Я вспоминаю. "Особенности небесного перевода"

ПРЕДИСЛОВИЕ…

   Лето 1964 года. Я вместе со своей мамой отправился из самого центра Москвы с Арбатской площади на окраину города в знаменитые тогда Черемушки. Цель поездки: пройти собеседование для определения годности к учебе в московской специальной средней школе-интернате № 19 с преподаванием ряда предметов на индийских языках. Собеседование я успешно прошел и был зачислен в первый класс этой самой школы-интерната № 19. Моя мама хорошо запомнила такой эпизод с этого собеседования: одна учительница сделала замечание в мой адрес, что, мол, этот мальчик немного картавит. Александра Ивановна Кулеманова (в будущем моя первая учительница языка хинди) тут же резко парировала этой специалистке, что у этого мальчика (то есть у Вашего покорного слуги) есть очень хорошие задатки к изучению иностранных языков, а на хинди он будет говорить без какого-либо АКЦЕНТА.

   Школу я закончил в 1974 году. А вот продолжить учебу мне удалось только в 1978 году, когда я поступил на первый курс ИСАА при МГУ. До того я успел поработать в типографии Управления Делами Совета Министров СССР. Типография находилась в здании московского ГУМа. Сегодняшние посетители ГУМа, когда заходят на третью линию этого универмага даже не догадываются, что ранее здесь вместо торговых прилавков стояли печатные станки. А печатались на них закрытые Постановления Правительства страны советов. Я и сегодня очень признателен коллективу этой типографии. Навыки и знания, что я здесь получил, очень мне пригодились в дальнейшем. Особенно умение работать с бумагами со специальными грифами той или иной секретности. Здесь же, в свои 17 лет я получил две Благодарности от Управления Делами Совета Министров СССР. Одну Благодарность за выполнение «специального заказа», а вторую Благодарность – за успешную работу по охране гостайны.

   После типографии я два года проходил срочную службу. Служил я в войсках Московского округа ПВО. Место службы – второй дивизион 726 зенитно-ракетного полка ПВО частей Особого назначения. Должность у меня была – оператор индикатора кругового обзора (ИКО) радиолокационной станции типа П-15. (Дальномер по средне- и низколетящим целям.) Надо сказать, что мой второй дивизион был вооружен ЗРК С-125 (комплекс «Нева»). А сам полк имел на вооружении ЗРК С-25 (комплекс «Сосна»). А моя «Тропа» (так тогда назывался мой дальномер П-15) была единственным резервным источником разведки и целеуказания для всего нашего полка: сейчас это не секрет, что целеуказания полки Московского округа ПВО получали с командных пунктов 1-й Армии ПВО и с КП своих корпусов. (Наш полк входил в 17-й корпус ПВО). Но для действий полка в случае сбоя подачи целеуказания с этих КП и был предназначен наш дальномер. То есть крайний резерв разведки. Учили нас – тогда молодых солдат 70-х годов хорошо. Ведь многие офицеры нашего полка прошли через боевые действия во Вьетнаме или в Египте. За первый год службы у меня было два выезда на полигон. А вот на втором году службы с подачи начальника штаба нашего полка – майора Хенина В.А. Ваш покорный слуга стал чертежником при штабе 17 корпуса ПВО, а чуть погодя и при штабе 1-й Армии ПВО. Буквально на днях случайно узнал, что тогда в 70-е годы для войск ПВО страны должность чертежника была хоть и внештатной, но высшей должностью для солдата-срочника.

   Осенью 1977 года я вернулся в Москву, сдал собеседование и был зачислен на Подготовительное отделение ИСАА при МГУ. Что сказать про это собеседование? Это собеседование было далеко не простым. Могу сказать, что из 10 человек, которые приходили на собеседование, зачисляли только ОДНОГО. Я и сегодня помню, как меня «гоняли» по новой, образца 1977 года (брежневской) Конституции СССР, по реформам Петра Первого. Собеседование по иностранному языку я проходил на языке хинди. И здесь не было никаких скидок на срочную службу: Вы хотите учиться в университете – докажите это! Учеба в Институте стран Азии и Африки при МГУ была сложной и интересной. И на Подготовительном отделении ИСАА при МГУ (такое отделение все называли «Рабфак»), и уже в самом Институте. Время свободное если и было, то не так уж и много. С Подготовительного отделения нашего Института только я один попал на направление североиндийских языков. Но вместо хинди в 1978 году было зачисление на язык урду. (В те времена в ИСАА при МГУ шло чередование языков: в нечетный год шел набор на язык хинди, а в четный год – на урду.) Скажу честно, что первоначально у меня с языком урду, что называется «не сложилось»… Нет, я не прогуливал, не задирал нос к верху. Но! Это потом много позже я узнал, что моя школьная учительница языка хинди – Кулеманова А.И. ранее преподавала и хинди, и урду в ИСАА при МГУ (правда в те годы он назывался ИВЯ – Институт восточных языков при МГУ) и…, что называется «не пришлась ко двору». Мои же преподаватели языка урду – Дащенко Галина Михайловна и Глаголева Лидия Алексеевна делали упор на модные когда-то якобы «передовые» методы преподавания. Тут тебе и пресловутая «валентность глаголов», и постоянные сноски на научную лингвистику. Вроде бы хорошо. Вроде бы правильно. Но методика преподавания языка хинди, на основе которой нас учили в школе-интернате № 19 Кулеманова Александра Ивановна и Зарубина Софья Михайловна не была какой-то модной. Да вот только язык все ученики у них хорошо знали. Забегая чуть вперед скажу, что займись я научной лингвистикой во время полетов в 1986 году в афганском небе на самолете-радиоразведчике, да в тот момент, когда пакистанские летчики-истребители на языке урду вслух между собой решают: когда им лучше сбить наш самолет – прямо сейчас или через полтора часа, то результат был бы однозначным. Здесь тебе ни до «валентности» глаголов, ни до актуального членения предложения с атрибутивной синтагмой с темой и с ремой и с аффиксальными преобразованиями. Вопрос решался очень просто: правильно перевел – ЖИВИ! Ошибся – ИЗВИНИ! Здесь вполне уместно вспомнить поэтические вечера в каминном зале старого здания ЦДРИ (Центрального дома работников искусств). Зимой и весной 1974 года для нас – тогда десятиклассников проводил такие вечера наш руководитель шлюпочного клуба при нашей же школе отставной офицер ВМФ, а в те годы журналист «Литературной газеты» - Марк Михайлович Баринов. «Ребята, - говорил он, – не ходите учиться туда, где хоть и неинтересно, да зато легко. Так всю жизнь и будете гоняться за «легкостью». А там глядишь: И ТОЛЬКО ДЫМОК КРЕМАТОРИЯ О ЧЕМ-ТО СЛЕГКА НАПОМИНАЕТ…»

   В принципе, после того, как я проболел два месяца с лишним на четвертом курсе, то мог и не брать академический отпуск. Да вот только перед тем, как уйти на больничный я успел выступить в маленькой пьесе на языке хинди: у нас в ИСАА было торжественное мероприятие в честь советско-индийской дружбы. Партнерами по этой пьесе у меня были две аспирантки с языком хинди. Вроде бы ничего особенного. Да вот только понравилось наше выступление чрезвычайному и полномочному послу Республики Индия, который имел честь посетить наше мероприятие. И когда я вышел с больничного на занятия, то заведующий кафедры индийской филологии нашего Института – Аксенов Анатолий Тихонович вызвал меня на серьезный разговор. «Владимир,- сказал он. – По идее ты спокойно можешь окончить Институт с языком урду. Да вот, понимаешь ли… Это будет типа «КОЕ-КАК». А у тебя, оказывается, очень хороший задел по хинди еще со школы. Действительно, ты говоришь на хинди так, что даже я удивляюсь: не всякий индиец так говорит как ты. А вот с преподавателями по языку урду у тебя отношения не сложились. Мой тебе совет: БЕРИ АКАДЕМКУ И ПЕРЕХОДИ НА ХИНДИ!» К тому времени я знал, что Анатолий Тихонович  в свои школьные годы хотел стать летчиком, и поэтому когда медики разрешили, то еще в школе начал заниматься парашютными прыжками. А в 1941 году Анатолия Тихоновича вместо летного училища направили служить солдатом в десантные войска. И уже только летом 1944 года его после госпиталя направили на учебу в Военный институт иностранных языков. А уже в Институте его направили изучать индийские языки. Авторитет у Анатолия Тихоновича был настоящий, а не в соответствии с занимаемой должностью. Я подумал и согласился с предложением Анатолия Тихоновича.

   Во время академического отпуска я успел съездить в спортлагерь МГУ на Черное море: с первого курса я был капитаном сборной институтской команды по пулевой стрельбе. У меня была очень хорошая команда – ниже третьего места по первенству МГУ она не опускалась. А еще до поездки в спортлагерь сразу же после выхода в «академку» с апреля 1982 года я начал работать выпускающим редактором в Индийском отделе Главной редакции радиовещания на страны Юго-Восточной Азии и Японию Иновещания Гостелерадио СССР.

   А вот в зимнюю сессию уже на пятом курсе у меня состоялся знаменательный для меня диалог в преподавателем языка урду Ольгой Дмитриевной Жмотовой. Ольга Дмитриевна вела у нас для группы с основным восточным языком хинди язык урду как второй восточный язык. Отметка с этого экзамена шла в диплом. Вся наша группа языка хинди получила по языку урду отметки «ОТЛИЧНО». А вот Вашему покорному слуге Ольга Дмитриевна поставила «ХОРОШО». Я дождался, когда студенты нашей группы выйдут из аудитории и только тогда смог спросить Ольгу Дмитриевну: «За что?» На что Ольга Дмитриевна спокойным и ровным голосом мне ответила: «НИ ЗА ЧТО, А ПОЧЕМУ. Володя! В этой группе хинди ты знаешь язык урду лучше всех. Но, видишь ли. Я уже потеряла ТРЕХ СВОИХ ЛУЧШИХ УЧЕНИКОВ. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ… ЧЕТВЕРТЫМ!»

   И сегодня я с чувством глубокой признательности вспоминаю ушедшую от нас Ольгу Дмитриевну. За полтора года обучения языку урду в качестве второго языка у этого преподавателя я получил гораздо больше, чем за четыре предыдущих года в группе с основным языком урду у Дащенко Г.М. и Глаголевой Л.А.. Как меня выручила школа Ольги Дмитриевны в афганском небе! 

 ПОЛЕТЫ В АФГАНСКОМ НЕБЕ

   И сегодня можно смело сказать, что из всех видов военной разведки со стороны журналистов, писателей, кинематографистов наиболее обделена вниманием радиоразведка. Тому имеются вполне объективные причины, основные из которых - закрытость радиоразведки или ОСНАЗа (сокращенная форма от Частей Особого Назначения) и отсутствие какой-либо привлекательности для рядового читателя или кинозрителя. Согласитесь, что показывать или рассказывать в романтических тонах о кропотливом и трудоемком ратном труде осназовцев, которые за специальными радиоприемниками ловят и ловят в эфире свою сеть, весьма затруднительно.

   Не так давно вышла в свет книга М. Болтунова «Золотое ухо военной разведки», в которой достаточно интересно написано про два боевых эпизода с участием частей радиоразведки в годы Великой отечественной войны. Так, успешный перехват в 1943 году переговоров командира группы фашистских самолетов с якобы бездействующим аэродромом под блокированным Ленинградом стоил асам Геринга двадцати бомбардировщиков. А ведь никакой иной вид военной разведки не смог бы быстро и достоверно обнаружить прибытие на тот аэродром этой воздушной армады. Да к тому же этот аэродром находился за десятки километров от блокированного Ленинграда. В 1944 году успешный перехват радиограмм с фашистского аэродрома в Крыму в румынскую Констанцу обошелся гитлеровцам в тридцать бомбардировщиков. И в этом случае радиоразведка оказалась уникальна.

   В другой части своей книги автор несколько разочарованно пишет, что в афганских событиях радиоразведка оказалась не на высоте. Почему? Автор пишет, что радиоразведка Советской Армии была ориентирована на противостояние с регулярными частями вероятного противника, а нашей 40-й Армии приходилось иметь дело в основном с нерегулярными частями, а, вернее, с бандформированиями вооруженной оппозиции. Проще говоря – с «духами». И в этом случае КПД радиоразведки оказался не столь высоким.

   Не могу с этим полностью согласиться.

        Основной задачей радиоразведки является обнаружение сетей вероятного противника, которые действуют в КВ-диапазоне. И самым важным является перехват сообщений, которые ведутся в режиме «телеграфии» несинхронными сигналами, то есть телеграфным ключом (морзянкой). Но есть еще перехват сообщений, которые ведутся в режиме «телефония» в микрофонном режиме. Особенно в УКВ-диапазоне. Здесь требуется очень высокая квалификация радиооператоров, особенно в их умении работать с иностранными языками. Известно, что на равнине корреспонденты УКВ-диапазона могут уверенно держать связь друг с другом на расстоянии до 50 км. А вот в горной местности корреспонденты должны быть, что называется в зоне «прямой видимости». Почему? Радиоволны отражаются от горных массивов. И осуществлять перехват таких вот переговоров в УКВ-диапазоне в условиях сплошных горных массивов Афганистана для солдата-срочника было дело безнадежным. Тут тебе надо и язык знать, и радиодело, и подготовку спецназовца для действий в горной местности пройти. И основной принцип деятельности разведки - «СКРЫТНОСТЬ» не нарушить.

   Вот почему и использовались в афганском небе наши самолеты-радиоразведчики. И исключительно для радиоперехвата сообщений в микрофонном режиме в УКВ-диапазоне. Для перехвата радиосообщений в КВ-диапазоне, как в телеграфном, так и в микрофонном режиме нет необходимости подниматься в небо на самолете-радиоразведчике или высаживать маневренную группу в створе между корреспондентами: такой перехват можно осуществлять за многие сотни километров от этих радиостанций. А вот для перехвата переговоров в микрофонном режиме в УКВ-диапазоне в условиях сплошных гор в Афганистане, а духи очень широко использовали этот прием для обмена информации, очень и очень оказались кстати самолеты-радиоразведчики.

