ВКП(б) Марр выступил с приветствием от научных работников. Как сказано в газетной хро­нике, "выступление академика Марра и профессора Келлера пре­вращается в демонстрацию единения рабочего класса и представи­телей науки, идущих в ногу с рабочим классом по пути социали­стического строительства. Делегаты съезда устраивают овацию выступаю­щим ученым" (21). Рассказывают, что, выступая перед Сталиным, Марр произнес часть приветствия по-грузински.

Еще больше поднялась звезда Марра после того, как в заключитель­ном слове по отчетному докладу на том же съезде Стадии повторил один из его постоянных тезисов: "В период победы соци­ализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым" (22). Сравним слова Марра, относящиеся к 1926 г.: "Будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей... Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространен­ных живых языков мира'' (См.: 3. T.II, с. 25). После этого марристы могли считать, что их учение получило высочайшую поддержку; они заявляли: Учением о едином глоттогони­ческом процессе (тезис о движении языков от множества к единству – В.А.) Н.Я.Марр доказал и иллюстриро­вал на богатом языковом материале гениальное положение, высказанное т.Сталиным на XVI съезде ВКП(б)" (23), хотя историческая связь между высказываниями Марра и Сталина могла быть лишь обратной.

В последние годы жизни Марр был одной из самых влиятельных фигур в советской науке, он был вице-президентом АН СССР, директором двух крупных академических институтов, членом ВЦИК и ВЦСПС, обладателем многих других должностей, и званий вплоть до почетного краснофлотца. Аппетиты его не знали границ: в одном из последних докладов в 1933 г. он призывал вслед за лингвисти­кой полностью пересмотреть и историю, отказавшись от по­нятий "Запад", "Восток", "доистория" и т.д. (См.: 16, с.498). В том же 1933 г. он одним из первых в стране был награжден орденом Ленина.

От других лингвистов после 1928-1929 гг. требовали полного признания "нового учения о языке" и следования его идеям. Все прочие направления в науке искоренялись. «Славяноведе­ние смешивает­ся с панславизмом... Генетическое родство славянских языков объявлялось ересью... "Сравнительная грамматика славянских языков" Г.А.Ильинского была рассыпана после набора» (24). На го­ловы едва ли не всех квалифициро­ванных языковедов сыпались са­мые нелепые политические обвинения. Показателен изданный и 1932 г. в Ленинграде группой последователей Марра во главе с Ф.Филиным сборник статей под устрашающим названием "Против буржуазной контрабанды в языкознании", где в "контрабандисты" было зачислено около трех десятков ведущих ученых тех лет. Даже лингвисты, не свободные от влияния марризма, но сохранявшие какую-либо независимость в своей работе, подвергались нещадной травле. Когда один из лучших советских языковедов, выдающийся деятель языкового строительства Н.Яковлев издал весьма ценную программу для собирания лексического материала языков Северного Кавказа, активный приверженец Марра Г.Сердюченко назвал ее образцом беспардон­ности, неряшли­вости и беспринцип­ности, смыкаю­щейся с проповедью принципов совершенно чуждых нам классов и мировоззре­ний с вредитель­ством в языковом строительстве" (25). Яковлев разделил свой словник на разделы "Материальная культура" и "Духовная культура", включив в последний и политическую лексику. На это следует окрик: «Не известно ли проф. Яковлеву, что с точки зрения марксизма-ленинизма "политика есть концентри­рованная экономика", "Отрыв экономики от политики есть характер­нейшая черта буржуазных теоретиков и их социал-фашистских лакеев", – говорит тов. Каганович... И на позицию этих социал-фашистских лакеев и стал Яковлев в своей статье» (26).

Марристы призывали упразднить всю науку о языке, заменив ее изучением идеологии. Один из них писал: "До сих пор, как это ни странно, существует предрассудок, что лингвист тот, кто зани­мается фонетикой или морфологией какого-нибудь языка... И, наоборот, когда марксистско-ленин­ски хорошо подготов­ленный чело­век начинает заниматься языковым строительством, то такой факт у некоторых вызывает удивление, а иные громогласно указывают на недопусти­мость вторжения в столь священную область, как языкоз­нание. Необходимо четко и ясно заявить, что языкознанием и уже подавно языковым строительством может заниматься в наших усло­виях прежде всего тот, кто хорошо владеет методологией диалекти­ческого материа­лизма" (27).

