Детство титана

             I

Как дамба между двух морей

Кавказа горные хребты

Взмывали высотой своей,

Восторгом гордой красоты

К лазури, сини поднебесной.

С протяжной, мелодичной песней

Давно здесь жили дети гор,

Как ласточки, лепя в ущельях

Свои жилища, до сих пор

В древних легендах и поверьях,

Античных мифов старины

Эти края освящены.

Огонь когда-то Прометей,

Олимпа воли вопреки,

Принес подарком для людей,

Чтоб их от холода спасти.

Зевс был разгневан, заковал        

В горах Кавказа бунтаря,

И каждый вечер почем зря

Печень его орел клевал.

Здесь Аргонавты морем шли

За золотым руном в Колхиду,

И говорят, его нашли,

Свершая подвиг в лучшем виде.

Медея - дочь царя Ээта -

Им помогла в затее этой.

Мерани - быстрый конь крылатый

В мечтах, легендах вдаль скакал,

И витязь в шкуре здесь когда-то

На нем под облака взметал.

Окутан древностью суровой,

Здесь каждый город в бурях дней

Упорно возрождался снова

После непрошеных гостей.

Здесь были римляне и греки,

Неся разруху, смерть, полон,

Кровавые свершал набеги

Мир древний с четырех сторон.

Парфяне были, Сасаниды,

В Иберию арабы шли,

Царь-град на Западе Колхиду

В границы заключал свои.

Монголы дважды ураганом

В руины Картли превращали,

Соседи - Турция с Ираном-

Не раз набеги совершали.

Один из первых Христианство

В четвертом веке этот край

Принял. С завидным постоянством

Ему был верен, через край

За веру кровь здесь проливалась,

С землею жертвенно мешалась,

Да так, что та уж не плодила -

(Легенды повествует нить),

И население решило,

Что землю надобно отмыть

От крови, и когда отмыли

Удивлены премного были:

Так мало здесь земли осталось.

Лишь горы молча вверх взмывались.

После паденья Византии

Картлийский православный край

Терял опору, и лихие

Приходят времена. Прощай

Мечта о сильном государстве.

На юге Турция, Иран

Уже грозили: либо рабство,

Не хочешь? – принимай Ислам!

С надеждою на север взоры

Безвыходно народ бросал.

Там перейти лишь только горы,

Сосед могучий простирал

Свои великие просторы.

Где Православный звон светло

Церковный веси колыхал,

Так Царь Грузинский под крыло

И тень Российскую вступал.

И к девятнадцатому веку,

Хоть не без трения сторон,

Грядет уже иная веха

В тот Закавказский регион.

Менялись векторы и планы,

Как это ты не называй,

Ослабло Турции с Ираном

Влияние на этот край.

                  

                     II

С землей летело наше солнце

В межгалактических пространствах.

В тот век, что «золотым» зовется,

Вошло в поток «протуберанцев» -

Пассионарных излучений.

Незримо, в несколько мгновений,

Он россыпью частиц своих

Детей родившихся отметил,

Даже никто и не заметил

Эту особенность у них.

Когортой славных музыкантов,

Прозаиков, поэтов век

Был знаменит;  этих талантов

В России русский человек

Щедро из недр своих рождал.

Духовный путь свой начинал

Здесь Гоголь. И в своей поэме

Он в первой части описал

Ад человека проявлений.

Чистилище – вторую часть -

Он сжег, запутавшись совсем,

А в третьей части, между тем,

В рай должен был уже попасть

Его улучшенный герой.

Как оказался, непростой

Путь очищенья человека,

Так много низменного в нем,

Ведь до сих пор, которым веком,

В аду инстинктов мы живем.

В терзаниях души Толстой,

В своих исканьях смысла жизни

Путь беспокойный, непростой

Избрал, и вплоть до тризны

Все думал, в чем же суть

В миру страданий человека,

И почему он век от века

Найти не может к счастью путь.

Граф был от церкви отлучен

За то, что отвергал догматы,

Считал, что заповеди святы.

И пять из них включает он,

Развив, в суть своего ученья,

В нем главным – «Злу непротивленье»,

Уже как собственный догмат

И принцип, выстраданный духом.

Герой романа Пьер Безухов

Был близок разделить сей взгляд.

Несовместимость идеала

С реальной жизненной фактурой

У размышляющей натуры

Мучений множество рождало.

И Достоевский подмечал

Все эти жгучие вопросы.

В своих героях он искал

Коллизии да перекосы,

И постоянную борьбу

Между добром и злом. Ему

Религиозные исканья,

Сомненья, совести страданья

Были близки и самому.

Трактуя остро, глубоко

Суть духа, совести, свободы,

Он понимал как нелегко

Понять натуру и природу,

И шлюз присущего добра

В людях открыть не на мгновенье,

И как все та же красота

Ведет в искусах к преступленью.

Он диалектик, метафизик

Неистовым чутьем своим

Свободе духа панегирик

Сложил, но перед ним

Вновь бездною раскрылась

Проблема выбора добра.

Ведь тут же чертом проявилась,

Перехлестнувшись, тема зла.

Добро, навязанное воле,

Уж не является добром,

Легко с досадою и болью

В этом запутаться во всем.

Релятивист, апокалиптик,

В России зреющий нарыв

Переродиться в страшный ВЗРЫВ -

Он предсказал как аналитик.

Мечты о справедливой жизни,

По духу внутренней свободе

Были к великой укоризне

У самодержцев не в почете.

Не зря век звался «золотым»,

Под занавес, иные люди – дела

Должны явиться вместе с ним,

Взявши решительно и смело

Ответственность за этот взрыв.

До них Россию под обрыв

Герцен, Белинский, Чернышевский,

Гоголь, Толстой да Достоевский

Незримо, косвенно вели.

А после них уже пришли,

Смену общественных формаций

Обосновав, большевики,

Им оказалось все с руки:

И воплощенье деклараций,

Индустриальные рывки,

Подъем невиданный в стране

С победой славною в войне.

Естественно, что те из них,

Кто в деле ярко проявился,

В краю особенном родился,

Явленьем из сторон двоих.

Один из Картли родом был,

Другой был из Колхиды родом.

Как появился и как жил,

Как посвятил себя народу,

Теперь пойдет у нас рассказ,

Он поучителен для нас.

            III

Итак, Картлийская земля,

На ней дорог пересеченье,

Соединяющих моря.

Через Цхинвалское ущелье

Проход в Российские просторы.

Здесь городок старинный Гори

Между Лиахви и Меджуду -

Притоков у реки Куры,

Вокруг разбросаны аулы,

Да в небесах парят орлы.

А в центе крепость Горисцихе-

Форпост скалистого холма.

Во времена большого лиха

Здесь эта горная страна

Сражалась, люди погибали,

Погибших под фундамент клали,

Бывало, что и всю семью.

Выходит, крепость защищали

Здесь даже мертвые в бою.

С отменой крепостного права

Пришла эпоха капитала

И в Закавказский регион.

Известной вольницею он

Был знаменит непонаслышке.

Здесь каждый взрослый и мальчишка

Цену свободы понимал.

Национальный феодал

Не беспредельничал с народом,

Ведь тот в отчаянье кинжал

Пустить мог в дело, а природа-

Гор перевалы, скал наросты,

В них затеряться очень просто.

Год 78-й,

              того же века,

Гори, грузинская семья.

Грядет рожденье человека

Под Рождество, ведь вся земля

Христа в то время вспоминает,

Его рожденье отмечает.

Отец, Виссарион – сапожник,

Нес крест семейный на плечах.

В своем он деле был художник,

Немногословен, грусть в глазах.

В то время редкость, в самом деле,-

Бесо умел писать, читать.                 (Бесо – уменьшительное имя от Виссарион.)                

Отрывки мог из Руставели

По памяти он рассказать.

Он знал четыре языка,

Не без налета романтизма

Душа сапожника была

С известной долей практицизма.

Жена его, Кеке,крестьянка,               (Кеке - уменьшительное от имени Екатерина.)

Тоже ему она под стать,

Была набожной христианкой,

Читать умела и писать.

Оставшись рано сиротою,

К труду приученная с детства,

Она решительной рукою

Сыну старалась с малолетства

Любовь к учебе прививать,

Чтоб смог священником он стать.

Была у ней мечта такая,

Мечта крестьянская, святая.

Ребенком третьим был Сосо,              (Сосо - уменьшительное от имени Иосиф.)

Георгий брат и Михаил,

Родившись, каждый мало жил.

Переживали мать с отцом,

Болезненным и этот был.

Болеет тифом он в два года.

Мать отправляется в Арбо

Молиться за него в село.

И исступленно просит Бога,

Чтоб жизнь ребенку сохранил,

Болезнь Иосиф победил.

В четыре года вновь болеет,

Оспа – зараза в те года

Его лицо не пожалеет,

Оставит метки навсегда.

В шесть лет  еще напасти

Пришли, свалились на Сосо,

Опять он к своему несчастью,

Теперь травмировал плечо.