   Я летал на двух типах таких самолетов. Первый самолет у меня был ИЛ-20 БРК РР (бортовой радиокомплекс – радиоразведчик). А второй самолет - АН-26 БРК РР. Полеты у меня прошли в период с апрель по июль 1986 года. На ИЛ-20 наша маневренная группа вылетала из Ташкента (аэродром Тузель) и обязательно возвращалась из Афганистана на этот же аэродром. Садиться этому самолету в Афганистане было категорически запрещено, даже на вынужденную. Причина? На борту этого самолета была целая масса оборудования для фото- и радиотехнической разведки. Оборудование было уникальным и… секретным. И хотя на всех членов экипажа, включая и состав нашей маневренной группы на борту ИЛа были такие средства спасения, как парашюты, но было одно маленькое «НО». С этого самолета можно было прыгать только через специальный грузовой люк. Но, почему-то доступ к этому люку из салона был заблокирован в салоне какой-то аппаратурой, которая стояла мертвым грузом и в полетах никогда не использовалась. А прыгать через переднюю дверь фюзеляжа – здравствуйте, винты! Через вторую дверь – здравствуй, стабилизатор хвостового оперения!

   На АН-26 БРК РР для эвакуации с самолета было предусмотрено великолепное средство в виде откидной рампы. Но, как мне объяснил командир этого самолета – Дмитрий Шабанов, рампа открывается только через три минуты после команды на открытие. Эти три минуты необходимы для разгерметизации салона. А вот на сколько «просядет» за эти три минуты подбитый самолет? И это при том, что максимальная высота полета АН-26 - 7.200 м над уровнем моря, а горы в Афганистане доходят до 5.000 м, столица Афганистана, и та находится на высоте 1.852 м над уровнем моря.

   Хотя честно признаться, никто из нашей маневренной группы, ни летчики обоих самолетов и изначально не планировали каких-либо прыжков с парашютами…

   Здесь вполне уместно вспомнить, что снова на военную службу я попал в августе 1985 года. Меня призвали на службу офицером сроком на два года, и первоначально я попал служить в 7-й отдел политуправления ТУРКВО. (ТУРКВО – это Туркестанский военный округ. А 7-й отдел политуправления Округа – это отдел спецпропоганды). И провел эти два года преимущественно в столице советского Узбекистана – в Ташкенте. А вот почему я не остался служить и далее в спецпропоганде? На мой взгляд, здесь я «не пришелся ко двору». И руководство 7-го отдела с чувством большой радости выдало мне в марте 1986 года предписание продолжить службу уже не в центре Ташкента, а на окраине города в поселке Геофизика. (Это поселок, а вернее микрорайон Ташкента, находится в районе между массивами Кара-Су и Ташкентского тракторного завода.)

   Перед тем, как в марте 1986 года отправиться к новому месту службы у меня был непродолжительный по времени, но весьма насыщенный психологически, разговор в управлении кадров ТУРКВО. В управлении кадров мне было сообщено, что по закону, в связи с тем, что политуправление Округа нарушило передо мною взятые на себя обязательства, то я имею 100% права отказаться от продолжения воинской службы и… убыть в запас в Москву. Но! Имеется очень большая потребность в военном переводчике языка урду в бригаде радиоразведки. И в основном для работы с этим языком в Афганистане. Я принял решение продолжить службу.

   На новом месте – в бригаде ОСНАЗа меня быстро ознакомили с новыми задачами и с апреля того же 1986 года у меня начались полеты на ИЛ-20 БРК РР с ташкентского аэродрома Тузель в Афганистан с обязательным возвращением обратно на этот же аэродром. Полеты начинались где-то в 9 часов утра и завершались уже после обеда. По принципу: «До обеда совершаем подвиги, а после обеда – разбор полетов и подготовка к новым полетам».

   Есть такой термин – «Слаживание». Так вот, лично у меня слаживание с экипажем тбилисского ИЛ-20 произошло еще до полетов. Причина была довольно банальной – размещение в гостинице летчиков этого самолета. Как-то так получилось, что к моменту прилета самолета из Тбилиси в Ташкент ни в одной из служебных гостиниц города не нашлось места для этого экипажа. А перспективы ночевать в солдатской казарме для летчиков-разведчиков казались не очень радужными. А встречал-то летчиков я. На служебном автобусе мы честно объехали пол-Ташкента, и везде слышали печально знаменитую фразу советских гостиниц: «Свободных мест нет!» Летчики все больше и больше становились задумчивыми и грустными. Как старший машины я взял тайм-аут. Позвонил по городскому телефону-автомату своей ташкентской теще и… приказал водителю автобуса ехать поближе к штабу ТУРКВО, но не к самому штабу, а к гостинице СКА ТУРКВО. (Здесь имеется в виду спортивный клуб армии). Уже в гостинице передал привет знакомому моей тещи и буквально через пару минут летчики пошли размещаться в выделенные для них номера. Здесь надо сказать, что в военном деле мелочей не бывает. И дать людям нормальный отдых перед боевыми полетами – дело далеко не последнее.

   Я и сегодня не могу сказать, какой самолет из этих двух радиоразведчиков был для меня более важным. Но, ИЛ-20 был когда-то создан на базе ИЛ-18. А самые первые полеты в своей жизни я совершил уже в далеком 1962 году именно на ИЛ-18. Тогда осенью того года моя мама взяла меня с собою в отпуск, и мы полетели из Москвы в город со знаменитым названием Сочи. При подлете к аэропорту Адлер из иллюминатора самолета я увидел сразу и Черное море, и кавказские горы. И до сих пор храню в своей душе чувство восторга от первой своей встречи с этими дарами природы. Я бы еще сказал, что я и влюбился сразу и в горы, и в море, что называется, с первого взгляда. И тогда же, в 1962 году у меня на всю оставшуюся жизнь сохранилось чувство, что ни на море, ни в горах со мною никогда ничего плохого никогда не будет. А вот когда уже в октябре 1962 года наш ИЛ-18 летел обратно из Сочи в Москву, то уже перед самой посадкой очень мне захотелось еще капельку полетать. И ведь так и получилось! Наш ИЛ-18 где-то минут 45-50 летал и летал над просторами Подмосковья. И как только самолет набирал высоту или снижаясь, проходил над взлетно-посадочной полосой, то тут же командир самолета вводил наш борт в несусветную тряску. А пассажиры, рассматривая ВПП Внуково, видели массу пожарных машин, кареты скорой помощи и вслух размышляли, что, наверное, перед нашей посадкой что-то стряслось, кому-то не повезло; а нам просто-напросто не дают посадки. А наш самолет все продолжал кружить. Даже пару раз пролетел над аэродромом в Кубинке. Вот мне было интересно: увидеть сразу столько на аэродромном поле настоящих истребителей! А потом самолет плавно пошел на посадку, аккуратно сел и мы - пассажиры самолета стали спускаться по трапам на землю. Помню, что меня поразило в тот момент: золотая листва на всех деревьях в подмосковном лесу (ведь в Адлере лето еще было в полном разгаре) и… тишина. Я почему-то в свои пять лет быстро понял, что в любом аэропорту всегда что-то должно шуметь. А вывели нас – пассажиров с левого борта, но почему-то вопреки всем правилам подвели к нашему правому борту и попросили ждать автотранспорт, чтобы довезти нас до здания аэропорта. И тут мы все увидели целую армаду пассажирских самолетов, которые стояли к нам своими левыми бортами вдоль ВПП и ждали команды на старт. Это были и ТУ-104, и АН-10, и другие ИЛ-18. Как только мы – пассажиры с ИЛ-18 рейса Сочи-Москва сгруппировались на земле у своего самолета, то вдруг тишина мгновенно исчезла, все ожидавшие команды на старт самолеты начали запускать свои двигатели и медленно, как бы нехотя прокатывать мимо нас – пассажиров только что севшего ИЛ-18. И при этом летчики всех этих самолетов через открытые форточки пилотской кабины каждый по-своему приветствовал нас – пассажиров. Кто отдавал честь, кто махал рукой, кто просто улыбался нам. И почему-то у всех пилотов этих самолетов были счастливые и одновременно влажные глаза. Уже потом много лет спустя я узнал, что при выпуске шасси у нашего самолета в тот день не сработали датчики обоих основных шасси, что они «встали на замок». Вот наш командир и пытался «поставить шасси на замок». В конце концов ему это удалось. А сцена приветствия пассажиров нашего ИЛ-18 пилотами других самолетов? Скажу смело, что сцена посадки самолетов в финале фильма «Крепкий орешек 2» просто-напросто «отдыхает» по сравнению с нашей скромной посадкой во Внуково в октябре 1962 года.

    Какое отношение имел этот случай к моим полетам в Афганистане? Возможно, самое прямое. Вероятность того, что какой-либо пассажир самолета попадет в авиакатастрофу из-за отказа техники сегодня составляет миллионные доли процента. Поэтому я после того случая в октябре 1962 года смело полагал, что в моей жизни больше никогда во время полетов каких-либо ЧП из-за отказа техники НЕ БУДЕТ! А как же с вероятным противником, с его истребителями? Ведь холодная война в 1986 году была в самом разгаре. А вот на этот случай у меня должны были быть везение, удача и умение работать переводчиком во время полетов. И пожелание самому себе не лениться во время полетов.

   На обоих самолетах во время полетов я успевал работать одновременно на двух радиоприемниках, обязательно записывал в свой рабочий блокнот частоту, которую фиксировал, её принадлежность, время перехвата и примерную привязку к местности. За один час полета я мог определить до 60 различных частот. И это при нормативе за один час полета найти и зафиксировать одну частоту радиопереговоров в УКВ-диапазоне в микрофонном режиме. Вроде бы чего сложного: включил радиоприемник и спокойно крутишь настройку. Но, во-первых, мы-то слушали радиоприемники не в режиме радиовещания, а в режиме телефонии. Во-вторых, члены нашей маневренной группы работали не на земле, а в воздухе. Тут тебе и гул от самолетных движков, и наддув, который соответствует пребыванию на высоте 3.000 м над уровнем моря, а никак ни НУЛЮ над уровнем моря. (Такой наддув на всех самолетах, кроме истребителей делается для того, чтобы в случае разгерметизации салона у летчиков и пассажиров не произошло, скажем так, проблем со слухом и зрением). А самое существенное было то, что на тот 1986 год профессия авиационного радиоразведчика по сути дела была одной из самых опасных в мире. Ведь для любого истребителя вероятного противника наши самолеты-радиоразведчики были одновременно и лакомой, и сверхлегкой целью: ведь сбить по сути дела безоружный транспортной самолет для истребителя – дело не сложное…

   На ИЛ-20 БРК РР наша маневренная группа успела облетать весь Афганистан. Но, самая ценная информация нами добывалась исключительно вдоль афгано-пакистанской границы, так называемой линией Дюранда. Ведь в Пакистане, а в годы афганских событий Пакистан являлся основной базой по снабжению афганских духов, а также центром подготовки духов для обучения боевым действиям на современном уровне. Так вот, в Пакистане и тогда было два государственных языка – урду и английский. Разумеется, в СССР не было вопросов по переводчикам с английским языком. Не было вопросов и с афганскими языками – фарси, дари и пушту. Но, с языком урду проблемы были. Толи пакистанцы знали о наличии в нашей стране проблемы с достаточным количеством квалифицированных переводчиков с языком урду, толи еще что-то, но это факт: в 1986 году я столкнулся с таким феноменом, что громадный объем открытых переговоров в радиоэфире в диапазоне УКВ в микрофонном режиме между пакистанскими кураторами и афганской оппозицией (духами) осуществлялся на языке УРДУ. Мне персонально была поставлена задача перехватывать в первую очередь переговоры, которые велись на языке урду. Только пусть уважаемый читатель не подумает, что работа на самолете-радиоразведчике была для нас всех спокойной СИДЯЧЕЙ работой. Только один пример: в один из апрельских дней с собою в полет после получения «ДОБРА» от компетентных органов в нашу маневренную группу включили наряду с сержантом Турсуновым еще одного солдата-срочника. Это был 19-летний таджик родом из высокогорного аула Таджикистана. Парень имел хорошую школьную подготовку, хорошо владел русским языком. Физически был очень хорошо подготовлен: он один из всей нашей ташкентской бригады ОСНАЗа мог спокойно крутить «солнышко» на перекладине. По вопросам его службы в радиоперехвате с афганскими языками были только положительные отзывы от его прямых командиров. А во время полета этому солдату стало очень плохо. Оказывается, у этого молодого человека этот полет был первым в его жизни. И никто не знал, что сердце этого 19-летнего солдата не приспособлено для полетов на самолете. АБСОЛЮТНО! В полете лицо у молодого парня приобрело синюшний оттенок, распухло. Благо в аптечке у экипажа самолета были необходимые лекарства: парень в полете не погиб. А через 10 минут после посадки снова стал молодым цветущим человеком. Вроде и не был он на грани смерти в течение всего нашего многочасового полета. Ведь на вынужденную посадку мы не пошли - командир ИЛ-20 так объяснил нам всем продолжение полета при сложившихся обстоятельствах: «У меня приказ из Москвы! Я должен полностью выполнить полетное задание при любых обстоятельствах!»

   Это у летчиков самолетов-радиоразведчиков в СССР был самый малый норматив для зачисления по определению «год за два» для летного состава: всего лишь 70 часов за год в условиях мирного времени. Нас – радиоразведчиков этот норматив почему-то не касался. За четыре месяца с апреля по июль 1986 года на обоих самолетах-радиоразведчиках я суммарно налетал 120 часов. Это было далеко не просто.