Лишь немногие осмеливались выступать против подобной дема­гогии. Здесь нельзя не упомянуть великого ученого-революционера Е.Поливанова. В феврале 1929 г. он по собственной инициативе вы­ступил на подсекции материалистической лингвистики Комакадемии с докладом против "нового учения о языке". Он убедительно и доказательно опроверг основные положения Марра и показал нена­учность его методики исследования. Однако марристы во главе с Фриче и Аптекарем превратили обсуждение доклада в суд над По­ливановым, которому приписы­валось все, что угодно, вплоть до лживого обвинения в принадлежности до революции к черносотен­ной организа­ции. Настроение слушателей, среди которых преобла­дали нелингвисты, было также не в пользу Поливанова, который в заключительном слове с горечью заметил: "Имею дело здесь с ве­рующими – это прежде всего. Было бы смешно мне ставить своей задачей переубедить верующих". Начиналась борьба с "поливанов­щиной", Поливанов был вынужден уехать из Москвы в Среднюю Азию, где его продолжали травить. В 1931 г. ему все же удалось издать книгу "За марксистское языкознание", где он под­твердил неприятие идей Марра, заявив в то же время, что полное отрицание "буржуазной науки" превратило бы нас в обскурантов и что Ленин "не раз предостерегал против авторов такой куцей пролеткультуры и куцей пролетнауки" (28). Эта книга вызвала новую бурю, отныне Поливанов не мог печататься ни в Москве, ни в Ле­нинграде. Подробнее о борьбе Поливанова с Марром см. в книге В.Ларцева (29).

Еще одна попытка хотя бы ограничить монопольное положение марризма связана с деятельностью существовавшей в 1930-1932 гг. группировки "Языкофронт" (Г.Данилов, К.Алавердов, Я.Лоя, Т.Ломтев, П.Кузнецов и др.). В отличие от Поливанова языкофрон­товцы были непримиримы к "буржуазной науке", требовали созда­ния "марксистской лингвистики" и принимали некоторые идеи Марра вроде отнесения языка к надстройке и отрицания языкового родства. Однако они отвергали явно абсурдные концепции Марра, в частности, четыре элемента, и в целом занимали более разумные научные позиции. Но Марр и его подручные оказались сильнее. "Языкофронт" в 1932 г. был вынужден самораспус­титься, а связан­ный с ним НИИ языкознания в Москве в 1933 г. был закрыт. Един­ственным лингвисти­ческим центром остался руководимый Марром Яфетический институт (с 1931 г. – Институт языка и мышления), получивший имя своего основателя еще при его жизни в 1933 г.

К 1933 г. победа "нового учения о языке" казалась полной, его противники либо сдались, либо были изгнаны из науки. А с 1934 г. начались массовые аресты среди лингвистов (до того пострадали лишь отдельные ученые). В начале 1934 г. было сфабриковано так называемое "дело славистов" (См.: 20), была арестована группа московских ученых-лингвистов, литературоведов и тексто­логов, которых обвинили в пропаганде "реакционной науки, распростра­ненной в фашистской Германии" (30). Все арестованные были далеки от марризма и принимали родство славянских языков как истину. Два крупнейших ученых, члены-корреспонты АН СССР Н.М.Дурново и Г.А.Ильинский, погибли, другие видные ученые— А.Ф.Селищев, В.В.Виноградов, А.А.Сидоров и др. – провели несколько лет в тюрьмах, лагерях или ссылке. Тяжело сказался на советском языко­знании и 1937 г. Но в это время уже никто не мог быть гарантирован от гибели. Среди уничтоженных в тот страшный период были и противники Марра (Поливанов, Данилов, Алавердов), и словесно принявшие его учение квалифицированные лингвисты вроде академика Самойловича, и некоторые из самых заядлых марристов (Аптекарь, Быковский, Башинджагян). Отметим, впрочем, что Институт языка и мышления им. Н.Я.Марра довольно мало пострадал от репрессий (сам Марр умер еще в конце 1934 г.).