Суставы воспалились сильно,

До заражения крови,

Молилась снова мать обильно:

Всесильный Боже - помоги!

Болезнь Иосиф обуздал,

Хоть проболел он и прилично,

Но локтя и плеча сустав

Подвижность потерял частично.

Детство и улица - две темы,

И в них друзья, и в них враги,

И между этими и теми

И драки,  и задор игры.

У взрослых в праздники затеей

Были кулачные бои,

А у детей они свои

Не только в праздники, скорее

Обычным это было делом,

Задаче отвечало в целом

При воспитании ребят.

Чтоб были стойкими душою,

Ведь сколько лет Кавказ объят

Был беспощадною войною.

Дрались частенько меж собою,

А верхний Гори – победней -

Сражался с нижним, часто споря:

Команда чья из них храбрей?

Синяк, царапина – не горе,

Скорее, доблесть на лице.

Сосо, встречая на крыльце

С разбитым носом, мать ворчала,

Но в то же время понимала,

Что это жизнь, и той поры

Таков был нрав у детворы.

Хоть невысок, рука с дефектом,

Он не последний в кураже,

Был независим, и притом

Имел достоинство в душе.

Бесо сапожник был от Бога

И обувь знатную тачал,

Он, расширяясь понемногу,

Себе помощников нанял,

Уже двоих, но производство

Заводов, фабрик приходило,

Промышленное превосходство

Частных умельцев потеснило.

В Тифлисе Адельханов мощно

Сеть предприятий разместил,

И рынок обуви он прочно

Не выпуская, захватил.

А мелким кустарям остался

Лишь обуви ремонт в удел.

И частник, хоть не разорялся,

Убытки все-таки терпел.

Ведь на ремонте, если честно,

Не пожируешь, как известно.

Бесо и раньше позволял

С друзьями посидеть в харчевне,

С песней задорной и напевной

Один, другой тост поднимал,

Цитировал им Руставели,

Бывало, что до ночи пели.

Беседы долгие велись

О том, о сем, вообще за жизнь.

О том, что мол, Кеке упрямо

В дела религии и храма

Сына упорно направляет,

Она никак не понимает,

Что сын сапожника стезю

Должен такую же иметь,

А не псалмы в фелоне петь.

- Я правду, Яков, говорю? -

Так к крестному он обращался

И долго пьяный возмущался.

Когда достаток в доме был,

Домохозяйкою Кеке сидела,

За домом, маленьким смотрела,

Да и Бесо немного пил.

Но понемногу все менялось,

Заказ уже не тот имел

Виссарион, доходы понижались,

И чаще он в стакан смотрел.

Пришли в дом грубые скандалы

И драки матери с отцом.

Однажды их ребенок малый

В защиту матери ножом

Бесо чуть было не поранил.

И после тумаков и брани

Он, на ночевку убегая,

Дней несколько в соседский дом,

Боялся, горестно вздыхая,

Встречи с рассерженным отцом.

Когда читаешь откровенья

В воспоминаньях детских лет,

А после те произведенья,

Где вроде бы и дан ответ

На цельность образа героя,

Ты понимаешь, что не стоит

В вопросе этом доверяться.

Полярность мнений, может статься,

Тебя запутает совсем.

Надергать фактов между тем

Можно из всяких откровений.

Потом в угоду установке,

Создать о человеке мненье,

Все передернув очень ловко.

Жестокость Сталина корнями

Еще из ранних детских лет,

Представят подло перед нами

Как выпавший ему билет

Природной черствости и злобы,

Происхожденьем из утробы

Низкой и грубой; и отец, мол,

Его жестокий алкоголик

В детстве озлобленно порол,

Вот вам и жесткий параноик,

Уродом в этот мир пришел.

И то, что птиц он из рогатки

Стрелял мальчишкой иногда,

Потом проекцией – догадкой

На репрессивные года,

Накроют, горестно вздыхая,

Вот, мол, история какая.

Но вот что очень интересно:

Уинстон Черчилль, как известно,

Потомок герцогского рода,

Не выходцем был из народа.

За тупость, лень в английской школе

Не раз нещадно порот был,

Он в мемуарах говорил,

Что было время, поневоле,

И сам не зная почему,

По стойке смирно становился.

Как изменился он в лице,

Когда сам Сталин появился

На  заседанье во дворце,

В том Белом Ливадийском,

С уверенностью олимпийской.

И как со знанием он дела

Переговоры вел умело.

И даже там, потом в Потсдаме,

Он не поддался на шантаж,

Ведь потирая свои длани,

И с бомбой атомной в кураж

Он - Черчилль с Рузвельтом впадали,

Но их и здесь переиграли.

Уинстон Черчилль – верный пес,

Всегда на страже капитала

Стоял, и в степени немалой,

Лукаво в головы занес

«Глобастым» интеллектуалам

Суть современных демократий,

Как лучшего из всех понятий,

Где тот же самый капитал

Так хищно, нагло правит бал.

Есть параллель еще одна:

На детство, шаловливость,

Она по-своему важна,

Чтобы понять несправедливость

Людского мнения, молвы,

Такое сплошь у нас, увы!

Отец последнего царя

Страною правил хоть неплохо,

Но шла о нем молва не зря,

Что был он груб и выпивоха.

Как в поговорке про козу

Порол он сына Николая,

Держал за уши на весу

Другого, вроде с ним играя.

Ведь старший сын балбесом рос

И вызывал недоуменья,

Но видно мало было розг,

Приняв страны правленье,

Он умудрился все профукать-

Державу, жизнь своей семьи,

Принявшей смерть в расстрельных муках –

Бездарно, что не говори.

Когда читаешь дневники

Монарха будущего, Коли,

- Убожество! -  тут поневоле

Воскликнешь. Как ему с руки

Было описывать чаи,

Встречи, катанья, посиделки,

Где нет ни чувств, ни размышлений,

Души, каких-либо движений!

А если посмотреть проделки

Ребенка Ники и юнца,

Вопросов много без конца

Недоуменных возникает.

Пикуль его изображает

В детстве жестоким сорванцом,

Неадекватным живодером,

Имеющим упрямый норов.

Это при всем еще при том,

Что нелегко воспоминаний

Найти, свидетельств, описаний

Детских наследника годов.

А из тетрадей – дневников

Непросто отыскать в печати

Начальные его тетради.

Когда ж объявлен был святым,

Он вовсе стал неоспорим.

Уж как-то это очень кстати!

Как странно! Одному,

Потомку герцогского рода,

Кто ввел «холодную войну»

Как принцип обихода.

Кто в Индии творил разбой,

А в Африке не без его участья,

С колониальною войной

Несла народам «счастье»

Колониальная страна,

«Кровь – деньги», в этом вся она.

И вот почти по всей Европе

Он в бронзе памятно отлит,

Поныне как политик в топе,

Как победитель знаменит.

Другому почести иные.

За то, что развалил Россию

За то, что так бездарно правил,

Престол, в конце концов, оставил –

Был возведен он во святые.

Потом -  Гражданская война,

И тут Британия страна

К нам заявилась интервентом

Привычно пользуясь моментом.

Кликуша Черчилль призывал

В зародыше душить Советы,

Ведь он прекрасно понимал,

Какие капиталу беды

В сути своей они несут.

С Георгом пятым предадут

Семью и братца Николая,

Семейка та еще – святая.

Россия – дивная страна,

Одни сплошные парадоксы,

Все те же вечные вопросы,

Да необычная судьба.

Того, кто вытащил тебя

Из хаоса, повел к свободе,

Кто посвятил всего себя

На службу русскому народу,

Кто вопреки и всем и вся

Страну поднял, ее прославил

И ядерную мощь щита

После себя он ей оставил,

За то, что не дал воровать,

Предателям страну угробить,

Тебя, Россия, оболгать

И очернить смогли сподобить

Его и сделанное им

Так лицемерно и блудливо.

Был далеко он не святым,

Но это все несправедливо.

Теперь у нынешних властей,

Миллионеры у кормушки,

Россией правят без затей,

Грызут, как мелкие зверушки

Ее природное сырье –

Откаты, взятки, да ворье.

Россию каяться давно

Упорно призывают,

Ее виновной называют

За то, что не легла на дно

В постперестроечном угаре.

Пыхтят, как бульки в самоваре,

Неймется нашим Новодворским,

Сванидзе Коле, Ганапольским.

За то, что не было и было,

Винят за все ее ретиво:

И за войну, и за террор,

Колхозы, и голодомор,

Репрессии и до сих пор

В Прибалтике лелеют

О компенсации мечты,

Мол, оккупировала ты,

Россия нас таких незрелых,

Таких пушистых три сестры.

Поляки действуют умело:

Признала все - таки расстрел

Россия польских офицеров.

Как это президент посмел?

Так и посмел, таких примеров

Уже немало – торг уместен!

Плевать, что не совсем он честен.

Не только  торговать сырьем,

Историей давно торгуют,

Весьма умело, в ус не дуют.