    Даже такой вроде бы простой вопрос, как бортовое питание: ведь самый короткий полет у нас был не меньше четырех часов. На летчиков выдавалось бортовое питание, а на нас – радиоразведчиков почему-то нет. Правда, летчики честно делились с нами своим бортовым пайком. Наверное, на всю жизнь я запомнил, что самое деликатесное блюдо на белом свете – это подогретая тушенка. Особенно вкусной она была после 5 – 6 часов полета.

   Только вот полеты у нас были в условиях ведения боевых действий. И я прекрасно знал, что мы все – и летчики, и радиоразведчики работали по принципу подводной лодки: «Либо весь экипаж успешно возвращается назад, либо…» А то, что полеты у нас по-настоящему боевые очень скоро стало ясно из наших радиоперехватов. В самом конце апреля я осуществлял перехват переговоров двух пакистанских операторов РЛС. Пакистанские локаторщики идентифицировали наш радиоразведчик ИЛ-20, летевший не по установленным воздушным коридорам для транспортной и гражданской авиации в Афганистане, как «…мусульманский самолет, который заблудился…» И вдруг в эту идиллию спокойной беседы двух пакистанских локаторщиков врывается резкий командный окрик с командного пункта ВВС/ПВО Пакистана из небольшого городка на афгано-пакистанкой границы: «Внимание! Говорит Кветта! Этот самолет – самолет советских ВВС. Это специальный самолет советских ВВС – советский РАДИОАВАКС! ВСЕМ ПОВЫШЕННОЕ ВНИМАНИЕ!» То, что наш самолет, говоря на молодежном слэнге, «СЛИЛИ» было ясно. Вот только кто же такой «добродетель»? Для меня же было ясно, что самое серьезное – все впереди!

   6 мая 1986 года наш ИЛ-20 в очередной прошелся вдоль афгано-пакистанской границы, развернулся над Кандагаром и опять-таки вдоль линии Дюранда полетел теперь уже обратно в СССР на наш аэродром в Ташкенте – Тузель. В этот самый момент я услышал переговоры двух пакистанских летчиков-истребителей. Летчики полагали (а они беседовали между собою исключительно на языке урду), что «…через полтора часа они будут на месте. Вот там они и «сделают» наш борт! А если этот советский самолет начнет «дергаться», то они его сделают тут же, что называется, на месте!» Как говорится: «Перспективы для нашего самолета были далеко не радужными…» Лично у меня в первые мгновения после перевода диалога пакистанских истребителей проявилось такое ощущение, будто я снова студент, пришел на экзамен и… ничего не знаю. Все вдруг забыл в один момент! Беру себя в руки, спрашиваю второго штурмана нашего ИЛ-20, а его пост находился также в самом хвосте, зато рядом с моим постом радиооператора УКВ, так вот спрашиваю штурмана: «Сергей! Мы через полтора часа будем над Парачинарском выступом? Нас курс такой-то, скорость такая-то, высота такая-то!» (Должен сказать, что на моем посту в отличие от других таких приборов по выдаче этих параметров - не находилось). Что такое Парачинарский выступ? Это на всей относительно прямой линии афгано-пакистанской границы своего рода равносторонний треугольник со сторонами под 80 км каждая, который входит в виде выступа на территорию Афганистана. Ни для кого не было секретом, что во время афганских событий территория этого выступа всеми участниками того конфликта по молчаливому согласию всех сторон была превращена в зону сплошного минирования. И те пакистанские летчики, которые после катапультирования оказывались на территории этого выступа, то их - этих летчиков никто не искал: а чего искать или спасать кого-либо на минном поле? Вот на это самое минное поле и хотели «уронить» нас пакистанские летчики. Штурман Сергей по СПУ (самолетно-переговорное устройство) связался с пилотской кабиной. Получил подтверждение по моей информации, имелось в виду данные по скорости, курсу и высоте полета. Потом подтвердил: «…да. Через полтора часа мы будем над Парачинарским выступом. А в чем, собственно говоря, дело?» Я объясняю ему все наши грустные перспективы дальнейшего полета. Заодно спрашиваю у него же, что это за разница в плюс 20 градусов к нашему курсу? (А данные по курсу, высоте и скорости нашего самолета пакистанским летчикам указывали в радиоэфире пакистанские локаторщики). Сергей быстро что-то вычисляет в уме и говорит мне: «Это пакистанские летчики-истребители летят параллельно нам на удалении (боковой интервал) в 30 км… Владимир! Твои предложения? Как нам выбраться из-под перехвата от пакистанцев?» Тут уже черед задуматься пришел ко мне. Не знаю, как долго по времени я думал. В авиации все должно делаться быстро и качественно. Многое, очень многое я вспомнил в эти мгновения. Это и совет отца: «Хочешь победить противника – уважай его!» А мой отец знал, о чем говорил: ему пришлось не один раз вести бой уже после Победы 1945 года. Немало оставалось на нашей земле наследников Канариса, которые сдаваться без боя не желали. Вспомнил я и многочисленные схемы по тактике войск ПВО, которые чертил на своем втором году срочной службы. Начинаю просчитывать ситуацию. Во-первых, у пакистанцев в этот момент не было толкового наземного офицера наведения, вообще, никакого офицера там не было, а были только унтер-офицеры – операторы пакистанских наземных РЛС. Они-то и выдавали пакистанским летчикам-истребителям данные по нашему и по их местонахождению. Во-вторых, сам как оператор РЛС (а это у меня была основная специальность во время моей срочной службы) вычисляю, что пакистанские локаторщики ведут наш самолет сразу по трем параметрам: курс, высота, скорость. А нормальный человек может активно сопровождать цель только по двум параметрам. Сам-то я во время своей срочной службы вел сопровождение учебных целей только по двум параметрам: курс и скорость. Этих данных для выдачи информации на поражение той или иной цели было вполне достаточно. Опыт службы наших офицеров ПВО в Египте или во Вьетнаме это подтверждал не единожды. А вот третий параметр для любого локаторщика – это как телеге пятое колесо. В-третьих, вычисляю, что атаковать наш борт пакистанские истребители под углом в 45 градусов ни на встречном, ни на догонном курсе НЕ МОГУТ! Причины? Нет офицера наведения, и очень малый (примерно 3 градуса) угол захвата цели у прицела пакистанского истребителя. Я к тому времени успел вычислить, что против нас работали не самые современные на тот момент F-16 американского производства, а истребители типа F-6 китайского производства – аналог советского МИГ-19. Значить атаковать эти китайские МИГ-19 нас могут только под ПРЯМЫМ УГЛОМ!!! Это либо на догонном курсе, либо, что называется «в бок». Притом «в лоб» эти истребители нас атаковать не будут: наши летчики увидели бы пакистанские истребители на индикаторе своего локатора переднего обзора. Здесь необходимо отметить, что китайский истребитель F-6 унаследовал от советского МИГ-19 его ахиллесову пяту: колоссальный расход топлива этим истребителем при включении на двигателях форсажного режима. Поэтому при атаке в хвост у пакистанцев будет только одна возможность для атаки, а вот при атаке «в бок» будет топливо на несколько заходов. ДА ВОТ ТОЛЬКО ПАКИСТАНСКИЕ ИСТРЕБИТЕЛИ НАС НЕ ВИДЯТ!!! Они   получают данные по нашему борту исключительно от своих локаторщиков. Какой параметр у нашего самолета постоянно меняется? СКОРОСТЬ! Мы же летим над горами. Я же знаю, что в течение одной минуты в зависимости от встречных воздушных потоков, что идут от гор снизу вверх, скорость нашего самолета при средней 650 км/час может фактически меняться от 500 до 720 км/час. Говорю второму штурману: «Сергей! Есть вариант! Зови сюда командира: я не могу отойти от своего радиопоста!» Вот какой диалог состоялся у меня тут же с командиром ИЛ-20:

   Я - Командир! Пакистанские истребители планируют сбить наш самолет через полтора часа над Парачинарским выступом или тут же, если мы начнем «дергаться»! Предлагаю совершить плавный маневр скоростью, чтобы выйти из-под перехвата пакистанских летчиков. То есть в течение 10 минут плавно сбросить нашу скорость до 250 км/час.

   Командир - Я могу держать скорость и 200 км/час!

   Я – Командир! Против нас работают МИГ-19 китайского производства. Эти истребители держать скорость меньше 400 км/час НЕ МОГУТ. Мы же летим над горами. Здесь постоянно меняется направление турбулентных потоков воздуха. Для нас будет лучше скорость в 250 км/час.

   Командир – Хорошо! По скорости все ясно. А что, пакистанские локаторщики не засекут того, что мы сбрасываем скорость?

   Я – Командир! Локаторщики ведут наш борт сразу по трем параметрам: курс, высота, скорость. А наша скорость и так меняется постоянно из-за разных встречных воздушных потоков. Давай использовать профессионализм пакистанских локаторщиков в нашу пользу. Предлагаю скорость плавно убавлять, а вот курс нашего самолета и высоту полета НЕ МЕНЯТЬ! Вот пакистанские локаторщики и решат, что их РЛС по показателям скорости чуть-чуть начали «грешить». У них-то внизу температура воздуха под + 45 градусов. А температура в приборных отсеках их РЛС та еще!

   Командир – Владимир! И все-то ты знаешь! Ты, часом ,не Клинскую ли академию ПВО закончил?

   Я – Командир! Про свои академии я тебе расскажу через два с половиной часа в Ташкенте, когда сядем в Тузели. А вот через десять минут ты увидишь пакистанские истребители на индикаторе своего локатора переднего обзора…

   Командир Ил-20 вернулся в пилотскую кабину. Я пытался снова услышать в эфире пакистанских летчиков и локаторщиков. Но, к моему счастью эфир на этой частоте молчал. И, действительно, где-то через 10 минут полета командир нашего самолета увидел на индикаторе своего локатора переднего обзора отметки от пакистанских истребителей. Как я об этом узнал я? Скажу честно, что ни до, ни после того случая я больше не слышал такого образца «командирской лексики». Но, то был, хоть и грубый, но тон победителя: НАШ САМОЛЕТ ВЫШЕЛ ИЗ-ПОД ПЕРЕХВАТА ПАКИСТАНСКИМИ ИСТРЕБИТЕЛЯМИ!!!

   А уже через пару дней – в День Победы я был в наряде по части. Говоря конкретнее – меня поставили дежурным по автобусу. На этом автобусе в часть приехали ташкентские ветераны Великой отечественной войны. И пока не началось торжественное собрание в клубе части, ветераны пустились в пляс прямо на площади перед штабом нашей части. Благо, что из динамиков тут же звучали то вальс, то танго. Как же здорово танцевали эти, уже далеко не молодые ветераны той войны. А я себя поймал на мысли, что вот теперь-то я совершенно по-другому смотрю на этих ветеранов. Только вот никому я не пожелаю проходить через такие «курсы повышения квалификации», что проходил двумя днями ранее в афганском небе…

   А вот что касается добытой мною информации о том, что противная сторона в курсе полетов нашего секретного радиоразведчика, более того, даже пыталась его сбить, то мое военное руководство в Ташкенте, мягко выражаясь, «проигнорировало» все эти данные. Более того, мне было категорически приказано «забыть» об этих случаях. Благо, что я не стал жадничать и честно делился с летчиками ИЛ-20 по всем этим нюансам. Летчики из Тбилиси не стали «прислушиваться» к золотому правилу советской бюрократии: «Есть мнение!» Информация по «утечке» о наших полетах, по попытке пакистанской стороны сбить наш борт уже из Тбилиси была доведена до штаб-квартиры ГРУ в Москве. Тут же началась закрытая проверка по этим инцидентам: «Кто же так «интересуется» полетами самолета-радиоразведчика в афганском небе с военным переводчиком языка урду на борту?» И на этот раз в ГРУ «неприкасаемых» для проверки не было! Проверка началась в мае 1986 года и закончилась уже в июле того же года… арестом печально знаменитого генерал-лейтенанта ГРУ Полякова Д.Ф. Вот так и была поставлена жирная точка в карьере самого крупного советского крота. А вот документальные фильмы про успешные действия советского шпиона в США – Джеймса Эймса – эти фильмы будут, но гораздо позже. Но, без работы нашей маневренной группы в афганском небе никто бы и не стал снимать эти фильмы…

   Совершенно по-другому шла у меня работа на втором для меня самолете-радиоразведчике АН-26 БРК РР. Этот самолет был откомандирован из соединения ВВС СССР в Смоленске и входил в состав 50-го ОСАПа (отдельный смешанный авиационный полк). В основном самолеты этого полка базировались в Кабуле. Вот туда и полетела наша маневренная группа 17 мая 1986 года. После всякого рода коллизий ожидания на ташкентском аэродроме Тузель наша группа в составе: командир – майор Чернышев Юрий Васильевич, я в качестве заместителя командира маневренной группы и сержант срочной службы Турсунов, наконец-то, добралась до Кабула. Майор Вадим Поторочин – выпускник Военного института, который во всю летал в нашей маневренной группе на ИЛ-20 БРК РР в качестве переводчика английского языка, на этот раз с нами не полетел. (Это потом он сам будет командиром маневренной группы радиоразведки, это потом он будет работать «на земле» в Афганистане, но это у него все было после лета 1986 года). Первым до Кабула долетел я, а майор Чернышев Ю.В. и сержант Турсунов прилетели уже на другом ИЛ-76 МД где-то через три часа после меня. На импровизированном военном аэропорте Кабула я ожидал свою маневренную группу и в этот момент увидел двух офицеров в обычной советской форме, но с эмблемами связи. Раз в обычной форме, то значит, что они летят в Союз. А связисты? Может быть, они из «хозяйства Попидченко» - так именовался полк ОСНАЗа, куда и направлялась наша маневренная группа. Разговорились. Да, действительно, эти двое из полка ОСНАЗа; да, летят по своим служебным делам в Союз. Поделился с ними бутылочным пивом, что вез с собою в качестве «гостинцев» в этот самый полк. Не знаю, то ли эти два офицера давно не видели ташкентского пива, то ли я оказался хорошим собеседником или еще что-то, но, взамен и я от них получил шикарный подарок. Эти офицеры дали мне ЗАСовские позывные координирующей группы разведки при штабе 40-й Армии. Ох, как мне пригодились эти самые позывные к концу командировки нашей маневренной группы в конце первой декады июня! Пригодились, да еще как!