Тяжелая атмосфера, сложившаяся в нашей науке 30-х годов, губила людей не только физически. Показательна судьба уже упоминав­шегося Яковлева. Он прожил долгую жизнь и не был аресто­ван, но в обстановке многочисленных нападок и проработок сло­мался. В работах 30-40-х гг. Яковлев пытался быть марристом, их научный уровень заметно понизился, во всей его деятельности чувство­вался явный надлом. Новые проработки конца 40-х – начала 50-х годов, когда его обвиняли сначала в недостаточно последователь­ном марризме, а затем в марризме, привели Яковлева к психичес­кому заболеванию и преждевременному уходу из науки.

К концу 30-х годов положение в советском языкознании однако стало улучшаться. Уже не было Марра, а его преемник академик Мещанинов, в прошлом активный пропагандист "нового учения о языке", занял более разумную и компромиссную позицию[6]. Явно абсурдные компоненты учения Марра либо забывались, либо прямо были отвергнуты, как это произошло с четырьмя элементами (31). Как справедливо замечал В.Звегинцев, "для последо­вателей Н.Я.Марра была важна декларативная часть его работ, а не фактическое содержание его "теории" и научной практики" (См.: 4. Т.1, с.155). Однако последователи Марра так и не решились признать наиболее рьяно отвергавшиеся их учителем понятия языкового родства и праязыка. Сравнительно-историческое языкознание остава­лось под запретом.

Ситуация, остававшаяся стабильной около десятилетия, резко изменилась в 1948 г. После печально известной сессии ВАСХНИЛ летом 1948 г. в любой области науки было предписано искать своих "менделистов-вейсма­нистов-морга­нистов". Перелом­ным оказалось совместное заседание ученых советов Института языка и мышления и отделившегося от него к тому времени Института русского языка 22 октября 1948 г., где с докладом "О двух направлениях в языкоз­нании" выступил Ф.Филин. Он заявил: "Новое учение о языке, основанное на марксистско-ленинской методо­логии, является общей и единственной научной теорией для всех частных лингвистических дисциплин... В политическом отношении учение Н.Я.Марра, рожденное советским строем, является ... составной и органической ча­стью идеологии социалисти­ческого общества" (32). Учению Марра противопоставлялся "менделизм-вейсма­низм-морга­низм" в языкозна­нии, к которому были отнесены многие серьезные ученые, неко­торых из них Филин клеймил еще за полтора десятилетия до этого. В итоге было заявлено: "Неразоружив­шимся индоевропеистам в нашей среде есть о чем подумать... Мало не быть борцом против Н.Я.Марра, надо быть последова­тельным и неприми­римым борцом за Н.Я.Марра" (33).

После этого в течение примерно полутора лет в советском язы­кознании шла погромная кампания, ведущую роль в которой играли все те же Сердюченко и Филин. Только они были неуязвимы для критики, все остальные лингвисты, включая даже Мещанинова, номинально оставав­шегося главой советского языко­знания, в той или иной мере подвергались проработке. Кампания проходила ряд этапов. Прора­ботки шли на собраниях и в ряде органов печати ("Правда", "Культура и жизнь", "Литературная газета"). Многим пришлось отречься от своих взглядов и трудов. Некоторые не выдержи­вали: выдающийся финно-угровед член-корр. АН СССР Д.В.Бубрих умер от сердечного приступа 30 ноября 1949 г. после двух недель почти ежедневной проработки. Но были и несдавшиеся. К весне 1950 г. большинство из них (Р.Ачарян, Г.Капанцян, П.Кузнецов, Б.Серебренников) лишились работы или были пред­ставлены к увольнению.

В качестве позитивной программы предлагалось почти полное (исключая лишь учение о классах в первобытном обществе) возвра­щение к Марру, включая его четыре элемента: "Палеонтоло­гически" анализ по элементам... при умелом его использовании в историко-словарных работах, в частности, при анализе древнейшей номенклатуры в языках мира, может быть вполне применим и полезен" (34). Культ Марра достиг апогея на парадной сессии его памяти в начале 1950 г., где одна из докладчиц в речи, названной автором хроники в "Вопросах философии" А.Спиркиным "содержательной", признала четыре элемента "новой, высшей сту­пенью палеонтоло­гического анализа языка" (35). В это время "ни говорить, ни искать, ни писать на лингвисти­ческие темы без упомина­ния имени Марра стало невозможным" (См.: 4. Т.I, с.393).