Так «россиянцы» и живем.

А каяться нам есть за что,

Те люди, что страну подняли

И возвеличили ее,

Так гнусно, подло оболгали.

Давно в долгу неискупимом

Мы все находимся пред ними.

Нас постоянно всех уводят

От этой сути, и пока

С нами валяют дурака,

Святых монархов нам находят.

Мы будем в этой чехарде,

Да в постоянной череде

Страны развала находиться.

Ну, нечем нам за них гордиться.

         IV

Шло время, рос Иосиф,

Мать вся в заботах и трудах,

Решает множество вопросов.

Сын – это все, в своих мечтах

Желает, чтоб Сосо учился,

Что бы священником он стал.

В семь лет Иосиф поступал

В Гори в УЧИЛИЩЕ ДУХОВНОЕ,                          

Старанье матери огромное.

Но так как плохо все же знал

Русский язык Сосо грузин,

Не распахнулась перед ним

Возможность начинать учебу.

И время не терялось чтобы

Договорилась мать с детьми

Домовладельца Черквиани,

Чтоб помогли Сосо они

Язык осилить и  старанья,

Сосо конечно, приложил,

Так в первый раз он удивил

Природным даром окружавших –

Отличной памятью своей,

А позже многих его знавших,

Так же соратников, друзей.

Сам Черквиани был священник,

Видя способности Сосо,

Что он прилежен, не бездельник,

Помимо прочего всего,

Своим ходатайством помог

Сосо в училище учиться.

В свою же очередь тот смог

При поступленье отличиться.

В подготовительный второй

Зачислен класс он был с успехом,

Знаний хватило ему с верхом.

И вот осеннею порой

Он в девять лет идет учиться,

Ученики как говорится,

Год отучились без него,

Такие же подготовишки

Разных священников детишки.

Он новичок и сын Бесо –

Сапожника, да прачки,

Вполне могли возникнуть драчки.

Жестоки все-таки бывают,

Дети не любят чужаков,

В свой круг не сразу допускают

Тех, кто приходит из низов.

Им не прощают их изъяны,

Травмы различные, да раны.

Ведь у Иосифа слегка

Была проблемною рука.

Но, несмотря на свой изъян,

Он как гасконец – Дартаньян,

Хоть и тщедушный в теле с виду,

Но не давал себя в обиду

И вот что очень интересно:

О его детстве, как известно,

Не раз историки писали

И очень часто утверждали,

Что вышел он из нищеты,

Семейных, грубых неурядиц…

Здесь по велению мечты

Мать навела на сыне «глянец».

Сын на учебу в первый раз,

Заходит франтом неким в класс:

На нем кавказский архалук,        (Архалук - мужская и женская верхняя распашная  

Широкий кожаный ремень,           одежда у народов Кавказа)

Картуз серьезный набекрень,

Да сапоги на нем не вдруг –

Отца естественно подарок

И красный шарф еще вдобавок.

Как вам такая нищета?

Ведь это позапрошлый век,

В России в эти времена

В лаптях ходила голытьба,

Да и не каждый человек

Позволить мог себе учебу,

Хоть как-то выйти в люди чтобы.

Так через год Иосиф стал

Уже учеником реальным.

Как он учился, успевал?

Известно, что листом похвальным

По окончанью награжден.

Но это позже, а пока,

Посмотрим мы издалека,

Что представлял собою он

Подростком, как сформировался

И чем он в детстве увлекался?

В деталях мелких скрыта суть,

Они подчас важнее фактов,

Нам надобно на них взглянуть

Без эмоциональных актов.

Наверно, в детстве был романтик,

Как многие в горах Кавказа,

Сосо когда еще был мальчик

От старших слышал он рассказы,

Легенды о героях славных,

Кто угнетенных и бесправных

Брал под защиту, воевал

С несправедливостью, да с честью,

Подчас за это умирал,

И уходил в былины песней.

Так в третьем классе он мечтал

Стать писарем и людям

Писать их жалобы, прошенья

В его незрелых представленьях

Это подвижничеством будет.

И волостным быть старшиной

Мечтал по-детски он красиво,

Чтобы хозяйскою рукой

Порядок справедливый

Хотя бы в волости своей,

Но навести бы для людей.

Уже в те юные года

Несправедливость ощущала

Его незрелая душа

И романтически искала

Возможность, как ее уменьшить,

Помочь обиженным, утешить.

А в первом классе, как и все

В «лахти» играл он и в «чилику», («Лахти» - народная игра, где  инвентарь кожаный пояс.)

Восторга было много, крику        («Чилика» - одно из грузинских названий чижика)

На переменах, и во всей красе

Сосо команда выделялась.

В воспоминаньях подмечалось,

Что как – то он уж в те года

Само собою выдвигался

В играх, учебе или дрался

Стремился первым быть всегда.

Быть первым в играх и учебе

Это естественный позыв.

Каждый из нас самолюбив,

Но лидером стать чтобы

Нам часто что-то не хватает,

В игры свои судьба играет.

Он на занятиях серьезен,

Конечно, был религиозен.

Немалую в ту пору роль,

В его учебе мать сыграла,

Сын был мечта, надежда, боль –

Мать в строгости его держала.

Она из кожи лезла вон,

Чтоб сыну дать образованье,

И ежели ленился он,

Его порола в назиданье.

Совсем не главным это был

Стимул к учебе и старанью,

Уж очень рано к разным знаньям

Он страсть и тягу проявил.

Ни родовитость, ни богатство

Не получил Сосо в удел,

И все же, на свое он счастье

Великолепный плюс имел.

Феноменальнейшая память

Глубже усваивать предмет

И мысль пытливую направить

На суть проблемы, на ответ,

Ему позволила успешно.

В училище он был, конечно,

Поэтому одним из ярких

И лучшим из учеников,

Старался делать без помарки

Заданья, и всегда готов

К уроку, если спросят.

В том или ином вопросе

Его врасплох не захватить.

Сосредоточенную нить

Темы урока скрупулезно,

Легко умел он удержать.

Не зря внушала ему мать:

Учиться надобно серьезно!

Лидер, он если настоящий

Нрав независимый имеет,

Он и всегда вперед смотрящий,

Да и по жизни много смеет.

Заискивать да лебезить не будет,

Держит с достоинством ответ

И если прав, то не уступит,

На то он и авторитет.

-От Петергофа в Петербург

Кто скажет, что за расстоянье?-

Преподаватель, как-то вдруг,

Спросил Иосифа, тот знанье

Вопроса четко осветил,

Ему учитель возразил:

-Ответ не верен!- но Иосиф

Знал твердо, что он прав

Заспорил и не уступал.

Так в этом, все-таки, вопросе

Черту конфликта преступил,

Был в правде тверд, не уступил.

Январь шестого, Иордань –

Праздник Крещения Христова,

Служба прошла в такую рань,

А после выступленье хора.

Оконской церковки строенье,

Собрался хор на песнопенье

Под колокольный ее звон.

Сосо в его составе был.

Праздник к концу уж подходил,

Когда вдруг сверху фаэтон

Лихо по улице промчался,

Народ в испуге расступался,

Удар в толпу, и крик, и стон.

Попал мальчонка под колеса,

Возница пьян, кураж – в итоге

Ему он переехал ноги

На скорости большой с откоса.

Опять Сосо не повезло,

А может, это знак судьбы,

Всего разбитого его

Пришлось отцу в Тифлис вести.

Так, не закончив первый класс,

Попал надолго он в больницу,

Какой-то глупый тарантас –

Все кувырком, как говорится.

Отец, конечно, очень злился,

По наущению Кеке

Сын стал учиться черти где.

Выходит так, что и разбился

В связи с учебою пустой.

Что там мудрить, судьбы простой,

Как и отец, он удостоен,

Тем будет в жизни он устроен.

Читать умеет и писать,

А большего ему не надо –

Останется со мною рядом,

Отцу он будет помогать.

Бесо уже к тем временам

То в Гори, то в Тифлисе жил,

Места себе не находил,

Чаще заглядывал в стакан.

Сам он на фабрике работал,

У Адельханова «трубил»

И кто бы что ни говорил,

Как-то не вяжется здесь что-то:

Что он последней пьяню был.

В те дни трудились очень много

Двенадцать, более часов.

Порядок ввел, конечно, строгий –

Штраф был за пару пустяков.

Вряд ли хозяин Адельханов,

Заботясь о своем кармане,

Таких работников терпел,

Ведь выбор он большой имел.

В работе, в девятьсот шестом

Иосиф – революционер,

Явно историю с отцом

Имел ввиду он, как пример.

В Тифлис уехал, разорившись,

Сапожник, строя свои планы

На фабрику, где Адельханов

Успех имел, разукрупнившись,

Деньжат достаточно скопить,

Чтоб бизнес собственный открыть.

Но заработок пролетарский

Ему позволил мало-мальски

Существовать, а чтоб скопить.

Пришлось об этом позабыть.