    Из числа тех, кто прибывал в Кабул на самолетах, любой может меня спросить: «А как же ты, мил человек, «не загремел» на тамошнюю пересылку?» Да очень просто: сразу же после посадки в наш ИЛ-76 МД зашли несколько офицеров. А вот старшим у них был почему-то военный с погонами прапорщика. Да, действительно все пассажиры нашего транспортного самолета после проверки документов тут же пошли садиться в автобусы с надписью «Пересыльный пункт». А вот мне было предложено дожидаться свою маневренную группу тут же, на территории импровизированного военного аэропорта. Дело в том, что у меня было командировочное удостоверение, выданное мне – заместителю командира маневренной группы на основании директивы заместителя начальника штаба ТУРКВО.

    Помимо беседы с офицерами из полка ОСНАЗа мне запомнился разговор с солдатами-десантниками. Солдаты были одеты не в афганскую форму - эксперименталку, а в привычную выходную не для строя. «Значит, ребята едут на дембель»-, подумал я. И, действительно, это были солдаты, которые возвращались в Союз по увольнению в запас. Спросил одного из них с погонами старшины, что у него сейчас на уме: думы про дом, про скорые встречи или еще о чем? Старшина чуть улыбнулся и сказал: «Думаю о том, что я и мои ребята живыми остались. И даже ранений у нас не было. Повезло!»

   А вот мне самому пришлось ждать афганскую эксперименталку почти два дня. Всем военнослужащим в Афганистане полагалось быть одетым только в одну, экспериментальную на тот момент, форму. А в привычной для Союза форме находиться было категорически запрещено. А пока заместитель полка ОСНАЗа по вещевому снабжению ломал голову – как мне выдать комплект формы: ведь у меня не было на руках аттестата по вещевому снабжению, то я перемещался по Кабулу в тренировочном костюме. Побывали мы в гостях в модуле у летчиков 50-го ОСАПа. Съездили по каким-то делам к посольству СССР.

   А вот, наконец, мы и приехали на кабульский аэродром. Наш АН-26 БРК РР находился на отдельной площадке, что была ближе всего к инфекционному госпиталю 40-й Армии. Запомнилось, что у выхода с этой стоянки на тумбочке всегда лежали пачки сигарет «Охотничьи». То есть, кури – не хочу. Дождей в тот момент в Кабуле не было. А, вот «афганец» задул. Вспомнил тут еще перевод на русский язык название этого ветра – «Ветер, сбивающий с ног мужчину». С ног меня этот ветер не сбил, но лицо в мгновение ока стало обветренным, будто я только что катался на лыжах в Подмосковье в морозный и ветреный зимний день.

   На стоянке специальной эскадрильи помимо нашего радиоразведчика еще стояла пара АН-26 РТ - радиоретрансляторов и один фоторазведчик – АН-30. Радиоретрасляторы очень здорово выделялись своими приемо-передающими антеннами, расположенными внизу под самой пилотской кабиной. Зато фоторазведчик на мой взгляд был самым красивым из всего семейства АН-26. Его приподнятая над фюзеляжем пилотская кабина, громадный фонарь штурмана-фотографа вкупе с плавными очертаниями – все это придавало этому самолету очень красивый, я бы даже сказал, эффектный вид. Нашей маневренной группе разрешалось на стоянке подходить к этим самолетам, но, ни в коем случае не заходить во внутрь этих спецсамолетов. Зато наш радиоразведчик практически ничем не отличался от сотен других транспортных самолетов АН-26. Ну, может быть, пара дополнительных антенн УКВ. И если свой предыдущий самолет-радиоразведчик ИЛ-20 БРК РР я про себя сравнивал с новогодней елкой: тут тебе и насыщенный темно-зеленый цвет ИЛа, и вместо новогодних игрушек всякого рода обтекатели локаторов, фотообъективов и всегда сверкающие на солнце дополнительные антенны УКВ. (Именно эти УКВ-антенны давали эффект повышенной микровибрации, за счет чего и вводился минимизированный налет для членов экипажей самолетов-радиоразведчиков.) Оказывается в ВВС СССР это был один единственный самолет-радиоразведчик, созданный на базе АН-26. А самолетов ИЛ-20 было не меньше 20 машин.

    Наш АН-26 БРК РР был окрашен в серую шаровую краску. В отличие от ИЛ-20 БРК РР внутри салона стояли не аэрофлотовские удобные кресла, а армейские кресла с чашками. И, чтобы сесть в эту чашку обязательно требовалось одевать на себя парашют. И парашют заменял нам мягкое аэрофлотовское кресло. Как говорится: «На войне как на войне». Зато приемники на этом самолете были чуть лучше отрегулированы, чем я не преминул воспользоваться в своих полетах. Еще, что очень запомнилось мне, это запуск двигателей. Я-то поначалу не знал, что у АН-26 не два, а три двигателя. Два основных и третий – пускач. Хотя правильное его название – «ВСУ» (вспомогательная силовая установка). Даже название этого самого ВСУ я запомнил – РУ-19 А 300. И когда летчики запускали ВСУ, то из неё (а она была установлена в правом основном двигателе) вырывалась огненная струя ярко красного цвета метра на 3 – 4. И хотя салон нашего АНа был герметизированным, тем не менее, запах сгоревшего керосина проникал и к нам в салон. Лично мне этот запах сильно нравился. После рулежки наш самолет выходил на исходную позицию и ВЗЛЕТ! При этом надо отметить, что командир нашего АН-26 БРК РР – Дмитрий Шабанов практически сразу же свечой уводил наш борт вверх. Если по своим пилотажным качествам ИЛ-20 по аналогии с автомобилями мне чем-то напоминал наш советский лимузин – первую «Чайку», то мне думалось, что АН-26 будет что-то типа москвича с его постоянной тряской. Да нет. Дмитрий Шабанов вел самолет таким образом, что я и не заметил никакой разницы между ИЛ-20 и АН-26. Никакой тебе тряски, видимой вибрации. И такой тип пилотирования мне очень и очень помогал мне в моей работе с радиоприемниками. Практически ничто меня не отвлекало от выполнения моих задач – поиска и перехвата радиопереговоров в УКВ диапазоне в микрофонном режиме на языке урду. Только в отличие от ИЛ-20, который летал над линией Дюранда со средней скоростью 650 км/час, АН-26 летал со средней скоростью 400 км/час. Здесь весьма уместно еще раз вспомнить, что на ИЛ-20 БРК РР мы успели облетать весь Афганистан вдоль его границ. И на этом самолете мы сделали предварительный отбор: где чаще всего ведутся переговоры в радиоэфире на языке урду в УКВ диапазоне в микрофонном режиме. В полетах на ИЛе удалось выяснить, что на этом языке в этом диапазоне переговоры в основном ведутся в районах афгано-пакистанской границы, примыкающим к афганским городам Кандагар и Джелалабад. Наиболее интенсивно переговоры на этом языке велись в районе города Джелалабад. И на АН-26 мы тоже облетали пол-Афганистана: мы даже садились в Файзабаде, Джелалабаде, Кандагаре и Шинданте. Выполненный ранее на ИЛ-20 БРК РР поиск корреспондентов, общающихся друг с другом в радиоэфире на языке урду, позволил нашей маневренной группе уже на АН-26 БРК РР сосредоточиться в полетах по радиоперехвату переговоров на языке урду именно в районах, примыкающих к Кандагару и Джелалабаду.

    При посадке в Файзабаде мне запомнился взлет оттуда МИ-6. К 1986 году практически у всех этих машин заканчивался назначенный календарь. Эти вертолеты уже во многом не соответствовали жестким требованиям современной войны. Вот и использовали во всю этих ветеранов в качестве грузовиков: где-то рядом с советско-афганской границей на нашей советской территории вертолеты загружались и… короткий, но сложный полет над горами и разгрузка в Файзабаде. И вот МИ-6 запустил свои двигатели. Медленно-медленно его сверхдлинные лопасти основного винта начали вращаться. Я все ждал, когда же диск из лопастей основного винта станет прозрачным, и… не дождался. На взгляд лопасти еще медленно вращались, а вертолет медленно тягуче оторвался от ВПП и также медленно полетел. Правда, прошло немного времени, а уже не было и точки в небе от удаляющегося от аэродрома вертолета.

   Совершенно по-другому запомнилось пребывание в Шинданте. Там мы все заночевали. А перед отбоем вечером пошли в баню к летчикам-вертолетчикам. Оказывается, там каждый день была баня то у вертолетчиков, то у истребителей, то у транспортников. Порядок был такой: первыми идут хозяева бани, за ними гости – экипажи прилетевших самолетов и вертолетов с других аэродромов, а уже потом истребили и транспортники. И, наоборот. Только гости всегда шли вторыми. В этой бане я смотрел на молодых здоровых и крепких ребят. А в голову закрадывались мысли: «Ведь любой из них может в мгновение ока раз и навсегда остаться в горячем афганском небе». Тем более, что накануне, аккурат перед самой посадкой нашего АН-26 БРК РР в Кабуле на самолетной глиссаде из ДШК был сбит МИ-8. Экипаж вертолета – три человека – погиб…

   Боялся ли я летать? Да, конечно. Но, вот это самое чувство, как бы сказать, помягче, «дискомфорта» в основном я ощущал уже на земле после посадки. Потому что прекрасно понимал, что начни я «рефлексовать» во время полета, то я не смогу работать на борту самолета. Тут очень мне пригодилась та школа, которую я получил во время своей срочной службы в ПВО. Нас там хорошо учили: в первую очередь выполни поставленную боевую задачу при любых условиях, а дальше делай что хочешь. И нас – солдат учили действовать не на основе рефлексов, а за счет умения принимать решения. Нас учили ДУМАТЬ, ЕЩЕ И ЕЩЕ РАЗ ДУМАТЬ. Кроме того, не раз нам подчеркивали, что целый полк ПВО может не выполнить поставленную боевую задачу подчас из-за одного нерадивого солдата. БОЯТЬСЯ БЫЛО НЕКОГДА. Вот так и в полетах на радиоразведчике. И если после посадки ИЛ-20 в ташкентской Тузели у меня было время на отдых, то в Кабуле такого не было: после посадки АН-26 с аэродрома мы на армейских попутках добирались до полка ОСНАЗа, обедали, и я шел на КП этого полка. Там я садился за выделенный мне магнитофон, доставал кассеты и свои записи в рабочем блокноте и по-новому начинал расшифровывать и обрабатывать результаты полученных перехватов.

   Здесь я позволю себе небольшое отступление. Во время своей учебы в МГУ я активно занимался спортивной пулевой стрельбой. Более того, я был капитаном нашей команды ИСАА по стрельбе. (Говоря футбольным языком эту должность капитана команды можно было бы сравнить с должностью играющего тренера.) А команда у меня была очень даже неплохой. Наша команда постоянно занимала призовые места в первенстве МГУ. И вот в самом начале очередной зимней сессии наш курс дружно пошел сдавать новый для всех предмет «Использование математических методов в гуманитарных науках». В самом начале семестра нам всем объявили, что предмет необязательный, факультативный и в диплом не идет. А уже к концу семестра объявили, что предмет обязательный и идет в диплом зачетом. Конечно, кое-что мы знали, все студенты зачет получили. Мне же его поставили автоматом. Как это получилось? Читал нам лекции маститый доцент. А при нем был молодой помощник лет под 30, не более. Перед самым заходом в аудиторию для сдачи зачета пошел перекурить. (Тогда можно было курить в старом здании МГУ на Моховой). Накануне, буквально перед самым началом сессии моя команда успешно отстрелялась и заняла второе место по МГУ. Ребята с моего же курса стали меня спрашивать, что как же так получается: у тебя в команде ни одного перворазрядника, ни тем более кандидата или мастера спорта, а твоя команда всегда в призах? Начал объяснять, что на тренировках мы стреляем «черным» патроном с вероятностью попадания 97% из 100%. А на соревнованиях мы используем дорогой патрон с вероятностью 99% из 100%. На своих тренировках мы одеваемся в ватные куртки, а на соревнованиях уже в кожаные. И на тренировках я всегда веду учет по минимальным результатам, а не по максимальным. Перед самой стрельбой на соревновании в инструктаже с ребятами делаю упор на то, чтобы наши студенты выполнили свой добротный минимум, хотя знаю, что за счет более качественных патронов и лучшей формы одежды добротный средний стрелок на соревнованиях сможет дать более высокий результат, чем на обычной тренировке. Мы-то тренируемся два раза в неделю, а чтобы выполнить мастера – надо тренироваться два раза в день. А рядом с нами курил тот самый молодой помощник маститого доцента. Захожу в аудиторию. И тут-то выясняется, что этот молодой помощник в свои 28 лет уже защитил докторскую диссертацию. Что именно он и ведет в МГУ курс по матметодам в гуманитарных науках. Меня к себе подзывает этот самый молодой доктор физико-математических наук, сразу ставит отметку «Зачет» в мою зачетную книжку и говорит: «А знаете ли, Владимир Иванович, что методика, которую вы используете при тренировках и соревнованиях своей стрелковой команды, особенно при вашем внимании к стабильным минимальным результатам ваших стрелков, если эту методику правильно оформить – то можно было бы сразу идти на защиту докторской степени по физико-математическим наукам. Желаю Вам в дальнейшем использовать математические методы в ваших научных изысканиях по востоковедению». Использовал ли я математические методы в гуманитарных науках? Да, использовал в своей дипломной работе. Работа называлась «Развитие университетской системы образования в Индии в 1947 – 1983 г.г.». Для меня было сложно систематизировать разрозненные данные по количеству студентов, по их распределениям по специальностям, по видам получения той или иной ученой степени. Вот здесь-то мне удалось привести все эти разрозненные данные в единый порядок за счет обработки многочисленных цифровых данных именно путем использования математических приемов. Результат не замедлил сказаться. В 1984 году на защите дипломной работе от оппонента мне было приятно услышать, что в данной дипломной работе студента-историка два факта в отечественной науке приведены ВПЕРВЫЕ…

   А здесь Афганистан. Здесь война. Здесь очень простой принцип: «Либо ты противника, либо он тебя». В командировку в Афганистан мне было запрещено даже взять с собою какой-либо словарь. И спросить, если что, не у кого. Вот здесь мне эти самые математические методы в гуманитарных науках очень даже пригодились. Я разбил диапазон УКВ (от 30 до 300 МГгц) вдоль афгано-пакистанской границы на радиостанции 40-й Армии, ВС ДРА, гражданской авиации Афганистана и Пакистана. То есть сразу исключил то, что мне НЕ НУЖНО в моих поисках. В своих записях «на карандаш» во время каждого полета и на ИЛ-20, и на АН-26 я обязательно фиксировал время выхода в эфир, принадлежность, примерное расположение корреспондентов.(То есть я занимался перехватом радиопереговоров духов и их пакистанских, и не только пакистанских соратников). И обязательно после полетов делал расшифровку этих записей для себя же. Потому что в полетах на обоих самолетах я работал сразу на двух радиоприемниках. (Повторюсь, что в первую очередь я искал в эфире речь на языке урду). А после расшифровки своих рабочих записей (особенно во время в командировки в Афганистан) я начинал сравнивать частоту выхода в эфир той или иной сети. Кроме того, по возможности выделял так называемые «хитрые» частоты, где корреспонденты очень редко выходили в эфир, а вот гул от работающего передатчика шел постоянно. 