Внезапно 9 мая 1950 г. в ''Правде" была объявлена дискуссия по вопросам языкознания, начатая статьей против Марра, написан­ной одним из несдавшихся противников его учения, академиком АН Грузии А.С.Чикобавой. Проработки временно прекратились, а редакция "Правды" поначалу ее высказывала свою точку зрения на публикуемые материалы. На первом этапе дискуссии равномерно печатались статьи противников Марра (А.Чикобава, Б.Серебренников, Г.Капанцян, Л.Булаховский), его защитников (И.Мещанинов. Н.Чемоданов, Ф.Филин, В.Кудрявцев) и сторонни­ков компромисс­ной позиции (В.Виноградов, Г.Санжеев, А.Попов, С.Никифоров). Позиция противников Марра была гораздо более аргументированной, но сила аргументов сама по себе в тех условиях ничего не решала. Все определялось другой силой, и она, наконец, заявила о себе.

20 июня в рамках дискуссии появилась статья Сталина "Относительно марксизма в языкознании", содержавшая резкую критику "нового учения о языке", формально дискуссия продолжа­лась еще две недели, но ее исход, конечно, не вызывал сомнений. 4 июля, в день окончания дискуссии, "Правда" поместила ответ Сталина Е.Крашенинниковой, а 2 августа – еще три его ответа на письма читателей. Все эти публикации составили текст под общим названием "Марксизм и вопросы языкознания", изданный огромным тиражом и объявленный тут же "гениальным".

Ясно, что дискуссия была задумана Сталиным как прелюдия к его собственному вступлению; как позже вспоминал сам Чикобава, его статья в "Правде" написана по заданию Сталина, который читал ее и правил (36). Известно и то, что этому заданию предшество­вало письмо Чикобавы Сталину, написанное еще в апреле 1949 г., когда Чикобаву активно травили Сердюченко и другие маркси­сты; текст этого письма сейчас опубликован (37). Далее не все ясно. Судя по всему, Чикобава не был инициатором своего письма; сам он утверждает, что оно подготовлено по предложению тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии Чарквиани и переслано через него Сталину (38). Не исключено, что инициатива принадле­жала Чарквиани, покровитель­ство­вав­шего Чикобаве. Но он мог и выпол­нять директиву Сталина, в этом случае Чикобава выступал лишь в роли эксперта. Если это так, то остается неясным, сам ли Сталин заинтересо­вался вопросами языкозна­ния или же кто-то обратил на них его внимание.

О причинах вмешательства Сталина существует немало гипотез (39). Во-первых, обращение к языкознанию давало Сталину возмож­ность укрепить славу теоретика марксизма, которую он не подтверждал двенадцать лет после выхода "Краткого курса". В начале первой статьи, упоминая об обращении к нему "группы товарищей из молодежи" (видимо, мифической), он заявил: "Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение" (40). Первая половина этой статьи посвящена целиком опровержению двух не столько лингвистических, сколько философских положений Марра: о принадлежности языка к надстройке и о классовости языка. Здесь Сталин мог высказаться по вопросам, мало затрагивавшихся Марксом, Энгельсом и Лениным, и в то же время очистить их учение от посторонних элементов вроде классовости языка. К Марру после выступления Сталина надолго прилип ярлык "вульгаризатора марксизма" (соответство­вавший, впрочем, действитель­ности), и оба его тезиса, приводившие к абсурдным выводам вроде появления нового русского языка после Октября, никогда больше не имели серьезных сторонников.

Во-вторых, причина могла заключаться в несоответствии идей Марра, ориентированных на умонастроения 20-х годов, политиче­ской линии Сталина послевоенных лет. Ушли в прошлое мечты о всемирной революции, космические фантазии и идеи о великодер­жавном шовинизме как главном зле в национальных вопросах; "народность" и "самобытность" из бранных слов превратилась в непремен­ные эпитеты газетных статей. В этих условиях отрицание Марром националь­ных границ и рамок и особой роли русского языка, полное отвержение старой науки, требование форсировать создание всемирного языка не могли нравиться Сталину. Недаром Сталин сопоставил Марра с пролеткультов­цами и рапповцами (41). Мог он учитывать и дружбу Марра с Покровским, и сходство неко­торых его идей и идеями Бухарина, хотя эти имена Сталин не упо­минал. Марр оказывался удобным примером для осуждения непри­емлемых к тому времени для Сталина, но еще не забытых идей 20-х годов.