Так, подлечившись, стал Иосиф

С отцом на фабрике трудиться,

Нитки наматывал на спицы.

Тут много не задашь вопросов,

Мети полы, да на подхвате будь,

Смотри внимательней на жуть

Условий, да нелегкий труд,

Как матом на тебя орут.

Такое тут подчас узнаешь,

Что и врагу не пожелаешь.

То он в училище учился,

Теперь на фабрике трудился.

Разительный такой контраст

След сильный должен был оставить,

И впечатлений, мыслей пласт,

Определенный строй составить.

Сосо, здоровьем не блиставший,

На фабрике зачахнуть мог,

В учебе здорово отставший,

Какой же этому итог?

Мать забирает его в Гори,

Как не противился Бесо,

Какое не было бы горе,

Ее любимый сын Сосо

Должен опять идти учиться.

И в девяностом, в сентябре,

Так и должно было случиться,

В том же училища дворе,

Вновь первый класс на построенье,

Было ли, не было волненье,

Воды немало утекло.

Совсем не тем уж был Сосо,

Да и Крещенское несчастье

Прошло ему не без следа,

Его заносит иногда –

Походка изменилась, страсти

Чтоб у детей не разжигать,

Он начинает избегать

Игр беззаботного веселья,

Читать, читать, читать

Теперь сильнее увлеченье.

И надо бы еще сказать,

Он стал яснее понимать

Жизнь тяжкую простого люда,

Все с той же фабрики, оттуда.

С огромным рвением учиться

Иосиф снова начинает,

Теперь гораздо больше знает

О жизни, каково было трудиться.

Преподавательский состав

Сосо старанье, увлеченность,

Конечно, сразу замечал,

Его прилежность, устремленность.

Лавров – учитель - поручал

Раздачу книг ему, как «заму»,

Сосо «глотал» их неустанно,

А как псалмы он вслух читал!

Настолько вдохновенно!

На тренировку непременно,

Пред допуском к церковной службе

К нему вели из классов старших,

По прошлогодней, старой дружбе,

Учеников его узнавших.

И на торжественных молебнах

Как главный клирик выступал,

И службу вел великолепно,

И  всю ее на память знал.

За пару лет усвоив ноты

По ним свободно пел, читал,

Случалось, часто замещал

Он регента в его заботах.

Имел высокий он дискант,

Пел соло и дуэтом пел,

И певческий его талант

На все училище гремел.

Хор, тренируясь, исполняет

Песни, духовные псалмы,

Смиренье это прививает,

Богобоязнь, от суеты

Благоговейно отстраняет.

Однообразье удручает,

И все-таки, Иосиф смог

Добиться разрешенья,

Пришел к инспектору с прошеньем,

Чтоб тот в училище помог

Иметь возможность исполнять

И светские произведенья.

Инспектор смог его понять.

И вот экзарха позволенье

Совет учебный получил

И время выделил. Разлив

Звучных, народных песен,

Он был, конечно, интересен,

Хоть иногда, но раздавался

В училище. Так постарался

Иосиф светской песней

Разнообразить интересней

Процесс учебы, дух казенный –

Сделать его поувлеченней.

Четыре класса – все отлично,

Как ни звучало б это громко,

Но совершенно необычно

Для пролетарского потомка.

Не из духовного сословья,

А гордость школы, вот те на!

И хоть он не блистал здоровьем,

Себя он отдавал сполна.

Как-то уж очень все красиво,

Приторно – лестно, хоть и мило.

Сосо, способный, окрыленный

И музыкально – одаренный -

НО ЭТО, ИЗВИНИТЕ, БЫЛО!

В учебе был максималистом,

Романтиком, идеалистом.

Но суть не в этом, дело в том,

(Это проявится потом),

Что всей душой впитав культуру

И музыкальную натуру,

И корни своего народа,

Он, одаренный от природы,

Обрел потенциал духовный

И эстетический, огромный.

Мелодия и хоровое пенье,

Экстаз духовного волненья

В нем гармонично закрепились,

Любовью к опере явились,

После, совсем не показной,

На постановке на одной

Десятки раз он мог бывать,

И как эстет переживать.

И театральная культура

В нем широтою проступала,

Его духовная натура

Разрядки часто в ней искала.

Сына «поповскую карьеру»

Отец надеялся прервать,

В Тифлис его с собой забрать.

Жена, строптивая без меры,

Стояла твердо на своем –

Учиться должен сын ее.

Виссарион тогда решает

Семью деньгами наказать,

Своей он помощи лишает,

Теперь-то будут они знать

Кто, все-таки, в семье глава.

Кеке, конечно, не могла

Взнос годовой внести за сына,

Всего–то нужен «четвертак»,

Мать трудится, не разгибая спину,

Но не собрать его никак.

За неуплату исключен

Из школы сын был по закону,

Беды и тут со всех сторон,

То хвори, то опять препоны.

Пороги снова обивает,

Ища поддержки тут и там,

Непросто в жизни беднякам.

Совет училища решает,

В конце – концов, их поддержать,

Упорна слишком его мать,

Да ребенок ведь способный.

Не зря он лучшим был во всем,

Восстановили, и потом

Еще стипендию определили.

Немного, но поддержка все же,

Ученика не упустили.

Был путь его в учебе сложен.

Еще, что будет интересным

И в рассуждениях полезным,

В литературе иногда

О матери его читаешь

И многого не понимаешь.

Она работала всегда,

А кто – то говорит, гуляла,

Мол, до сих пор о ней молва

В Тбилиси, Грузии судачит,

Ведь это что–то же, да значит?

Тут приплетут еще догадки

Происхождения Сосо,

Ведь недруги на сплетни падки,

Придумают еще не то.

Теперь представим: без поддержки

Гулящая осталась мать,

Чем будет в жизни промышлять?

Конечно же, работой врядли,

Трудиться и расти на ней.

А вот Кеке родом из Картли,

При энергичности своей

К сестрам Чегировым учиться

Приходит мысль ей, на портниху,

Она, хлебнув немало лиха,

Знает – должно все получиться.

А ведь не просто платье шить,

Размеры снять и раскроить,

Сметать все начерно, примерки…

И здесь она судьбы проверку

Прошла, заказы появились,

Все постепенно изменилось.

Нет, только человек серьезный,

Трудолюбивый, скрупулезный

Такое мог себе позволить,

Гулящая себя неволить

Не будет, проще все решая,

Кеке была совсем иная.

С достатком кончились скитанья,

Пусть с небольшим, но с сыном мать

Могли жилье теперь снимать,

Не зря прошли ее старанья.

Теперь на улице Соборной

Они осели, стали жить.

Судьба благоволит упорным,

Но продолжает больно бить.

Иосиф вновь болеет сильно,

Как будто, воспаленье легких

И вновь молилась мать обильно.

Нет, вовсе не из легких

Выздоровленья шел процесс,

Вполне его родная мать

Могла в то время потерять,

Так далеко зашел абсцесс.

Учебу вновь после болезни

В училище он начинает,

Пропущенное нагоняет,

Опять хоры, псалмы, да песни

И так же книги поглощает.

И как примерный ученик

Стипендию он получает

Уже побольше, семь рублей,

Доход конечно не велик,

Но все же как-то веселей.

Раз в год дают ему одежду,

В училище он был всегда

Одним из лучших и его надеждой.

Учебы быстрые года

К концу тихонько подходили,

Подростком становился он.

Похвальный лист ему вручили,

Проходит все как детский сон.

Через преграды и невзгоды

Блестяще он со всех сторон,

Преодолев свои хворобы,

Закончил курс, судьба ему,

Воздвигнув кучу испытаний,

Прогнав сквозь череду скитаний

Решила, судя по всему,

Что он созрел и не сломался,

Самим собою оставался,

Пока еще идеалист,

Но главное - душою чист.

В училище имелось мненье,

Что в семинарию духовную

Вполне готов он к поступленью,

Имея  данные  огромные.

                 V

В тот год, когда Иосиф

Закончил свой последний класс,

В России множество вопросов

Возникло вновь, в который раз.

Уходит Александр третий-

Монарх гигант и здоровяк,

Он величавый на портрете,

Сам по себе не мог никак

(Хоть говорят, был алкоголик,

Умер от почечных он колик)

Уйти так рано в мир иной,

Полсотни лет - ну что за годы?

Неплохо правил он страной

И думал о своем народе.

Не зря он звался «миротворцем»,

Не позволял втянуть себя

Разным лукавым инородцам

В Европы склочные дела.

Сам очень прост, либерализм

Он потеснил, отправив к бесам,

Его здоровый прагматизм

Служил Российским интересам.

Тринадцать лет страною правил,

Странно безвременно почив,

Россию сыну он оставил

В русле реальных перспектив.

Как – то негаданно, нежданно

«Свалился» Николаю трон.

И вот под колокольный звон,

Хоть это выглядело странно,

Царю на верность присягают,

Иконы тут же лобызают.

Мария Федоровна – мать,

Вдова почившего царя,

Вдруг не желает присягать,

Скандалит, злится почем зря.