   Отдельно еще раз надо отметить очень умелую работу всего экипажа нашего АН-26 БРК РР. Во время командировки в Афганистан мне было категорически запрещено делиться с кем-либо полученной информацией, кроме командира нашей маневренной группы – майора Чернышева Ю.В. Больше ни с кем. Зато, что касается организации полетов, то здесь у меня с летчиками АН-26 БРК РР был самый плотный контакт. Очень часто во время полетов по СПУ (самолетно-переговорное устройство) я со своего радиопоста давал команду в пилотскую кабину: «Сеть! В круг!» И командир нашего радиоразведчика ставил наш АН на круг, каждый где-то по 20 минут. Всему экипажу требовалось проявлять максимум своего мастерства, чтобы на минимально допустимой скорости над горами спокойно «нарезать» круг за кругом. А что касается того, что, мол, духи могли нас преспокойно сбить, когда наш самолет подобно гигантской люстре где-то в небесах вращается вокруг «оси мира», то у меня в самом начале моей афганской командировки был перехват сообщения, что «…нельзя сбивать этот борт из Кабула…» Я догадывался, что духи не хотят сбивать наш самолет, который постоянно кружит над их головами, отнюдь не из-за гуманных устремлений. Нет. Духам просто-напросто не хотелось, чтобы в случае поражения нашего самолета-радиоразведчика в районе их базы сюда тут же прибыла бы «поисково-спасательная» экспедиция в виде нескольких СУ-25 или МИ-24. Зато если на ИЛ-20 БРК РР у меня был один новый день рождения, то на АН-26 БРК РР у меня уже было три новых дня рождения. Повезло, что остались целы? Да, конечно. Была у нас удача, было везение. Но, был и жесткий расчет с нашей стороны. Но, как говорится: «Везет тому, кто везёт».

   Во время каждого полета я в первую очередь пытался в радиоэфире найти сеть, где велись переговоры на языке урду. Если первоначально во время своих первых полетов на ИЛ-20 я столкнулся с тем, что в эфире в диапазоне УКВ в микрофонном режиме вдоль афгано-пакистанской границы присутствуют десятки корреспондентов, то путем селекции я отбрасывал и отбрасывал ненужные для моего задания частоты. А уже в Кабуле после дополнительного отбора на своей послеполетной работе на КП полка ОСНАЗа я сумел вычленить три-четыре наиболее важных для радиоперехвата частоты. И уже в самом конце мая я начал находить то, что так долго искал: в эфире прозвучало слово «СТИНГЕР»! Первоначально этот термин прозвучал дважды. А уже к концу срока нашей командировки (наша маневренная группа находилась в Афганистане с 18 мая по 10 июня) мне удалось добыть сверхважные сведения по началу поставок в Афганистан новейших образца 1986 года РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ПЗРК «СТИНГЕР».

   Есть два метода рассказа про противника. В одном противник всегда преподносится чуть ли не дегенаротом со всеми вытекающими последствиями. Другой – реальный, где показывается, что любой противник есть противник: хитрый, жестокий и коварный. В моем случае противник открыто говорил в эфире на языке урду. Но! Перед тем, как начать диалог на языке урду на этой частоте по пять-десять минут регулярно какой-то молодой афганец что-то бойко докладывал на языке пушту. Здесь надо отметить, что языки урду и пушту совершенно не схожи друг с другом. Слова одни и те же, а построение предложений, грамматика совершенно разные. На пушту я мог понимать только отдельные слова, но безо всякого смысла. У меня уже были определенные наработки по нужной мне частоте на языке урду. Притом весьма серьезные. А вот что говорилось на пушту, этого я, хоть убей, понять не мог. На мое счастье в полку ОСНАЗа в Кабуле служил лейтенантом мой сокурсник по ИСАА при МГУ Василий Теселкин. Вот он-то являлся референтом-переводчиком языка пушту. Командир нашей маневренной группы договорился с ЗОРом полка, чтобы Василий Теселкин перевел нужный мне этот монолог на языке пушту. Василий перевел. Оказывается, это был отчет какой-то фабрики по количеству шерсти, которую состригли с овец. Не знаю, комментировал ли Василий в полку ОСНАЗа полученные мною данные на языке пушту по остригу овец кочевниками-пуштунами. Не знаю. Да только майор Чернышев Ю.В. после перевода по этой самой шерсти стал вдруг очень хмурым. Зато я был доволен. Во-первых, хоть пуштуны постоянно кочуют со своими многочисленными отарами по пастбищам Пакистана и Афганистана, но никогда они не стригли овец именно в районе афгано-пакистанской границы. Тем более в зоне постоянных боевых столкновений в годы афганских событий. Во-вторых, даже если бы это и был реальный отчет по количеству состриженной шерсти, то этот отчет шел бы в КВ-диапазоне: ведь в горах УКВ волны распространяются исключительно в зоне прямой видимости. «Значит,- пришел я выводу,- этот монолог является своего рода «музыкальной заставкой». То есть, чтобы отвлечь внимание потенциального радиоразведчика-шурави перед началом важных переговоров в радиоэфире на языке урду духи «пускают дым», или, короче говоря, «гонят дезу» на данной частоте в виде мифического отчета по количеству шерсти на языке пушту». Отлично! Спасибо тебе, Василий! Твой перевод мне очень помог!

   Собственно говоря, у меня было два дня, когда шла информация по «Стингерам». В первый день я услышал переговоры пакистанских кураторов от разведки с своим «агентом № 1», который жил в собственном доме в небольшом городке в Пакистане у самой границы с Афганистаном. От своих работодателей этот агент получал по радио инструкции, что сегодня, ближе к вечеру ему во двор его дома на машине в коробах из-под сигарет привезут 45! комплектов ПЗРК «Стингер». Агенту № 1 предписывалось за ночь из этих, якобы сигаретных, коробов вытащить 45 комплектов ПЗРК «Стингер», а рано утром помочь загрузить эти ПЗРК уже на другую машину. Агент волновался, чтобы как бы у него не возникли неприятности с местной полицией. В ответ от своих наставников этот агент услышал, что все будет нормально: «В полиции тоже наши люди!» Вот эта фраза про полицию вкупе с информацией по количеству ПЗРК «Стингер» стали для меня своего рода лакмусовой бумагой, что это не «отчет по остригу овец», а фактическое начало поставок ПЗРК «Стингер» с территории Пакистана в Афганистан для вооруженной оппозиции.

    На следующий день во время своего крайнего полета во время командировки в Афганистане я услышал еще более важную информацию. Так же поначалу звучала речь на пушту, а затем… Оказывается из глубины Афганистана для переговоров со своими западными эмиссарами поближе к афгано-пакистанской границе прибыл какой-то афганский полевой командир. (Как я понял, этот командир так и оставался на территории Афганистана). Свое имя он даже в эфире не называл. А вот западные эмиссары (на языке урду) представились ему как «мистер Джардж» и «мистер Гардум». Судя по акценту, один из них был американцем, а второй – англичанином. Полевой командир благодарил этих господ за 45 комплектов «Стингеров». И при этом он сетовал, что как же его безграмотные бойцы сумеют справиться со столь сложной техникой: «Ведь это РАДИОУПРАВЛЯЕМЫЕ РАКЕТЫ «СТИНГЕР», да еще с такой-то системой наведения!» Здесь я должен сказать, что этот полевой командир в радиоэфире в диалоге со своими западными эмиссарами четко назвал частоту «луча подсветки цели» ПЗРК «Стингер» в поддиапазоне УКВ. Но, и сегодня, скажем так, по определенным причинам, я не буду называть этот самый поддиапазон УКВ. В ответ на замечания афганского командира его западные эмиссары сказали, что волноваться не надо. Помимо самих ракет ему еще передаются учебные пособия и тренажеры: «Учитель-11» и «Цезарь-М». Кроме того, сейчас июнь, а начало использования этих ракет «Стингер» против советских самолетов и вертолетов в Афганистане запланировано на осень 1986 года. За три месяца с небольшим его славные муджахеддины успеют освоить эти радиоракеты…

   Ну, вот. Вот я и добыл разведданные стратегического значения. Но, добыть, еще не значит передать. Пока с аэродрома на попутной армейской машине мы ехали до полка ОСНАЗа, я все думал и думал. Вспомнил две истории. Первая – это судьба неизвестного мне прапорщика из Московского округа ПВО. В 1976 году волею судеб я, тогда будучи солдатом-срочником, оказался на хозработах в подмосковном Долгопрудном. (Мы загружали в армейскую машину всякого рода «бой» с камнеобрабатывающей фабрики, что находилась в этом городке: уж очень хорошие полы получаются из гранитной крошки). А прапорщик был чуть-чуть в «приподнятом» настроении: оказывается, он скромно отметил День авиации. Выяснилось, что в годы Великой отечественной войны он служил в авиационном истребительном полку механиком. После Победы остался на сверхсрочную и никуда из авиации уходить не собирался. А его полк из Германии перевели в СССР и из ВВС перевели в ПВО, да заодно дали нового командира. Вот новый командир и начал наводить свой порядок: кого в трибунал, кого понизить в звании. И при этом вел себя далеко не надлежащим образом. Что греха таить: дело доходило даже до всякого рода «мерзостей в быту» со стороны этого нового командира ИАПа. И что могли противопоставить офицеры полка этому зарвавшемуся полковнику, который «сорвался с тормозов»? Вот тогда и решил этот, тогда старшина-сверхсрочник выручать своих фронтовых товарищей. Оформил себе отпуск, приехал в Москву, по партийному билету прошел в ЦК ВКП(б) и доложил в военном отделе ЦК о всех «художествах» этого «аники-воина». Доклад старшины выслушали и пообещали решить этот болевой вопрос. Но! Тут же сказали, что на наведение порядка в этом полку уйдет некоторое время. А пока суть да дело, этот командир полка – целый полковник успеет «стереть в порошок» старшину-сверхсрочника: по уставу в те времена у командира полка были по сути дела безграничные полномочия по отношению к своим подчиненным, да к тому же к сверхсрочнику. Вот и посоветовали старшине перейти в другой вид войск ПВО, и подсказали, где и как ему следует во время отпуска подать рапорт о переводе в другой вид войск ПВО. И стал авиатор зенитчиком. А когда приехала в полк комиссия, командир полка, который еще оставался на этой должности, попытался было расправиться с этим старшиной. Но, для этого горе-полковника сверхсрочник оказался «не по зубам»: в полк был доставлен приказ о переводе старшины в зенитчики. А вскоре и уже бывший командир полка тоже покинул авиацию: решением трибунала он получил все, что заслужил.

   Другая история – это судьба преподавателя с военной кафедры МГУ. На отделении военного перевода военной кафедры МГУ практически все офицеры за редким исключением ходили в общевойсковой форме. И вдруг появляется майор в летной форме. Притом эмблемы были у него именно летного состава, а не наземного технического. Уже когда я был на пятом курсе, а обучение на военной кафедре у нас закончилось на четвертом курсе, то я узнал, что этот майор не служил пилотом, а был авиационным радиоразведчиком. До перевода на военную кафедру он летал на самолетах типа ИЛ-38 над Атлантическим океаном. Добыл два ценных сообщения. Да на его беду в часть, где он служил, прибыли два молодых офицера, чьи отцы занимали высокие посты в МО СССР. Вот эти детки и решили «переписать» на себя результаты деятельности этого майора, а самого майора, что называется, смешать с «пищей богов». Все бы ничего, может быть у этих молодых генеральских деток все бы и получилось, да получился скандал. Это в науке или в искусстве переписать на себя чужие результаты – плагиат. А, вот для силовиков – это «измена Родине», притом без права на амнистию и без срока давности. Отцы – генералы спасли своих деток: ведь они не успели переписать на себя успехи того майора. В общем, от греха подальше деток перевели в другую часть. А вот майору - боевому офицеру предложили продолжить службу на военной кафедре МГУ. Благо, что майор был потомственным москвичом, и у его семьи была квартира в Москве. К тому же у майора тогда же случилась беда: скоропостижно ушла из жизни его супруга. А воспитывать двух сыновей – школяров, мотаясь между гарнизоном и московской квартирой, было бы очень сложно. Как мне поделился этот майор: «Все бы у этих деток – генеральских сынков получилось бы, если бы не моя аккуратность в работе: я очень четко вел фиксацию всех своих радиоперехватов. Кроме того, я никогда не откладывал на завтра письменный доклад о полученных результатах, какие бы тяжелые полеты у нас не были…»

   Еще раз я вспомнил наставления рано поседевших майоров и подполковников с нашей военной кафедры: «Ребята, запомните, что в войсках иногда не очень жалуют военных переводчиков. И, если вдруг вы получите результат, который почему-то покажется сомнительным для вашего прямого руководства, то уж будьте любезны: добейтесь того, чтобы ваши результаты дошли до глаз и ушей вашего вышестоящего руководства!»