Третья возможная причина наиболее спорна, но говорить о ней дают основание некоторые слова Сталина, на первый взгляд, несколько неожидан­ные в его устах: "Дискуссия выяснила, прежде всего, что в органах языкознания, как в центре, так и в республи­ках, господствовал режим, не свойственный науке и людям науки. Малейшая критика положения дел в советском языкознании, даже самые робкие попытки критики так называемого "нового учения" в языкознании преследовались и пресекались со стороны руководящих кругов языкознания... Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнан­ное правило игнориро­валось и попиралось самым бесцеремон­ным образом... Аракчеев­ский режим, созданный в языкознании, культивирует безответствен­ность и поощряет такие бесчинства" (42). Трудно не согласиться с этими словами. Но нельзя забывать, что подобная атмосфера была создана во всей советской науке под верховным руководством их автора.

Неоднократно Сталин развязывал нужную для его целей кампанию, а затем, видя, что она зашла слишком далеко, начинал ее осуждать, сваливая вину на слишком ретивых исполнителей его воли. Вспомним статью "Головокру­жение от успехов", отставку, а затем арест Ежова, Не исключено, что выступления по вопросам языкознания играли для Сталина аналогичную роль в идеологиче­ской кампании, вехами которой были постанов­ление о Ленинград­ских журналах, сессия ВАСХНИЛ, борьба с космополитизмом. После нескольких лет борьбы за "классовость" и "партийность" Сталин вдруг вспомнил о борьбе мнений и свободе критики. Виновными "аракчеевском режиме", якобы существовавшем только в языкозна­нии, были признаны в первую очередь чересчур активные Сердюченко и Филин, а также не бывший "аракчеевцем", но занимавший руководящее положение Мещанинов. Все они, впрочем, отделались по нормам тех лет довольно легко: их не арестовали и даже не уволили с работы, они лишь потеряли начальствен­ные посты и должны были в течение нескольких лет каяться. Новым главой советского языкозна­ния стал академик Виноградов, до того испытав­ший в сталинское время два ареста и две ссылки, а в 1948-1949 гг. разоблачав­шийся как "буржуазный лингвист".

Призывы к борьбе мнений в науке в сочетании с критикой явно ненаучной концепции Марра произвели определенное впечатление на ученых Запада, которые никогда не принимали "новое учение о языке". Несмотря на разгар "холодной войны", их отношение к работе Сталина было в основном положитель­ным (43). В то же время в редакционном предисловии журнала "Ленгвидж" (США) вполне справедливо говорилось, что хотя в советской лингвистике сделан шаг в правильном направлении, это еще не шаг от тьмы к свету, поскольку идеи Сталина независимо от их содержания – догма, провозгла­шенная официаль­ным актом. (44).

Результат выступления Сталина был для советского языкозна­ния неоднознач­ным. С одной стороны, господство­вавший миф был в один день развеян, перестал считаться "реакционным" сравни­тельно-истори­ческий метод, который, по мнению Сталина, при каких-то не указанных им "серьезных недостатках" в то же время "толкает к работе, к изучению языков". Ученые, отойдя от схоласти­ческого изучения проблем языка и мышления, происхож­дения языка, стадиаль­ности, обратились к анализу конкретных фактов (См. оценки зарубежных наблюдателей, пишущих о "депровинциали­зации" и "поправке после долгого паралича" совет­ского языко­знания после 1950 г.) (45). Но в то же время общий ха­рактер отношения власти к науке никак не изменился. По-преж­нему, несмотря на заявления Сталина о свободе мнений, проводи­лось разграни­чение между "правильной", "марксистской" наукой и всеми     остальными направлениями, объявлявшимися "буржуазными" и "идейно порочными". К тому же реабилити­рована была далеко не вся наука о языке. Была восстановлена в правах лишь лингвистика XIX в., в основном сравнительно-историческая, в первую очередь русская дореволюционная наука. Передовая же наука Запада, где в то время господствовали разные направления структурализма, отверга­лась столь же рьяно, как и в 1948-1950 гг.; здесь, конечно, сказывалась "холодная война". См., например, высказыва­ние из передовой статьи нового лингвисти­ческого журнала: "Духовное оску­дение и маразм охватили идеологи­ческую надстройку современ­ного буржуазного общества. Это находит прямое отражение в развитии лингвисти­ческой науки на Западе" (46). Еще одной чертой эпохи была догматизация любых положений упрощенной и мало ориги­нальной работы Сталина, даже явно ошибочных, вроде печально знаменитого его высказывания о некоем курско-орловском диалекте, послужив­шем якобы основой русского литератур­ного языка (47).