- Сын неспособен управлять!

Он слаб умом и духом.

Мне жаль детей своих и внуков.

Не стану присягать. Не стану! –

Она твердила непрестанно.

- Погибнем мы с таким царем! –

Не уступила, но во всем

Права царица оказалась,

Внуков, детей пережила

И в Копенгагене она

В глубокой старости скончалась.

Вот так в России начиналась

Эпоха власти разложенья,

К обрыву тихого скольженья.

За двадцать три неполных года

Империю царь развалил,

Себя, семью он погубил,

Отвергнут был своим народом.

Но шла незримая работа

В недрах обширнейшей земли,

В России тихо зрело что-то,

Иные люди в ней росли.

И в августе того же года

Мать с сыном прибыли в Тифлис,

Стояла чудная погода,

Им предлагался компромисс.

Учитель пения и тут,

Иосифа по Гори знавший,

В Александрийский институт

Учительский, все там же,

В Тифлисе, на казенный кошт

Мог подсобить его устроить,

Но матери ответ был прост-

Ее могла устроить

Лишь семинария духовная -

Желание было преогромное.

Экзамен по восьми предметам

Легко, успешно сын сдает,

На все вопросы он ответы

Вполне отличные дает.

И вот на «общих основаньях»

На первый курс, как в первый класс

Он поступает, мать старанья

Приложит вновь в который раз.

Все дело в том, что его предки

Не из духовного сословья,

Ведь случаи такие редки,

Но поступленье на условьях

Обычных, то есть общих,

Таило скрытую угрозу.

При кошельке–то ее тощем

Опять препона, как заноза –

Сорок рублей за курс учебы,

Плюс сотню за жилье плати.

Был сразу не отчислен что бы

Иосиф, мать должна  идти,

Просить, чтоб часть скосили.

За проживанье им «простили»,

А за учебу – извини.

Так педсовет решил в то время

Уменьшить денежное бремя.

Подросток был способный все же,

Мать с сыном он и обнадежил.

Три раза в день они молились,

Почти что целый день учились.

В два перерыв, потом обед,

В пять перекличка и запрет

Выйти на улицу за стены

Их семинарии суровой.

Все монотонно, перемены

Здесь невозможны, как основа

Строгий порядок и режим.

В церкви и армии един,

Подход и требование к кадрам,

В этом у них все как–то рядом.

У воина доблесть, честь да верность,

А у священника смиренность,

Казалось, разных качеств суть,

Но воспитания к ним путь

Лежит в казарменном порядке,

Естественно, он далеко не сладкий.

Не то что «вольница» студентов

Обычных вузов, проще там,

Нет строгих этих в них моментов,

Готовят к светским их делам.

Плюс в этом тоже некий был:

Строгий порядок монотонный

Давал возможность углубленно,

Без лишней траты своих сил

На развлеченья и соблазны,

При прилежании прекрасно

В процесс познаний погрузиться,

Не отвлекаясь, углубиться.

Священник должен много знать,

Не только паству понимать,

Постичь и человека душу,

Жизнь и историю его,

Как был запретный плод укушен,

И много прочего всего.

А плод запретный рядом был,

В их заведенье находил

Свои возможности проникнуть,

Ведь в это так хотелось вникнуть.

Но даже светские им книжки

Позволено не все читать,

Семинаристы же – мальчишки,

Могли острее обсуждать

Крамольную литературу,

Всегда такие есть натуры.

Не зря их все-таки  учили

Логично мыслить, рассуждать,

Смысл, скрытый в текстах, понимать –

Они пытливыми ведь были.

Тифлис уже в восьмидесятых

Два–три имел кружка,

Народники уже тогда

Активно, но весьма предвзято

Свои идеи продвигали,

И в вольнодумство молодых

Все интенсивней вовлекали,

Студенты были среди них.

И в семинарии бузили,

А в девяносто третий год,

Почти что сотню исключили

Семинаристов, не переворот

Они конечно учудили,

Но забастовку, это – да

Против суровости порядков.

Администрация тогда

Не стала с ними играть в прятки:

Всех исключили навсегда

Зачинщиков и активистов

Из шестисот семинаристов.

Все это было год назад,

Иосиф позже появился.

Он только первый год учился,

Его провинциальный взгляд,

Конечно, сразу выдавал,

Да и не этого он ждал

От семинарии духовной,

В тот год он был, конечно, скромный.

Багаж его мировоззренья

Был незатейлив и вмещал:

От матери богомоленье,

Рассказов песен идеал,

Озвученный отцом когда–то,

Его герой всегда вставал

В защиту ближнего, как брата,

Из книг все то, что сам узнал.

Библейских истин, вера в Бога

Была всегда в его душе,

Но начинала понемногу

Иметь сомнения уже.

Не мог не обратить вниманья

Он при внимательном знакомстве,

Что все библейские преданья

Предательства да вероломства

Полны, и как бывал жесток

Библейский кровожадный Бог.

Христа, конечно, он любил

И свято верил в его братство,

Что к бедным тот благоволил,

Отягощенных же богатством

Он осуждал в своих речах.

Иосиф часто при свечах

Читая, размышлял об этом.

Еще он был в душе поэтом,

Уже в училище писал

Он сверстникам свои ответы

В стихах, ну и конечно посвящал

Любимой Грузии он строки.

После занятий и уроков

Или в полночный, поздний час,

Когда луны в окошко глаз

Их семинарии суровой

Лукаво скроется, то выйдет снова

Из странствующих облаков,

Тогда поэту не до снов.

Какие темы волновали

Семинариста в эти дни?

В бледных лучах они витали,

Были восторга и любви,

Томленья духа молодого

К природе, родине полны -

В общем, как этот мир стары.

Его разбуженное слово

Наивно, искренне оно

Чувств, вдохновения полно.

Семинарист во всем прилежный

И вдруг - стихи, какой пассаж,

Недопустимейшая блажь,

Пусть хоть и безмятежный,

Но эти светские дела

Полны соблазна и греха.

Был у Иосифа удачен

Дебют на поприще поэта,

Сам Чавчавадзе озадачен –

Глава «Иберия» газеты.

Явно подросток дарованье

В стихосложении имел

Одно, имевшее названье –

«Утро», он тут же повелел

Пустить в печать его изданье,

Когда Иоссиф показал

Свои в поэзии дерзанья.

Правда, он тут же пожелал

Скрыть авторство как беллетриста.

Илья Григорич понимал

Статус Сосо - семенариста.

Позже грузинский педагог

В учебнике начальной школы

Стихотвореньем этим смог

Посыл напутственной основы

Оформить детям для учебы.

И в хрестоматии потом,

В пособия его стихи

Примером качества вошли.

Так в девятьсот седьмом,

Читая сборник образцов

Маститых Грузии поэтов

Не смог предположить при этом

Никто, что в сборнике стихов

Один из авторов его

Есть от поэзии отступник

И политический преступник.

Давно находится в бегах

Он при иных теперь делах.

Хотя успех большой ведь был,

Сам автор ничего не знал,

В тюрьме и ссылке побывал,

Жизнью подвижника он жил.

Так получилось, что его стихи

Стать украшением могли

Любой газеты и журнала,

Но удивления немало

Несет особого одно –

Оно пророчества полно,

Мистической какой–то сути

И совпадения до жути.

«Певец с пандури шел в народ,      (ПАНДУРИ — грузинский 2- 3 струнный

Нес людям правду, ее свет,        щипковый   музыкальный  инструмент типа лютни.)

Мечту, что в правде той живет

И что ж народ? Сказал он: - Нет!-

В грехах погрязший, в темноте,

Не стал он думать о мечте.

Певцу он подал чашу с ядом,

Что с этих ты людей возьмешь?

-Небесной правды нам не надо,

Сподручней нам земная ложь!-»

(Так Юрий Мухин показал,                (Ю. И. Мухин «Убийство Сталина  и Берии» 2002.)

Что Сталин был отравлен все же,

Как не был вождь неосторожен,

Иуду с ядом проморгал.)

В далеком времени ли, близком

Всплеск интуиции, прострел –

Свою судьбу на лунном диске

Юный поэт как подсмотрел.

                                                          

Учебы первые два года

Иосифа были успешны,

Его пытливая природа

Была верна себе, конечно.

Читает, как обычно, много.

Книга его первейший друг.

Ей занят весь его досуг.

В учебе же все, кроме Бога,

Все то, что связано не с ним –

Табу, надзор необходим.

Но эта строгость, как ни странно,

Лишь разжигала интерес

Семинаристов, постоянно

Шел встречный этому процесс.

Что было нового в литературе

Им удавалось отыскать.

Их начинало занимать:

Естествознание, культура,

Ее история, да и романы

Читались ими непрестанно.

Мыслители того же века

Задумывались уж давно,

Ну почему у человека

Так несуразна жизнь его?

Евангельская тема братства

Не подтверждалась в бытие,

И где искать это лекарство:

Внутри людей, или вовне?