   И напоследок я вспомнил слова любимой нашей преподавательницы из ИСАА с кафедры истории стран Ближнего Востока – Фариды Мустафьевны Ацамба: «Ребята. Специальность востоковеда весьма специфична и уникальна. Может так случится, что когда вы будет работе в стране изучаемого языка, то вы окажетесь в данный момент единственным квалифицированным специалистом, который сможет помочь руководству посольства нашей государства избежать того или иного конфуза. То наши, назначенные послами, отставные министры обзовут всех индийцев индусами, то в своей речи посол спутает шиитов с суннитами. Я уж не говорю о ляпах типа предложить на банкете ярым представителям ислама кусочек свинины запить красным вином. К сожалению, и такие вот ляпы были в истории советской дипломатии…»

   Я уже сказал, что после перевода «музыкальной заставки» на языке пушту моим сокурсником Василием Теселкиным командир нашей маневренной группы – майор Чернышев стал хмурым. А причина этой хмурости была довольно банальна: ведь информацию по «Стингерам» я получил исключительно на языке урду. Если я после полетов после короткого перерыва на обед шел на расшифровку своих записей, то Юрий Васильевич шел общаться со своим товарищем – ЗОРом кабульского полка ОСНАЗа – майором Дунаевским. А по имеющимся у этого ЗОРа сведениям выходило, что   в Афганистане нет и не будет «Стингеров». Я уж не говорю, что этот майор – ЗОР ранее попытался у меня уточнить: «У какой «Х» тебя сюда прислал, лейтенант? И на кой черт?» Мой ответ был такой: «Я прибыл в командировку в Афганистан по директиве заместителя начальника штаба ТУРКВО генерал-лейтенанта такого-то. Прикажете передать ему Ваши вопросы?» После такого диалога этот ЗОР ко мне более не подходил. А сомнения командира маневренной группы? Ну, так не он являлся переводчиком языка урду, не он сидел за радиоприемниками.

    По прибытию с аэродрома после нашего крайнего полета на АН-26 БРК РР в полк ОСНАЗа я по-быстрому перекусил, дождался, когда Юрий Васильевич пошел на какое-то совещание к ЗОРу кабульского полка ОСНАЗа майору Дунаевскому, и в качестве временного командира маневренной группы сам отправился на КП полка ОСНАЗа…

   На мою удачу в тот день дежурным по КП полка был капитан-москвич, с которым у меня чуть ранее быстро установились хорошие профессиональные контакты. Мне запомнилось отношение этого капитана к своим солдатам. Как только командир его батальона убыл из Кабула в Союз в отпуск, то этот капитан, получив на время отпуска командира батальона должность ВРИО-комбат, тут же сел выписывать представления на медали солдатам своего батальона. «Понимаешь ли,- говорил он мне,- нашему командиру батальона по большому счету наплевать и на солдат, и на офицеров батальона. Его интересует только собственная карьера. А выписать тому или иному бойцу заслуженную награду – у него нет времени и желания. И пока я ВРИО-комбат, то я выпишу медали «За боевые заслуги» и «За отвагу» своим солдатам и прапорщикам: ведь они-то эти медали заслужили».

    Я не мешкая еще раз прослушал магнитофонные записи со своего крайнего полета на АН-26 БРК РР и подошел к этому капитану-москвичу: «Сергей! Я сейчас за командира нашей маневренной группы. Мне необходимо твое разрешение воспользоваться системой ЗАС для передачи важного сообщения». Ответ: «Владимир! Ты знаешь позывные, к кому хочешь звонить? Ведь я не имею права тебе давать такого рода информацию. И, извини, но, я должен буду просмотреть текст твоей телефонограммы». Позывные ЗАСа координирующей группы разведки при штабе 40-й Армии у меня уже были: я уже говорил, что получил эти позывные по прибытии в Кабул от двух офицеров этого же полка ОСНАЗа еще на аэродроме. Текст телефонограммы мною уже был составлен. Сергей внимательно просмотрел текст телефонограммы и дал «Добро» мне на передачу этой телефонограммы. После того, как я отправил телефонограмму Сергей уже сам подошел ко мне: «Да! Вот это да! Как же ты сумел добыть такую информацию? Да ей же цены нет! Знаешь что? Ты ведь только что из полета. Ты сейчас посиди, подумай и дай вторую, более подробную телефонограмму: многие важные нюансы ты мог сейчас упустить из-за естественной усталости после всех своих полетов».

   (Много лет спустя, уже в 2007 году от одного из непосредственного участников тех событий мне удалось узнать о реакции офицеров координирующего центра разведки при штабе 40-й Армии на мои две телефонограммы, которые я послал по ЗАСу с КП полка ОСНАЗа на этот центр тогда в июне 1986 года. Сказать, что офицеры центра были поражены, значит ничего не сказать: действительно, я оказался первым, кто доложил о начале поставок в Афганистан ПЗРК «Стингер». Да к тому же эти «Стингеры» были радиоуправляемыми и в придачу с кодом наведения. Все бы нечего, да вот только в телефонограммах сообщалось, что все эти сведения были добыты на языке урду. Что тогда сделали офицеры из этого координирующего центра? Сперва-наперво они затребовали из штаба ТУРКВО максимум информации по Вашему покорному слуге. А затем сделали запрос в саму Москву. Этот запрос они сделали в ИСАА при МГУ: а изучал ли этот товарищ когда-либо язык урду? В моем личном деле, которое находилось в штабе ТУРКВО, были данные по моему диплому. Но, только то, что я «референт-переводчик языка хинди». А, вот данные о том, что я еще переводчик и английского языка, и языка урду, эти данные были на вкладыше моего диплома. А копия вкладыша к моему диплому в моем личном деле почему-то отсутствовала. После получения ответа из ИСАА при МГУ, что этот товарищ изучал язык урду в университете, обе мои телефонограммы, как важные спецдонесения, были незамедлительно отправлены из координирующего центра разведки при штабе 40-й Армии по вышестоящим инстанциям, вплоть до Генерального штаба Вооруженных Сил СССР).

   Я прислушался к доброму совету Сергея. Что называется, посидел, подумал. И составил новую, более подробную телефонограмму. При этом вторая телефонограмма была где-то в три раза больше, чем первая. Через полтора часа я отправил на координирующий центр разведки при штабе 40-й Армии уже свою вторую телефонограмму и снова от своего имени. Моя командировка в Афганистан закончилась…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   После командировки в Афганистан уже в июле 1986 года у меня был еще один полет – крайний для меня. На этот раз это снова был ИЛ-20 БРК РР. Но на этот раз особых достижений у меня в полете не было.

    А дальше начался такой период, который легко сравнить с окраской зебры. То черная полоса, то белая. Из Кабула, а вернее из полка ОСНАЗа, наконец-то, только к концу июля в Ташкент была доставлена секретная документация – отчет нашей маневренной группы по результатам полетов на АН-26 БРК РР. Что же вы думаете? Из нашего отчета руководство кабульского полка ОСНАЗа изъяло! все мои донесения по ПЗРК «Стингер». Мол, не было такого дела и точка! Благо, что у меня сохранились мои черновики, в которых мог разобраться только я. (Вообще-то это было небольшое отступление от правил, но это были мои рабочие записи, да к тому же без штампов секретности). Восстановил я отчет по «Стингерам», подчеркнув, что эти ПЗРК – радиоуправляемые. Не забыл указать и частоту «луча подсветки цели». Пролетел август и в самом начале сентября в нашу бригаду ОСНАЗа по мою душу прибыл начальник разведывательного управления ТУРКВО – генерал-майор Р.. Почему-то я сразу обратил внимание, что брюки генерала украшали лампасы и… ласы. А звезды на его генеральских погонах скорее соответствовали по размеру маршальским, а, отнюдь, не генеральским. Этот генерал с пеной у рта доказывал мне, что «Стингеров» в Афганистане не было, нет и не будет! Что всю эту информацию по «Стингерам», оказывается, по его словам я «понапридумал»!

   После такого вот генеральского разноса уже от командования бригады ОСНАЗа в Ташкенте мне было предложено убыть в очередной отпуск. Благо, что я, как выяснилось в управлении кадров ТУРКВО, имел право на полновесный отпуск. Да к тому же у меня в конце августа родилась дочка. Мне самому хотелось проверить свое здоровье на предмет гепатита: а у меня появились такие подозрения по этому вопросу. Так что дел в отпуске у меня хватило. В московской клинике я прошел полновесное обследование на предмет гепатита, там же получил нужные, весьма дефицитные на то время препараты. Препараты я получил своевременно: лечение прошло успешно.

   Перед самым отъездом в отпуск из Ташкента в Москву я передал майору Поторочину, который летал со мною в качестве радиоразведчика английского языка на ИЛ-20 БРК РР, несколько «хитрых» частот. Это были те частоты, которые я наблюдал часто в эфире в районе, примыкающим к афганскому Джелалабаду: на них изредка звучала речь на хорошем английском языке, но большею частью был только слышан гул от работающего передатчика. В конце сентября на АН-26 БРК РР Вадим Поторочин уже в качестве командира маневренной группы совершал полеты в Афганистане. Я в это время был в отпуске в Москве. Командир АН-26 БРК РР - Дмитрий Шабанов, с которым я летал в мае-июне, в начале сентября того же года убыл по замене в Союз. Майору Чернышеву Ю.В. присвоили звание подполковник и,… на некоторое время отстранили от полетов на радиоразведчике. Вместе с майором Поторочиным на борту был и новый член маневренной группы – солдат срочной службы из нашей ташкентской бригады ОСНАЗа. Этому солдату оставалось проучиться в ташкентском инязе до получения диплома переводчика чуть меньше года, да вот на тебе – призвали в армию на целых два года. Таковы были некоторые реалии советской действительности. Вадим посадил этого солдата в его первом полете на радиоразведчике на отдельный радиопост и дал команду: не заниматься поиском новых радиосетей, а только слушать те самые «хитрые» частоты. Наш АН-26 должен был совершить посадку в Джелалабаде. Летчики четко по приводному радиомаяку джелалабадского аэродрома вывели свой самолет на этот аэродром. И вдруг перед самой посадкой выясняется, что летчики промахнулись: и ВПП под другим углом в отличие от джелалабадского аэродрома; и у самолетов, которые находились на наземных стоянках, красовались не красные звезды советских ВВС, а «венки» пакистанских ВВС. Ба! Да это же Пешавер! Оказывается, что наши пакистанские «друзья» включили на приводном маяке пешаверского аэродрома частоту джелалабадского аэродрома, да к тому же с очень большой мощностью. Наши летчики набирают высоту, разварачиваются и пытаются взять курс на Джелалбад, да не тут-то было: перед нашим АН-26 БРК РР встает стена зенитного огня. Выбор для всех, кто на борту АНа невелик: либо падай подбитым, либо сдавайся в плен. А заполучить в плен целый советский самолет-радиоразведчик – ой, хороша будет охота! Что же делать? Сдаваться нельзя, погибать тоже нельзя – останутся на земле останки самолета с нашими звездами; а как преподнесут прилет на пакистанскую территорию советского радиоразведчика наши пакистанские «друзья», кто его знает?

   Внезапно нужный нам ответ дали пакистанцы, сами того не ведая. «Майор, майор!!!- внезапно закричал тот самый солдат с английским языком, которого майор Поторочин посадил, что называется на «всякий пожарный», на те самые «хитрые» частоты, полученные от меня, - Поступила команда зенитчикам прекратить огонь. На взлет идут два F-16. Этим истребителям дана команда принудить нас к посадке на этом аэродроме». Получив по СПУ уже от Вадима Поторочина столь нужную информацию летчики нашего АН-26 БРК РР тут же развернулись в сторону афганского Джелалабада, прошли над замолчавшими зенитками, резко сбросили высоту и, что называется «на брюхе» с минимальной скоростью ушли от «гостеприимного» пешаверского аэродрома. Вот такой новый пятый день рождения получили наша маневренная группа радиоразведки в тот сентябрьский день…

   Во второй половине октября после отпуска я вернулся для прохождения службы в Ташкент. Здесь меня ждало повышение воинского звания и… отлучение от оперативной работы. Числился я-то бригаде на должности командира взвода. Вот я и стал полновесным взводным. Не знаю, от кого получал «ценные указания» мой командир роты, но он почему-то попытался «построить» меня, как молодого солдатика. Не получилось у него это дело: я-то Присягу принимал куда ранее, чем мой ротный.