Уже с 1954-1955 гг. имя Сталина упоминалось в лингвисти­ческих работах все реже, а после XX съезда КПСС перестало упоми­наться совсем. Однако возврата к марризму не произошло ни тогда, ни позже. В начале 60-х годов в связи с критикой Сталина предприни­мались отдельные попытки научной реабили­тации марризма (48), однако успеха они не имели: "Новое учение о языке", имевшее в 20-е годы искренних приверженцев, к 40-м годам в основном держалось на поддержке сверху. Лишив­шись такой поддержки, оно быстро исчезло с научного горизонта. Даже истори­ческого интереса в качестве научной теории оно не представ­ляет, войдя в историю лишь как образец псевдо­науки, возведенной в период сталинизма в ранг "единственно правильного" учения.

Список литературы

1. Капустин М.П. От какого наследства мы отказываемся? – Октябрь, 1988, № 5; Красавицкая Т.Ю. Выступление на "круглом столе" историков. – "Вопросы истории", 1988, № 9.

2. Мещанинов И.И. Введение в яфетидологию. Л., 1929.

3. Марр Н.Я. Избранные труды. М.-Л., 1936, Т.II. С. 449.

4. Против вульгаризации и извращения марксизма в языкозна­нии. М., 1951-1952, Т.1-2 – Thomas L.L. The Linguistic Theories of N.Ya. Marr. Berkeley-Los Angeles, 1957.

5. Фрейденберг О.М. Воспоминания о Н.Я.Марре. – Восток-Запад, М. 1988. С.182.

6. Абаев В.И. Н.Я.Марр (1864-1934). К 25-летию со дня смерти. – "Вопросы языкознания", 1960, № 1. С.98-99.

7. Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935, № 3-4. С. 66.

8. Miller R.A. Japan's Modern Myth. New York – Tokio, 1982.

9. Ibid. P.21.

10. Вернадский В.И. Страницы автобиографии. М., 1981. С. 287.

11. "Известия", 1925, 12 апреля.

12. Кузнецов П.С. Автобиография. Рукопись. C.370.

13. Кон И. Психология социальной инерции. – "Коммунист", 1988, № 1. С.73.

14. Башинджагян Л.Г. Институт языка и мышления имени Н.Я.Марра. – "Вестник АН СССР", 1937, № 10-11. С.258.

15. Быковский С.Н. Н.Я.Марр и его теория. К 45-летию науч­ной деятель­ности. М.-Л., 1933. С.12.

16. Миханкова В.А. Н.Я.Марр. М.-Л., 1949. С.372.

17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.32. С.43-44.

18. Бухарин Н.И. Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии. М.-Пг.. 1921. С. 227.

19. "Известия", 1928, 23 мая.

20. Бернштейн С.Б. Трагическая страница из истории славянской филологии (30-е гг. XX в.). – "Советское славяноведение", 1989, № 1. С.79.

21. "Известия", 1930. 29 июня.

22. "Правда", 1930, 3 июля.

23. Всесоюзный центральный комитет нового алфавита Н.Я.Марра. М., 1936. С.З.

24. Виноградов В.В. Состояние и перспективы развития совет­ского славянове­дения. –"Вопросы языкознания", 1959, № 6, С.6.

25. Сердюченко Г.П. Буржуазная контрабанда на фронте язы­кового строитель­ства. – "Революция и торец", 1932. № 1. С.147.

26. Там же. С.147.

27. Кусикьян И. Очередные задачи марксистов-языковедов в строительстве языков народов СССР. – "Просвеще­ние национально­стей , 1931, № 11-12. С. 78.