Христовы заповеди – ценность,

Все понимают эту суть,

Их человека имманентность,

Но как нащупать этот путь

К реализации их в жизни?

У церкви все наоборот-

Там, в Царстве Божьем, после тризны

Праведник счастье обретет.

Духовный вуз готовит кадры,

В этой связи для той же паствы,

Не должен пастырь бунтовать,

Устой, порядок разрушать,

Ведь в жизни все идет от Бога.

Капитализм себе дорогу,

В России бурно пробивал,

Его первичный капитал

Душ требовал людских немало.

Класс пролетарский возникал,

Работал много и устало,

Наемный труд предполагал

Бесправье полное в то время.

Суровость штрафа, его бремя

Грабить рабочих позволяло,

До половины составляли

Зарплаты штрафы за пустяк:

Что поздоровался не так,

Крадучись шел по коридору,

Не дай Бог, если в эту пору

Собрались вместе работяги

Да говорили, на бумаге

Все отмечалось скрупулезно.

Проступок был вполне серьезный,

Коль в выходной не посетил

Ты церковь, словно ее враг

А между тем, он в месяц был

Всего один у работяг.

Капитализм имел размах

В индустриальном производстве,

Порою доводил до скотства

Рабочих фабрик и заводов.

В заботе о своих доходах

Хозяин мизер отпускал

На содержанье, но и выжимал

Из пролетария все соки,

Эксплуатируя жестоко.

Пожитнов в книге описал,                     (Пожитнов К. А.

Каким был диким и ужасным          («Положение рабочего класса в России» 1906г.)

В промышленности день вчерашний,

И если кто-то не читал

Рекомендую, чтоб понять –

(В инете можно почитать)

Ведь при таких условьях жизни

Начал, к великой укоризне,

Народ естественно искать

Из кабалы какой-то путь,

Чтобы облегчить эту жуть.

Эти издержки, несуразность

Незримо в воздухе витали,

А у господ достаток, праздность,

Но многие ведь понимали,

Что это все несправедливо.

Иной промышленник спесиво

Гулял, кутил и веселился,

Народ безвылазно трудился,

Чтоб буржуа пожировал.

Иосиф это понимал,

На шкуре собственной когда–то

Мальчонкой это он познал.

Но в обществе уже крылато

Иной витает идеал,

Иное что–то в нем рождалось.

Так медленно формировалось

В его сознанье убежденье –

Достойной целью устремлений

Высокой личности лишь только

(Ведь обездоленности столько)

Быть может честное служенье

Униженным и угнетенным,

Несправедливо обреченным.

Священником быть? Свой приход

Иметь и видеть как народ

Приходит в храм молиться Богу,

Указывать ему дорогу,

Жить праведно и во Христе?

Но повседневно слыша стоны

И знать, что в обществе не те

Бытуют нравы и законы,

А ты к смиренью призываешь,

Выходит так, что укрепляешь

Ты существующий порядок,

Который далеко не сладок.

Так в чем тогда твое служенье?

Марксизм имел иное мненье:

Грех – результат труда присвоить

Кучке жирующих людей,

Жизнь предлагал он обустроить,

При радикальности своей,

Без антагонизма классов,

Где в новой форме производства

Трудились в коллективе массы

Без эксплуатации да скотства.

Где были б в обществе равны

В заботе блага всей страны.

В природе сущности бунтарской

Марксизм порядок разрушал

И в революции он пролетарской

Свой выход массам предлагал.

А семинарские порядки,

Ее казарменный устав,

Преподавательский состав

К надзору, наказаньям падкий –

Все это вместе отторгало

От благочестия в учебе,

А карцер, обыски рождали

Непослушание да злобу.

Хоть это был и тяжкий грех,

Но очевидно не для всех.

Недальновидно и неверно

Власти лишь только запрещать,

Процессом надо управлять,

Не запускать его безмерно.

Священник – это тот же воин

За души паствы и умы,

Он должен четко и достойно

Темой владеть, а он, увы,

Грехом все это называет,

Да верить слепо призывает.

Быть может, нужен не запрет

В среде семинаристов,

А дать возможность им ответ

Найти  в дискуссиях пропагандистов.

Это утопия, конечно,

Но если разобраться честно –

Ведь это принцип «не пущать»,

Не размышлять и не читать,

Не разбирать вопросов сложных.

А девятнадцатый их век

Ставил ребром неосторожно,

Так уж устроен человек.

И почему б семинаристам

Запретную литературу

Не преподать как часть культуры,

Древом познания ветвистым.

Вскрыть пагубность ее идей,

Ведь стольких молодых людей

От революций отвратить могли бы,

Разрушив притяженье нимба

Всех этих новых увлечений,

Ведущих в пропасть потрясений.

Но это было невозможно.

Царизм безвольно, осторожно

Свои позиции сдавал,

А в девяносто шестой год

День коронации настал,

Царь Николай, конечно, горд,

Народу объявил гулянье.

Поле Ходынское. Старанья,

Свои чиновник приложил,

Буфетов там расположил,

Лавок с бесплатным угощеньем.

Ночью костры народ разжег,

Рассвета, дня ждал с нетерпеньем.

И кто предположить бы мог,

Что будет утром на Ходынке,

Открылась жуткая картинка.

Валом туда народ валил,

В тесном таком скопленье

Народ как в жерновах давил

Себя же в диком исступленье.

Погибли тысячи в тот день,

Царь коронацию не отменил

И восемь дней еще кутил,

И не взяла ж его мигрень.

Выходит манифест умильный,

Царь коронованный, всесильный

В нем единение с народом

Возвышенно провозглашает

И дальше править продолжает

Таким же образом и родом.

После каникул теплых, летних

Сосо к учебе возвратился,

С семинаристами делился

О впечатлениях прошедших.

О коронации царя

Ходили мрачные сужденья,

Не прибавляли уваженья

К себе царь и его семья.

Так начинался третий курс.

На юге быстро люди зреют,

Кой у кого пробился ус,

Меньше теперь Сосо болеет.

Запретная литература

Пытливых юношей натуру

К себе все больше привлекает

И кругозор их расширяет.

Политика, ее вопросы,

Связь с экономикой страны,

Французские крутые грозы

Революционной кутерьмы –

Это теперь их увлекает.

Помимо классики читает

Иосиф сборники энциклопедий –

Широких знаний, разных сфер.

Преподавательских возмездий,

Предпринятых строжайших мер

Не замедляет проявиться.

Сам ректор очень разъярится,

Когда узнает в третий раз

О чтении в полночный час

Семинаристом книжек чуждых –

Вновь карцер, вновь предупрежденье.

Прибавят ректору дум грустных

Все эти случаи и наважденья,

Откуда это вольнодумство-

Страсть непотребного безумства?

       VI

Вопросы зреют, увлекают,

Студенты глубже понимают,

Что этот мир – не совершенен

И разделен он на сословья.

А где найти эти решенья,

Какие могут быть условья

Улучшенной модели мира?

Поэзии покинет лира

Иосифа в тот бурный год,

Из общежития он перейдет

На частную квартиру жить.

Могли в то время разрешить

При слабости его здоровья

В числе других учеников.

Полегче были там условья

И быт был менее суров.

Все это было очень кстати.

В кружок Сеид Девдориади,

Литературных увлечений

Привлек Иосифа на чтенье,

Конечно же, запретных книг.

Не сомненеваясь ни на миг,

Иосиф в общество вступает,

Что можно лучше пожелать,

Так «нелегально» начинает

Общаться, спорить, обсуждать

Животрепещущие темы,

Ведь это счастье, думать с теми,

Кто ищет истины и смысла,

Соприкасаясь своей мыслью

С Боклем, Спинозой, Галилеем,

Адамом Смитом и Руссо -

Много чего прочел Сосо.

Его отличнейшая память

Фиксировала крепко все

И не давала в лету кануть

Прочитанному, и еще

Все эти споры, обсужденья

Способствовали появленью

В нем полемических начал.

Чарлз Снoу позже отмечал,               (Чарлз Сноу «Вереница лиц» 1967г.)

Что Сталин был начитан очень,

А Черчилль, Рузвельт, между прочим,

На диво много в этом плане

Ему, конечно, уступали.

Когда кружок их создавался,

Активных было десять членов,

Потом он рос и расширялся,

И стали возникать проблемы.

Пришлось им комнату снимать

На площади Мамадовидской,

А где ж им было книги брать?-

Все дело было в переписке.

Ее Иосиф предложил,

Когда за книгами ходил,

Он к Чичинадзе - букинисту -

С компанией семенаристов.

Смотрелись книги, покупались,

Цены, конечно же, кусались

В букинистическом отделе.

И часть их бралось напрокат,

Двое садились из ребят,

Над перепискою корпели.

Не проходило и недели,

Как переписывалась книга.

Вы представляете, «верига» -

Солидный том переписать,

Ведь это не одна тетрадь.

Потом они переплетались –

Вот так их книги собирались.