   В общем ситуация была такова, что генералу виднее, а этот переводчик что-то там намудрил: раз генерал – целый начальник разведуправления Округа сказал, что в Афганистане «Стингеров» НЕТУ, значит НЕТУ! Вот на таком фоне «дружественного» со стороны ряда офицеров бригады ОСНАЗа отношения к Вашему покорному слуге в середине ноября я пошел к оперуполномоченному Особого отдела КГБ СССР при нашей ташкентской бригаде и затребовал срочной аудиенции уже с руководством Особого отдела КГБ СССР ТУРКВО. В Особом отделе Округа у меня состоялась насыщенная беседа с начальником одного из подразделений этого Отдела – подполковником КГБ СССР Ю… . На мое счастье этот подполковник был выходцем из структур ПВО. Потому что речь на этой беседе шла о возможном поражении нашего самолета с официальной делегацией во главе с президентом СССР Горбачевым М.С. во время следования этого борта в Индию через воздушное пространство Афганистана и Пакистана. Я высказал свои соображения, что наш правительственный самолет может быть сбит во время пересечения афгано-пакистанской границы. Вот для этой самой цели и «придержали» начало использование ПЗРК «Стингер» в Афганистане разработчики этого чудо-оружия – господа американцы. Далее я говорил, что далеко не факт, что против нашего литерного самолета будут использованы ПЗРК того или иного типа, а может быть использование истребительной авиации Пакистана. И при удачном для наших западных «друзей» исходе дела все их СМИ во всю глотку начнут кричать, что это гордые афганские муджахеддины сбили самолет ненавистного им советского лидера с помощью американских ПЗРК. Еще я указал, что коридор для международных пролетов над афгано-пакистанской границей не столь уж широк – всего десять км в ширину, что пакистанские локаторщики хорошо отслеживают полеты наших самолетов в афганском небе, а пакистанские истребители умеют хорошо летать на своих самолетах. Подполковник меня внимательно выслушал и спросил: «Старлей, а какую ты академию ПВО закончил? Я-то и училище ПВО в свое время закончил, и десять лет прослужил офицером ПВО. За 30 минут своего доклада ты не сделал ни одной ошибки по тактике войск ПВО. Я-то поначалу думал, что придет какой-то гуманитарий, который ракету от зенитки отличить не сможет, а здесь профессионал, настоящий офицер ПВО. Как ты умудрился в ОСНАЗ попасть?» Пришлось объяснить, что я срочную служил в ПВО, два раза был на полигоне и год с лишним был чертежником при штабе корпуса и штабе Армии ПВО, а уже после МГУ попал переводчиком языка урду в ОСНАЗ. «В таком случае, - сказал подполковник, - твой доклад сегодня же уйдет из Ташкента в Москву по назначению. Спасибо тебе за службу и удачи!»

   Официальный визит советской делегации в Индию прошел благополучно с 25 по 28 ноября 1986 года. Оба перелета правительственного ИЛ-62 М через воздушное пространство Афганистана и Пакистана без каких-либо последствий.

    А уже 29 ноября на траверзе Кабул – Джелалабад на высоте 6.500 м над уровнем моря был сбит АН-12 советских ВВС. Самолет входил в состав 50-го ОСАПа. В тот день этот самолет вез группу офицеров ГШ ВС СССР из Москвы в Джелалабад для участия в специальной наземной операции. И пассажиры, и все члены экипажа этого самолета погибли.

   Здесь я должен сказать, что сегодня во многих справочниках дается информация, что в США был разработан только один вид ПЗРК «Стингер» - образца 1981 года с единой системой наведения на основе инфракрасной головки наведения. При этом и сегодня в этих справочниках подчеркивается, что это уникальная головка самонаведения: и на тепловые ловушки среагирует, и делает этот комплекс всеракурсным. Могу сказать, что наша маневренная группа радиоразведки летом 1986 года в афганском небе добыла информацию по ПЗРК «Стингер» - образца 1986 года. То есть и сегодня в вышеупомянутых справочниках говорится, что с 1981 года начал выпускаться ПЗРК «Стингер» с модернизированной инфракрасной головкой самонаведения. Суть модернизации? По большому счету – это фильтры, которые могут позволить ракете «Стингер» отличить реальную цель от тепловых ловушек, которые выстреливает в данном случае наш самолет или вертолет. Что остается за бортом всех этих справочных изделиях? Это то, такой тип ПЗРК может применяться исключительно на догонных курсах, и что вероятность поражения таким ПЗКР на круг составляет в среднем 15 – 20 %. То есть это – ОДНОКАНАЛЬНЫЕ ПЗРК «Стингер» с модернизированной головкой самонаведения. А вот РАДИОУПРАВЛЯЕМЫЕ ПЗРК «Стингер» - это штука была куда серьезнее и… страшнее! В 1992 году я узнал, что где-то в июле 1986 года всех офицеров кафедры РЭБ (радиоэлектронной борьбы) Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского отозвали из отпуска на службу. Им была объявлена Директива Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. По данной Директиве (а в основу Директивы, оказывается, были положены мои телефонограммы по ПЗРК «Стингер», которые я послал по ЗАСу из кабульского полка ОСНАЗа на координирующий центр разведки при штабе 40-й Армии в конце первой декады июня того же года) офицерам этой кафедры РЭБ предписывалось в самые сжатые сроки найти эффективный способ защиты наших самолетов и вертолетов от радиоуправляемых ракет «Стингер». Офицеры кафедры РЭБ определили:

-данные ПЗРК «Стингер» с радиоуправлением на основе «луча подсветки цели» - ДВУХКАНАЛЬНЫЕ;

-что когда стрелок-оператор видит цель, то он захватывает радиоприцелом цель и производит пуск ракеты. Ракета идет к цели по «лучу подсветки цели». Это первый канал наведения;

-что при «подводке» ракеты «Стингер» по «лучу подсветки цели», что называется, на «пистолетный выстрел» к цели, в дело вступает инфракрасная головка самонаведения, которая идет на тепловое излучение двигателей. Это второй канал наведения;

-за счет применения ДВУХКАНАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ наведения ракета ПЗРК «Стингер» может поражать объекты и на встречных курсах;

-что вероятность поражения цели ракетой с ДВУХКАНАЛЬНОЙ СИСТЕМОЙ наведения может доходить до 95 % на круг.

   Офицеры кафедры РЭБ для защиты от РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет «Стингер» предложили использовать их же самую сильную сторону - систему радионаведения по «лучу подсветки цели». Благо, что им стала известна частота «луча подсветки цели» - она так же была указана в Директиве ГШ ВС СССР. Офицеры этой кафедры довольно быстро справились с поставленной задачей и выдали специальное Предложение. Суть Предложения была такова:

-известна частота «луча подсветки цели» в поддиапазоне УКВ;

-мощность радиоприцела на ПЗРК «Стингер» относительна мала;

-мощность радиостанций, установленных на наши самолетах и вертолетах на порядок, если не два, выше, чем у радиоприцела «Стингера»;

-при полете наших самолетов или вертолетов на малых высотах, в том числе при посадке или взлете, на наших бортах должна будет АВТОМАТИЧЕСКИ включаться широкополосная помеха в этом поддиапазоне УКВ. При этом должно будет использоваться только базовое радиооборудование наших самолетов или вертолетов;

-ракета «Стингер» при приближении к нашему борту из-за мощной широкополосной помехи в известном поддиапазоне УКВ, которую будут выдавать самолетные/вертолетные радиостанции УКВ, обязательно будет уходить в сторону от нашего борта;

-даже если головка самонаведения и захватит тепловой излучение от работающих двигателей, то при дополнительном развороте ракеты к нашему борту она будет ломаться от чрезмерных перегрузок.

   Я не знаю, каким именно образом был оформлен и тем более выполнен «Бюллетень» по широкополосной помехе в поддиапазоне УКВ на основе использования базового радиооборудования на наших самолетах и вертолетах (в авиации любые доработки именуются таким термином). Но, факт есть факт: с ноября 1986 года по лето 1987 года духи пустили около 100 РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет «Стингер» по нашим самолета и вертолетам в Афганистане. А уже к лету 1987 года по указанию американских наставников программа по применению РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет «Стингер» в Афганистане БЫЛА СВЕРНУТА! Что называется, до «лучших времен». Причина? Из 100 пущенных РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет «Стингер» в Афганистане с осени 1986 года был сбит только один самолет – АН-12 29 ноября 1986 года под Джелалабадом. Предположительно он был сбит РАДИОУПРАВЛЯЕМЫМИ ПЗРК «Стингер» на встречном курсе. Никакой другой вид ПЗРК не смог бы быть действенным на высоте 6.500 м над уровнем моря: инфракрасные головки самонаведения любых типов ПЗРК не смогли бы захватить тепловое излучение от работающих двигателей на такой высоте. Даже если стрелок ПЗРК и находится на относительно высокой горе. А вот предварительное целеуказание по приближению нашего АН-12 к «зоне пуска» этих ракет афганские стрелки-операторы ПЗРК «Стингер» образца 1986 года могли получить по рациям от пакистанских локаторщиков: иначе у этих духов не было бы времени для перевода этих ПЗРК на пусковой режим.

 Да, потери есть потери. Людей не вернешь. По всей видимости система активной широкополосной помехи на этом самолете не была включена на большой высоте.

   Зато во всех остальных случаях эти РАДИОУПРАВЛЯЕМЫЕ ПЗРК «Стингер» оказались бездейственными против наших самолетов и вертолетов в Афганистане. Как я сказал чуть ранее: программа по использованию в Афганистане РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет «Стингер» к лету 1987 года была СВЕРНУТА!

   Но, это было потом. А, вот у меня продолжалась идти череда то белых, то черных полос. В конце января 1987 года новый командир нашей ташкентской бригады ОСНАЗа (предыдущий ушел в запас) предложил мне убыть в длительную командировку в комендатуру Ташкента. При этом я должен был оставаться в списках своей части. Для части это был плюс: с бригады снимали один из нарядов по патрулированию Ташкента. Для меня же было несколько больше плюсов: это и нормированный рабочий день, это близко к квартире моей жены. А, пожалуй, самое ценное для меня было то, что рядом с комендатурой была расположена детская молочная кухня, к которой приписали мою крохотную дочку. Разумеется, я согласился.

   А вот в конце февраля того же года у меня состоялся нелицеприятный разговор с оперуполномоченным Особого отдела при нашей бригаде ОСНАЗа. Особист «случайно» оказался возле комендатуры. Объяснил, что меня ждут большие неприятности: видите ли я был в Афганистане, добыл там информацию по ПЗРК «Стингер», но, «забыл» об этом факте доложить. Я тут же вспомнил: как «потерялся» мой доклад по «Стингерам» при отправке его по секретной почте из кабульского полка ОСНАЗа в нашу ташкентскую бригаду; как целый начальник разведуправления Округа в сентябре 1986 года с пеной у рта доказывал мне, что «Стингеров» в Афганистане не было, нет и не будет.

   Я посоветовал этому особисту получить специальный допуск и просмотреть мои спецдонесения, которые я по ЗАСу в конечном итоге пересылал из Кабула через координирующий центр разведки при штабе 40-й Армии в Москву. До конца своей службы в Ташкенте этого особиста из нашей бригады я больше не видел.

   Зато в самом начале марта на территории своей бригады ОСНАЗа (из ташкентской комендатуры я в тот день приехал в свою часть для получения зарплаты) лоб в лоб сталкиваюсь с двумя офицерами из московского подразделения 9-го управления КГБ СССР. (9-е управление КГБ СССР в 1987 году – это предшественник современной российской ФСО). Оказывается, что эти офицеры прибыли по мою душу. Мне они поведали, что после моего специального доклада в Особый отдел КГБ СССР ТУРКВО в ноябре прошлого года информация о возможном поражении нашего литерного самолета при его пролете над афгано-пакистанской границей была НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО переслана в Москву. На основе этой информации была разработана специальная программа по предотвращению возможного поражения правительственного самолета. Так же мне сказали, что только наша маневренная группа ОСНАЗа летом 1986 года добыла информацию по началу поставок РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ПЗРК «Стингер» и, самое главное – частоту «луча подсветки цели». Никакие другие виды разведки нашей страны не сумели добыть таких сведений!

   Про спокойную службу в комендатуре Ташкента скажу так, что служба там была интересной, более того - «Жизнь била там ключом!» Относительно недавно, уже в десятые годы нынешнего столетия у меня была конфиденциальная беседа с представителями одной из силовых структур современной России. Так вот, выяснилось, что один из эпизодов моей службы в ташкентской комендатуры в качестве позитивного примера попал во все закрытые учебники этой силовой структуры. Только вот при довольно подробном описании того, скажем так, поучительного случая почему-то моя фамилия там отсутствует…

ПОСТСКРИПТУМ

    Многие могут меня спросить: «А, почему Вы, Владимир Иванович, раньше не вспоминали и не рассказывали о своих полетах?» Причин было несколько. Назову две из них. Первая причина – это те же самые «Стингеры». Известно, что с лета 1986 года по февраль 1989 года США поставили вооруженной афганской оппозиции 3.000 ракет этого типа. Всего было использовано около 100 ракет. А куда делись остальные 2.900 ракет? Так они остались в Афганистане. И существовала гипотетическая вероятность того, что узнай духи об истинной причине возникновения ахиллесовой пяты этих РАДИОУПРАВЛЯЕМЫХ ракет, то эти духи – сегодняшние талибы смогли бы организовать и тяжелый регламент, и контрольно-восстановительный ремонт этих комплексов. И с куда большим удовольствием вместо наркотиков они начали бы перекидывать через теперь уже таджико-афганскую границу на территорию бывшего СССР эти ПЗРК. А сегодня? Сегодня уже много раз и в наших, и в зарубежных СМИ говорилось, что на поставленных афганской оппозиции в 80-е года прошлого века ракетах «Стингер» произошло окисление групп контактов. То есть, все эти комплексы пришли в полную негодность и восстановлению НЕ ПОДЛЕЖАТ!

   Вторая причина может показаться несколько субъективной. Так уж получилось, что мне удалось узнать, что тогда же в 80-х годах прошлого века при обработке моих спецдонесений из них была изъяты данные, что эта информация была добыта на языке УРДУ. Заодно была изъята и моя фамилия. И не летали в Афганистане майор Чернышев, майор Поторочин, сержант Турсунов, Ваш покорный слуга. И летчики обоих самолетов самолетов-радиоразведчиков не летали с нашей маневренной группой радиоразведки в Афганистане. Летом 1987 года, когда я уже подписывал обходной лист в своей бригаде ОСНАЗа в Ташкенте, то от одного из «доброжелателей» - офицера бригады я узнал, что в конце 1986 года летчики тбилисского ИЛ-20 БРК РР получили «Удостоверения участников боевых действий. (Тогда они назывались «Льготные удостоверения). А уже весной 1987 года у них эти Удостоверения изъяли: мол, не было у летчиков ИЛ-20 БРК РР никаких боевых полетов в Афганистане. И баста!