28. Поливанов Е.Д. За марксистское языкознание. М., 1931. C.15.

29. Ларцев В.Г. Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности. М., 1988. С.74-90.

30. Кузнецов П.С. Яфетическая теория. М., 1932.

31. Мещанинов И.И. Очередные задачи советского языкозна­ния. – "Известия АН СССР". Сер. лит-ры и языка, 1940, № 3. С.21-22. – Мещанинов И.И. Учение Н.Я.Марра о стадиальности – "Известия АН СССР" Сер. лит-ры и языка, 1947, № 1. С.36.

32. Филин Ф.П. О двух направлениях в языкознании. – "Известия АН СССР". Серия лит-ры и языка, 1948, № 6. С.488.

33. Там же. С.496.

34. Сердюченко Г.П. Академик Н.Я.Марр – основатель совет­ского материалисти­ческого языкознания. М. 1950. С.63.

35. Спиркин А.Г. Научная сессия, посвященная 85-летию со дня рождения и 15-летию со дня смерти Н.Я.Марра. – "Вопросы философии", 1949, № 3. С.333.

36. Чикобава А.С. Когда и как это было. – Ежегодник иберийско-кавказ­ского языкознания, XII. Тбилиси, 1985. C.11-12.

37.Там же. С.14-23.

38. Там же. С.9.

39. Горбаневский М.В. Конспект по корифею. – "Литературная газета", 1988, 25 мая. – L'Hemutte R. Marr, Marrisme, Marristes. Une page de l'histoire de la linguistique sovietique. Paris, 1987. P.73-75.

40. "Правда". 1950, 20 июня.

41. Там же.

42. Там же.

43. Rubinstein H. The Recent Conflict in Soviet Linguistics. – Language. V.27, 1951, № 3.

44. Ibid. P.282.

45. Current Trends in Linguistics. V.1. The Hague, 1963. Р.22. – Unbegaun B.O. Some Recent Studies on the History of the Russian Language. – Oxford Slavonic Papers, V.5, 1954. P.131.

46. "Вопросы языкознания", 1952, № 1. С.6.

47. "Правда", 1950, 2 августа.

48. Сердюченко Г.П. О некоторых философ­ских вопросах об­щего языкозна­ния. М., 1964. – Федосеев П.Н. Некоторые вопросы развития советского языко­знания. М., 1964. 

Источник: В. М. Алпатов. Марр, марризм и сталинизм
// Философские исследования, 1993, № 4, с.271-288. 

[1] Под яфетическим языком Марр сначала понимал языки Кавказа, включая родной для него грузинский, затем – большую семью языков, куда кроме кавказских входили баскский, этрусский и др., ее состав все время расширялся. После 1923 г. Марр, отказавшись от языковых семей, стал рассматривать эти языки как стадию, продолжая добавлять к яфетическим языкам самые разнообразные – от чувашского до готтентотского. – Авт.

[2] Связного изложения своей теории Марр так и не дал, и, вероятно, не был в состоянии дать. Наиболее связное и лишенное противоречий ее изложение см. в книге И.Мещанинова (2) — Авт.

[3] Учение Марра иногда включало в готовом виде и элементы вполне научных концепций, созданных задолго до него, например, идеи об аморфном, агглютинативном и флективном строе восходили к братьям Шлегелям и. В.Гумбальдту. – Авт.

[4] Сходства могли отвергаться разве что по идеологическим соображениям. например, вполне реальная связь слов "раб" и "работа''(См.: 3. Т.II, с.458) – Авт.

[5] Отметим, что отнесение языка к надстройке, отсутствующее у Маркса и Энгельса, встречаюсь и до Марра в марксистской литературе: "С мышлением и языкам происходит в дальнейшем то же самое, что и. с остальными, идеологическими надстройками. Они развиваются под влиянием развития производительных сил"(18). – Авт.

[6] В периоды, когда не было сильного нажима сверху, Мещанинов не раз показывал себя порядочным человеком: он помогал репрессированным и их семьям, спасал людей от высылки. Но он не мог сопротивляться столь деспотичному человеку, как Марр, а после 1949 г. не мог спасти науку от административного вмешательства и вскоре сдался. – Авт.

Источник