Промолвит кто-то: - Чепуха –

Но это было, господа!

Изъятой книгой запрещенной

(Запретным было почти все)

Известный был роман Гюго.           (Роман- «93-й год»)

Иосиф, в чтенье увлеченный,

Наказан карцером был строго,

Так медленно его дорога

В иные сферы вовлекалась,

Но то, что мир несовершенен

Им все яснее понималось.

Строй размышлений этот вреден

Для семинарии духовной

И разрушительный, огромный

Потенциал нес разрушенья,

Неинтересным обученья

Процесс становится ему.

И видно было по всему,

Что третий курс не на отлично

Закончит он на этот раз,

Хоть это было нетипично,

Он помнил матери наказ.

Есть в каждом человеке

Своя звучащая струна,

Наверно, именно она

Природой век от века

Звучанье душ определяет,

Да бытия смысл проявляет.

Звучит, как это не банально,

Но это было в нем реально:

Струна в те дни души его –

Система взглядов, убеждений

Для человечества всего

Искала смысла и решений

Мир сделать лучше, справедливей,

Да человека жизнь счастливей.

Ведь через пару лет Иосиф

Без компромиссов и вопросов

На двадцать лет уйдет в подполье

По собственной, свободной воле.

Жизнь у подвижника трудна:

Невзгоды, ссылки да тюрьма.

  

Скажите, не завидно вам?

По нашим жестким временам

Кто ради своего народа

Готов на ссылки и невзгоды?

Где наши Сталины да Чегевары?

В постперестроечном угаре

Народ наш смят и разобщен,

Не видно ЧЕЛОВЕКА в нем.

Нет личности и нет идеи

Одни воры да прохиндеи.

Нажива, деньги стали богом

В нашем теперешнем убогом

Обществе пошлых хохмачей

Да умилительных речей.

  

Иосиф в детстве прочитал

Казбеги Александра повесть,

В ней о герое он узнал,

В ком благородство, а не корысть

Явилось звучною струной

Его душевного уклада.

В то время правили страной

Чиновники иного склада.

Для сел правитель назначался,

По сути, он князьком являлся,

Творил, конечно, беспредел.

Из местных кто – то, кто хотел,

К нему на службу нанимался.

На уровне своем и он,

Часто ссылаясь на закон,

Чванство творил, да беззаконье.

Подлоги, подлости свершались,

Так постоянно нарушались

И развращались всесторонне

Уклады древние общины.

Книжный герой не без причины,

Казбеги повести, сражался,

Из тюрем узников спасал,

С такими же, как он, братался,

Акты возмездия свершал.

Того героя КОБА звали

И романтические дали,

Иосифа воображенье,

Его, конечно, увлекали.

И впредь он стал для окруженья,

То есть для близких и друзей,

Героем этим называться.

Под этим именем скрываться

От полицейских и властей,

Потом еще лет двадцать будет –

Такими были эти люди.

  

Все чаще попадаться стал

В журнал проступков кондуитский,

То распорядок нарушал

Иосиф их семинаристский,

Не раз он в карцере бывал

За чтение литературы,

Его упорную натуру

Часто за это упрекали.

Молитву, библию ль читали

Семинаристы занимаясь,

А на коленях распласталась

Книга Плеханова иль Маркса,

И это вовсе не для фарса.

Он одержимо и всечасно

Пытался истину найти,

Чтоб время не терять напрасно

Пришлось двойную жизнь вести.

  

Не раз ночами размышлял

Над Иисусовым деяньем

Иосиф, в «вузе» изучал

Евангелия и о нем преданья.

В первом пришествии на крест

Взошел Христос и христианство

Пришло в Европу мессианством,

Свой обращая к небу перст.

Великой тайною остался

Смысл искупительных идей,

Своею смертью рассчитался

За первородный грех людей

Христос, на небо вознесенный.

И этой жертвою спасенный,

Падший и грешный человек,

Который год из века в век

Пришествием вторым Мессию

Все ждет в Европе и  России.

Так вожделенная мечта

О Царстве Божьем на земле

С новым пришествием Христа

Людей сознанье возмущала,

Ведь так хотелось не во зле,

Чтоб заповедные начала

Жизнь у людей определяли,

Как же давно о ней мечтали!

  

Помнил Иосиф и легенду

Об Инквизиторе суровом,

В ней Достоевский, словно ленту

Времен раскручивал, и новым

Он поворотом этой темы

Вскрывает старые проблемы:

«В средневековом бурном мире

Севилья на Гвадалквивире.

Колумбовыми парусами

Уже Америку открыли,

Лойола, Лютер полюсами

В войнах Европу теребили.

Грядет эпоха Возрожденья

В новых культурных достиженьях.

Ждут появления Христа

В религиозных напряженьях,

И он является тогда

По воле автора легенды.

  

Вновь драматическим моментом

Христа сажают в подземелье,

И Инквизитор в рассужденьях

Его сурово вопрошает:

-На землю вновь пришел зачем?

- Тебя сожгут! - он угрожает,

Глядит задумчиво, затем

Главный вопрос он разбирает:

Возможность на Христа заветах

Построить царство на земле,

Он ждет от узника ответа.

И в нетерпении и зле

Смысл раскрывает человека,

Который век от века

Движим законами страданья

Да убеганьем от него,

Ведь низменны его желанья -

Но это еще что!

- Узнаешь все, и завтра сам,

Когда ты на костер взойдешь,

Подбросит он к твоим ногам

Дровишек. Так вот и умрешь.

Дарами истины, свободы

Народ всечасно тяготится,

И ради собственной утробы

Готов он ими расплатиться

За счастье, что ему в обмане

Подсунут призрачным туманом.

  

-Ради чего ты в мир пришел,

Что можешь нового сказать?

Чтоб на костер теперь взошел,

А этим можешь ли создать

По новой сильное ученье?

Ведь ты пришел нам всем мешать,

Мы пастыри, имеем мненье

Счастье свое дать человеку.

Его «хлебами» накормить,

Тревогу, муки погасить,

Бурлящую желаний реку

Его при этом упростить.

Придется людям примириться,

Ибо, слаб человек как существо,

Его без воли естество

Будет на нас еще молиться.

Напрасно ждал старик ответа,

Христос его поцеловал

И вышел прочь», как раз вот этим

Автор историю прервал.

  

(Прошло еще четыре века,

И человек накормлен был,

Машин, вещей нагородил,

А как же счастье человека? -

Его Мамона упростил.

Приземлены людей желанья,

Бог, Истина и Путь –

Давно забыта эта суть.

И человека состоянье

Зыбко, наполнено тревогой,

Да этой тяжкою дорогой

В царство вещей и пустоты,

Низких желаний, суеты).

  

Иосиф размышлял об этом,

И хоть он был Христа заветам

Верен и телом, и душой,

Но часто думалось с тоской:

Неужто нужно только ждать

Пассивно призрачного Царства,

Нести свой крест, о нем мечтать,

Да жить под прессом государства,

Где ты сословно угнетен?

Что мог бы нынче сделать Он,

Когда бы вновь здесь появился,

Новым пришествием явился,

Опять на землю прибыл к нам?

Что мог бы людям Он сказать?

Молчать,терпеть стал призывать?

Тогда каких же ждать семян

От нового его прихода?

  

Ад существует для народа

В недрах промышленного чрева.

Чтоб буржуа пожировал…

А если бы склонился «влево»,

Да порицать активно стал

Заводчиков да богатеев

В призыве по заветам жить,

Тут очень даже может быть

Явленье новых фарисеев.

Его бы быстренько скрутили

Да самозванцем объявили.

Нет, ни на крест, ни на костер,

Его б зловеще осудили,

Он просто с этих самых пор

В тюремной камере  сидел

Да оставался не у дел.

Еще, наверно, третий путь

Был у него в его явленье,

Но он похож на преступленье.

Да и не Божье это дело –

Возглавить дерзновенно, смело

Борьбу за жизнь в Божьих заветах,

За заповедный смысл любви.

Чтобы прорваться людям к свету,

И стали братьями они.

  

Выходит, лишено все смысла,

Так нужен ли второй приход?

Иосиф растекался мыслью,

Но все же двигался вперед.

Что характерно, прошел он

Диалектично все пути,

Осмыслил их со всех сторон.

В начале должен был пройти

Дорогу веры и смиренья.

Он ревностно в богомоленье

Все ритуалы соблюдал,

Потом уже он намечал

Стать писарем и старшиною,

Хотя бы только волостным.

Но постепенно перед ним

Жизнь раскрывалась стороною

Необустроенной и безысходной,

По сути, никуда не годной.

И третий путь его увлек

В потоках жизненных дорог.

Путь этот явно не для Бога –

Для праведников та дорога.

  

Был рубежом четвертый курс,

Иосиф новый видя берег,

Острее чувствует он пульс

Кружковских встреч и посиделок.

В то время мода на кружки

По всей России расползалась,

Как у охотников флажки

То там, то здесь вдруг появлялись.