   Как сегодня у этих летчиков обстоит дело с Удостоверениями – не знаю. Но факты вещь упрямая! По сей день никто из нашей маневренной группы радиоразведки, ни летчики обоих самолетов-радиоразведчиков не получили «официального признания» за эти полеты. НИКТО! Оказывается, там «летали» исключительно «дети лейтенанта Шмидта». По докладам таких вот «детей» духи в Афгане в радиоэфире общались исключительно на АГЛИЦКОМ языке. Любой может сказать, что вы все летали не за наградами. Да, мы выполняли боевую задачу. И мы выполнил её! А, в таком случае заслужил награду - получи! И лично я летал в Афганистане ни для того, чтобы долгие годы сталкиваться со всякого рода «фантазиями», которые на поверку оказывались низкопробными инсинуациями. И ведь эти «фантазии» уже в последнее время почему-то стали касаться и моих домочадцев. Могу повторить, что для силовиков переписывание на себя чужих заслуг – это статья «Измена Родине». На эту статью не распространяются срок давности и амнистия. То же самое касается и всякого рода «помощников» этих «детей лейтенанта Шмидта». Только в этом случае статься называется «Пособничество изменникам Родины».

    Конечно, как историку мне было бы интересно узнать: так кто же «летал» вместо нас в Афганистане. Но, как боевому офицеру – НЕТ! Этим «детям лейтенанта Шмидта» скажу только одно: «БОГ ВАМ СУДЬЯ!» А молчал я долгие годы, потому что начнись проверка по таким вот «детям лейтенанта Шмидта» в 90-е или в нулевые годы, то была высокая вероятность крупного скандала в наших силовых структурах. А, я как историк прекрасно знаю, что последствия такого вот скандала для силовых структур могли быть непредсказуемыми. Сегодня возможность такого скандала СВЕДЕНА К НУЛЮ.

   После выхода в свет в газете «Совершенно секретно», № 10, 2012 статьи «Стингер для Горбачева» я прочитал много всякого рода комментариев по этому эпизоду в истории нашей страны. (Статья была написана на основе моих данных). Суть большинства комментариев сводилась к тому, что НЕ НАДО БЫЛО СПАСАТЬ ГОРБАЧЕВА М.С.. Сегодня многие вспоминают Горбачева М.С. с отрицательными эмоциями. И при этом не хотят вспоминать о своем отношении к генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Горбачеву М.С. в том 1986 году. Лично я отношусь к Горбачеву М.С. как к человеку, которого я спас. Это же относится и к Шеварнадзе Э.А. Он тоже летел на том самолете в ноябре 1986 года, когда правительственный ИЛ-62 М вез правительственную делегацию СССР для участия в официальном визите в Индии. Многие комментаторы не смогли или не захотели прочесть, что в вышеуказанной статье упоминается Евгений Максимович Примаков, тогда только будущий глава СВР России, он же будущий премьер-министр России. Он тоже летел на этом самолете. А как быть с «другими официальными лицами», которые были рангом пониже, и тоже летели на правительственном самолете? Как надо было поступать с экипажем нашего самолета? Что, получается так, что эти господа- комментаторы задним числом советуют сегодня не спасать кого-либо на этом самолете? Время все расставляет на свои места. В конечном итоге историография каждому определит свое место в истории. Только вот не стоит сегодня недавнюю историю своей страны рассматривать исключительно с позиции отрицательных эмоций!

   Не так много на свете людей, которые за свою жизнь спасли хотя бы одного человека. Лично я горжусь тем, что у меня десятки крестников с того правительственного самолета – все пассажиры и экипаж.

   С некоторых пор, вернее с 2009 года мои знакомые, товарищи меня спрашивают о моем отношении к результатам рейда маневренной группы под командованием майора Сергеева Е.Г в январе 1987 года под Кандагаром. В ходе рейда этой группе СПЕЦНАЗа удалось добыть несколько ПЗРК «Стингер». Отвечаю: «Как может относиться уважающий себя человек к боевым успехам своих товарищей по оружию? Исключительно с чувством глубокого уважения!» Вероятно, что группа Сергеева Е.Г. в этом рейде добыла ОДНОКАНАЛЬНЫЕ ПЗРК «Стингер». Но, добыть в боевом рейде ПЗРК «Стингер» с клеймом «MADE IN USA» - это ДОРОГО СТОИТ! Я рад, что хоть и с громадным опозданием, и, увы, к глубокому сожалению, уже только посмертно, но Сергееву Е.Г. присвоили ГЕРОЯ!

   А вот к автору фильмов про рейд группы СПЕЦНАЗа в январе 1987 году – к Логинову Евгению Леонидовичу у меня есть два замечания. Эти замечания относятся к стилистике этих фильмов. Первое замечание: не стоило преподносить в своих фильмах афганских духов НАИВНЫМИ ДО БЕСПЕЧНОСТИ. Особенно при транспортировке ими важных военных грузов, типа ПЗРК «Стингер». На войне все учатся военному делу очень быстро. И наши солдаты, и противная сторона. Позволю себе привести пример из собственного опыта.

   В июне 1986 года мне удалось перехватить переговоры в радиоэфире афганского командира со своим западными эмиссарами (именно в этом диалоге афганский командир проговорился про то, что новые ПЗРК «Стингер» это РАДИОУПРАВЛЯЕМЫЕ РАКЕТЫ, и назвал частоту «луча подсветки цели»). После окончания диалога с этими господами он сам не ушел из эфира. Этот командир по радио начал руководить переброской 45 комплектов ПЗРК «Стингер» через относительно открытый участок между горными склонами на афгано-пакистанской границе. Судя по всему, ширина этого открытого участка не превышала 500 м. Только по команде этого афганского командира группа духов в 2 – 3 человека, не более, каждый со своим комплектом ПЗРК бегом пересекали открытый участок. Остальные и на этой, и на той стороне выполняли задачу по боевому охранению каравана. Следующая группа духов начинала перебежку исключительно по команде афганского командира, не раньше. Все эти действия проходили днем, примерно в 13 часов по местному времени. И не было никаких демаскирующих факторов, тем более каких-либо мотоциклов.

   Второе замечание у меня к фильмам Логинова Е.Л. – это рассказы американских поставщиков «Стингеров». Лично у меня сложилось такое ощущение, что еще чуть-чуть и эти благочестивые пожилые американцы, ну, впрямь каждый Санта-Клаус, не хватает только оленей и каждому по бороде, начнут вещать с экрана, что это, мол, они в основном занимались поставкой всякого рода гуманитарной помощью для гордых афганских муджехеддинов. А немножко ПЗРК «Стингер»? Так это только для того, чтобы уберечь эти караваны с гуманитарной помощью от ударов коварных шурави с воздуха. Это сегодня американские силовики пытаются для нашей страны выступать в роли «заклятых» друзей. А четверть века назад они с помощью ПЗРК «Стингер» руками афганских духов очень рассчитывали поставить 40-ю Армию на колени. НЕ ВЫШЛО!

   Осенью 1995 года я был на праздновании юбилея общества афганских ветеранов «Герат». Мероприятие проходило в доме культуры АЗЛК возле станции метро «Текстильщики». Перед началом концерта была, как и полагается, официальная часть. И вот на этой официальной части предоставили слово американскому ветерану Вьетнама. Он через переводчицу представился Джоном Смитом, лейтенантом ВВС США в отставке. В своей речи Джон Смит попытался рассказать о ветеранском движении в США. И как только этот американский ветеран начал говорить, то я уже не обращал внимания на содержание его речи. Что-то очень до боли знакомое я услышал в интонации этого американского ветерана, в его тембре голоса. У каждого человека к юности вырабатывается только ему одному во всем мире присущий почерк. На каком бы языке и шрифте он не писал бы. То же самое и речью. У каждого человека только свои тембр голоса, интонация. То же самое, на каком языке он не говорил бы. И тут я понял: «Да это один из тех самых западных эмиссаров, чей диалог с афганским командиром я слушал по радио в июне 1986 года при переброске через афгано-пакистанскую границу 45 комплектов ПЗРК «Стингер». Только тогда он говорил с афганским командиром на урду, а здесь, на этом мероприятии – на английском». После концерта началась фуршетная часть мероприятия. И уже где-то в середине фуршетной части я подошел к этому «лейтенанту ВВС США» и обратился к нему на английском языке:    «Мистер орел!» Почему орел? Да, потому что американские полковники носят на своих погонах не звезды, а именно орла.  Смотрю – сработало! Джон Смит заулыбался, я бы даже сказал, расцвел. Продолжаю: «Скажите, пожалуйста, в июне 1986 года на траверзе Джелалабад – Кабул на афгано-пакистанской границе у Вас какой был позывной - «Мистер Джардж» или «Мистер Гардум»? В мгновение ока все благодушие исчезло с лица этого лейтенанта/полковника США. У меня было такое ощущение, что передо мною стоит боксер, который только что на ринге пропустил хлесткий удар ниже пояса, да к тому же после гонга. От ярости этот Джон Смит даже побелел. Надо отдать ему должное: этот ветеран умел держать себя в руках. Где-то секунд через тридцать – сорок он сумел выдавить из себя: «ТАК ЭТО БЫЛИ ВЫ?!» После чего он стремительно покинул наше мероприятие. Продолжать беседу с ним на улице я не счел для себя нужным…                                             

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

   Прошли годы. Я и сегодня сам себе задаю вопрос: как же все-таки удалось мне тогда в июне 1986 года добыть информацию по началу поставок РАДИОУПРАВЛЕМЫХ ПЗРК «Стингер» и частоту «луча подсветки цели» к ним? Ведь вероятность найти такую информацию была еще меньше, чем найти иголку в стоге сена. Возможно, что мне помогло хорошее знание языка урду. Возможно, это была удача, было везение. С большим чувством признательности я вспоминаю закадровый текст, озвученный Ефимом Капеляном в фильме «Семнадцать мгновений весны», особенно слова про «Случай» в жизни разведчика». Для себя эти фразы я применил в отношении того, что только у меня одного были сведения по РАДИОУПРАВЛЯЕМЫМ ПЗРК «Стингер». Когда все совпало и повезло, и когда вероятность удачи была ничтожно мала…

   «Один в поле не воин». Лучше не скажешь. Я был не один. Это члены нашей маневренной группы. Это летчики обоих самолетов-радиоразведчиков, готовых поделиться своим летным пайком и при необходимости подставить свое плечо.

   Но, еще были люди, которые в моем очерке «остались за кадром». А без них, возможно, у меня мало что получилось бы и в этой жизни, и во время моих полетов в Афганистане. Это мои мама, отец, отчим. Это моя супруга. Это мои близкие друзья – Саша Мигачев и Рафаэль Садретдинов. К сожалению, оба очень рано ушли из жизни.

   Мне очень повезло в жизни. У меня много хороших наставников и учителей. Я получил у них хорошее образование. Без такой подготовки я вряд ли прошел в афганском небе через «Огонь и воду». Жизнь есть жизнь. Время берет свое. Не все мои учителя и наставники сегодня с нами. Но, я их всех помню, и для меня они по-прежнему живы.

   Это мои школьные учителя: Капиталина Георгиевна Остякова – моя первая учительница; Кулеманова Александра Ивановна – учитель хинди; Зарубина Софья Михайловна – учитель хинди; Гравицкая Ольга Тарасовна – вела в нашей школе пение; Давыдов Анатолий Николаевич – учитель черчения.

   Это офицеры 726 ЗРП ПВО: подполковник Демченко Юрий Алексеевич – командир полка; майор Хенин Валерий Алексеевич – начальник штаба полка; майор Слесарев и капитан Золотарев. (Конечно, у этих офицеров в дальнейшем были другие, более высокие воинские звания, но я называю их звания на тот период, когда под их руководством с осени 1975 года начинал осваивать воинское дело).

   Мои преподаватели в ИСАА при МГУ: Жмотова Ольга Дмитриевна – преподаватель языка урду; Зубков Анатолий Николаевич – преподаватель языка хинди; Солнцева Нина Ивановна – преподаватель языка хинди; Аксенов Анатолий Иванович – заведующий кафедры индийской филологии; Павлов Владимир Иванович – заведующий кафедры истории стран Южной Азии; Ацамба Фарида Мустафьевна – преподаватель кафедры истории стран Ближнего Востока; Шифра Иосифовна Шварцберг – преподаватель английского языка. Раков Николай Ефимович – тренер МГУ по пулевой стрельбе; Акимова Нина Андреевна – преподаватель биологического факультета  МГУ.

   Это и офицеры – преподаватели военного перевода с 31 цикла военной кафедры МГУ: полковник Лаврентьев С.В., майор Гаража А.В., капитан Мельников А.В..

   А, вот через «медные трубы», только именно в кавычках, уже после афганских полетов мне помогли пройти мои старшие товарищи: полковник ВДВ Маргелов Александр Васильевич - Герой России; полковник ВВС Назаров Борис Калустович – заслуженный военный летчик России; Савушкин Дмитрий Данилович – ветеран разведки; генерал-лейтенант Суетин Александр Иванович; генерал-лейтенант Ткачев Борис Петрович – соратник Королева С.П.. Они помогли мне достойно пройти через эти «медные трубы», выдержать всякого рода коллизии и выстоять.

   Завершить это очерк мне бы хотелось известным девизом, только я позволю сказать его своими словами: «В афганском небе в 1986 году я сделал все, что смог. Кто сможет – пусть сделает лучше!»

Источник