Были кружки порадикальней,

В них был Марксизм на высоте,

Иные были полояльней,

Хотя и спорили везде.

Кружковцев тоже было много:

Каладзе, Кецховели,

Иремашвили и Джугели –

У каждого своя дорога.

  

Так Кецховели свой имел

Протестный опыт, и успешный.

А позже он уже сумел

Одну из типографий первых,

В Баку, подпольную создать,

Да «Искру» с ней распространять.     («Искра» -нелегальная марксистская газета.)

Потом его арестовали,

А в 902-м, в тюрьме,

В застенках узники кричали

Так, что их слышали вовне:

-Самодержавие долой! Свобода!

Царизм – тюрьма и гнет народа!

Охрана бунт тот подавляла,

По окнам камеры стреляла

И Кецховели был убит…

В рядах кружковцев знаменит

Бескомпромиссностью он был,

Авторитетом и примером.

Образ его и послужил

В знакомстве с ним, наверно,

Толчком к крутому повороту

Судьбы Иосифа в те дни.

  

Но были разные они

Кружковцы, да и их заботы.

Хоть многих увлекал Марксизм,

Но на Кавказе, как известно,

Всегда имел сепаратизм

Спрос, и почти что повсеместно.

Так их дороги разбегались,

Одни в России подвязались

Строить для всех социализм,

Других их национализм

Непримиримо разделил,

В деле постройки жизни новой,

Конечно, очень он вредил.

  

Иремашвили тезкой был

Иосифу, имел основу

Семинаристскую и он.

Был в партии, но большевизм

Отверг и стал меньшевиком,

Поддерживал сепаратизм

И арестован был потом…

Сестра просила за него

Вступиться Кобу самого.

В 22-м он выслан был,

Осел в Германии, и вот

В 32-й тяжелый год

Книгу о Сталине «родил».

Это уж явный был заказ,

Гитлер в Германии как раз

К власти тараном приходил.

Травили Тельмана и коммунистов,   (Эрнст Тельман -лидер немецких коммунистов)

В обеспечении нацистам

На выборах победы им

Был «красный» враг необходим.

  

Книга была необъективной,

Жестокий Сталин в ней, всесильный,

В детстве уж к этому имел

В своей душе расположенье.

Автор над пасквилем корпел

И дал вождя изображенье

В мрачных, трагических тонах.

В злобных, предательских умах

Угодливо все искажалось,

Под нужный ракурс подгонялась.

Гуляла в этой книге байка,

Что Сталин был агент охранки,

То есть, ее он провокатор –

На совесть постарался автор.

И до сих пор на эту книгу

Лихо ссылаются подчас,

Востребован и сам заказ,

Чтоб очернить Страну Советов.

Раз были жуткие вожди

И от самой страны не жди

Хорошего, вообще ее забудь,

Она ведь зло и просто жуть.

  

Так незаметно был закончен

Иосифом четвертый курс,

Оценки в табеле не очень,

Зато огромный был ресурс

Прочитанного. В Алкалахи –

Село в горах -  был приглашен

На репетиторство, чтоб он

Сыну священника, бедняге,

Летом помог, «поднатаскал»,

Тот в семинарию духовную

Попасть, как многие, мечтал.

  

Зимой прошедшей он огромную

В кружках работу проводил,

В среде рабочих находил

И привлекал в их стан активных.

С позиций если объективных

Их пропаганду рассмотреть,

Им было зреть еще и зреть.

Ни революции, ни мятежа

Они теории не знали,

В кружках рабочих толковали

Вокруг да около кружа.

Речь шла  о собственных правах

В среде бесправных работяг.

Как их им можно отстоять,

Объединять и обучать

Их стачкам, забастовкам.

Уже речь шла и о листовках:

Как лучше их распространять.

  

В среде рабочих мастерских

ЗЖД это можно было -                   (ЗЖД – Закавказская Железная Дорога)

Ребят, конечно, молодых,

Ведь время бурное всходило.

Петр Монтин и Золотарев,

Вася Баженов, Кочетков-

Их было много из депо

Русских ребят, хоть нелегко

Было Иосифу вначале,

Но эти встречи помогали

Незрелому пропагандисту

Стать лектором и полемистом.

Конечно, знаний не хватало

И полных переводов книг,

Их просто очень было мало.

В Европе бурно бил родник

Исследований этих тем.

Иосиф взялся между тем

Язык штудировать немецкий,

Чтоб рассуждать не по-простецки,

В оригинале чтоб читать

Энгельса, Маркса, Рикардо,

Идеи лучше их понять.

  

Помимо прочего всего

В новом году уже учебном,

(Он станет для него последним)

Вплотную подойдет к черте,

Став членом РСДРП,

Его учебы, прежней жизни.

Хоть материнской укоризны,

Ее большого огорченья

Будет ему не избежать,

Но цепи мощного влеченья

Уже не мог он разорвать.

  

А семинарии все тот же

Строгий порядок, темы божьи

И час досуга очень мал.

Когда же он все успевал:

Вести кружки, книги читать,

Еще немецкий изучать?

Конечно же, в ущерб учебе

Семинаристской основной.

Воскресный день был не такой

Насыщенный, не отыскалось чтобы

Время друзей не посетить.

Сплошная нарушений нить

За ним тянулась непрестанно:

Изъятие запретных книг

При обысках. Надзор у них,

Наверно, поздно или рано

Ребром поставить должен был

Вопрос – Что с ними надо делать?

Ведь в их лояльность трудно верить,

И ректор Гермоген решил

Всех занести в особый список –

День откровения был близок.

  

Мир тесен, иеромонах

И он же ректор Гермоген

Уже в двенадцатых годах

Будет епископом, затем

Членом Священного синода.

Он черносотенского рода,

Станет скандалить, выступать

Да с фаворитом воевать,

Самим Распутиным всесильным.

(Царь будет недоволен им)

И станет он негласно «ссыльным»,

Был «бунт» его хоть небольшим,

Как – то без шума, по-простецки,

Чтобы не возмущал он мир,

Его задвинут в Жировецкий,

Провинциальный монастырь.

А в восемнадцатом году,

Потом уж, на свою беду,

В попытке примет он участье

Спасти от ареста царя,

Но на монаршее несчастье

Окажется все это зря.

Ну, а пока он надзирает

В будущем грозного вождя

И смутно лишь подозревает,

Что тот готовит втихаря.

  

В Тифлисе первая маевка

В апреле месяце прошла,

В ней нелегальность и сноровка

Конспиративная нужна.

Собрались семьдесят рабочих

За городом, промеж холмов,

Ну и среди, конечно, прочих,

Иосиф – активист кружков.

Красное знамя Первомая –

Необходимый атрибут,

Друг дружку часто заменяя,

Вдали дозорные снуют.

  

(Сегодня в обществе усталость,

Лень, разобщенная тоска,

Но ведь была же солидарность

Когда – то у людей труда).

  

Плечо друг друга ощущать,

Свою причастность и значимость,

Изобличать несправедливость,

Силу свою осознавать –

Это маевка им давала.

Она же и предполагала

Антиправительственный акт.

Дерзкий, вне закона факт

Собрания рабочих сразу

Властям известен стал, «заразу»

Было пресечь необходимо,

Филеры рыскали незримо,

Чтобы зачинщиков поймать.

Скрываться вынужден Иосиф.

То есть, естественно, бежать.

А в семинарии вопросов

Не стали много задавать,

Решенье, принятое в мае,

Гласило просто: – Увольнять!

Администрация не знает

(Хотя, конечно же, лукавит)

Причин неявки на экзамен

Семинариста Джугашвили –

Так этим все и порешили.

Вердикт был этот все же странен –

Администрация должна

Формально выяснить причину.

Но, видно, поняла она,

Что этакие вот почины

Семинаристов бунтарей

Не прибавляют веса ей,

И не случилось чтоб чего,

Избавиться, и побыстрей,

Она решила от него.

Так Гермоген велел владыка -

Счел, что потеря не велика.

  

Вот с этих пор и началась

Его сплошная «Одиссея»,

Он возмужал и стал взрослее,

И становилась злее власть.

Маевки, стачки, забастовки,

Тюрьмы, филеры да листовки –

Все это будет впереди.

Но он уже определился

И за собою сжег мосты,

Своей судьбой распорядился,

Духом достигнув высоты -

Моральных, нравственных вершин,

И был такой он не один.

Так ему совесть подсказала

И по - другому он не мог.

Эпоха новая вставала

Смыслом иного идеала

В горниле жизненных дорог.

Придется много в ней трудиться,

Много чему еще учиться:

Строителем быть, полководцем,

Конечно же, первопроходцем,

Неприхотливым быть по жизни,

Наветов злых и укоризны

Сполна отведать, и потерь…

Все кончено! Закрылась дверь

И перевернута страница.

Сменились действия и лица.

Пришли иные настроенья

Вместе с эпохой безвременья.

Ушли подвижники, ушли –

В преданиях теперь они.

Источник