Евгений Львович Шварц — великий советский сказочник, который запомнился своими потрясающе добрыми и реалистичными изложениями известных сказок мировых классиков. Из под его пера вышло более 20 пьес сказочных постановок для кукольного и драматического театров. Также по его сценариям снято немало художественных и мультипликационных фильмов. Его пьесы и сказки, благодаря своей символической силе, памятны многим: «Голый король», «Тень», «Сказка о потерянном времени», «Снежная королева», «Обыкновенное чудо» и, конечно, одна из самых сильных пьес, которую мы затронем в этой статье, — «Дракон».

Русский еврей

Евгений Шварц родился 9 октября 1896 года в городе Казань в семье православного еврея-врача Льва Шварца и Марии Шелковой, которая была акушеркой. Оба родителя происходили из зажиточных и интеллигентных семей. Вскоре после свадьбы Льва и Марии на свет появился их первенец Евгений.

Раннее его детство прошло в переездах, связанных со службой отца: Екатеринодар, Дмитров, Ахтыри, Рязань и др. Дальнейшие детство и юность прошли в Майкопе.

В 1914 году Шварц поступил на юридический факультет Московского народного университета имени А. Л. Шанявского, позднее перешел на юридический факультет Московского университета. Но театр интересовал его больше профессии юриста.

Осенью 1916 года был призван в армию. В апреле 1917 года служил рядовым в запасном батальоне в Царицыне, откуда в августе 1917 года, как студент, был переведён в военное училище в Москву и зачислен юнкером. 5 октября 1917 года был произведён в прапорщики. В начале 1918 года в Екатеринодаре вступил в Добровольческую армию Л.Г. Корнилова. Участвовал в «Ледяном походе», то есть участвовал в боях против «красных».

При штурме Екатеринодара получил тяжёлую контузию, последствия которой — тремор рук — ощущал всю жизнь. После госпиталя был демобилизован и поступил в университет в Ростове-на-Дону, где начал работать в «Театральной мастерской».

В 1921 году вместе с ростовской труппой приехал в Петроград. Играл в небольших театрах (по мнению Николая Чуковского, не имея «никаких артистических дарований»), работал продавцом в книжном магазине, был секретарём Корнея Чуковского. Быстро стал известен как блестящий рассказчик, импровизатор. Так началась его карьера писателя и драматурга.

Не будем вдаваться в биографию, а отметим, что Евгений Львович с детства остро ощущал двойственность своего происхождения, но сам себя считал русским.

Оценкам и отношениям двух ветвей родни — Шварцев и Шелковых — посвящено очень много места в дневниках-мемуарах Евгения Львовича, видимо, они оказали большое влияние на формирование личности и, в какой-то мере, творчества писателя. Во всяком случае, будучи уже немолодым человеком (в 1950 году, когда дневниковые записи приобретают отчётливо мемуарный характер, Шварцу 54 года), он пытается осмыслить своё детство и, в том числе, свою национальную принадлежность.

Еврейская и русская стихии в детстве Шварца были непохожи, существовали отдельно в его сознании, как отдельно, каждая в своём городе, жили семьи отца и матери:

Подчёркнута разница не только дум и чувств, но и речи, и даже снов двух ветвей родни:

В каждой семье — Шварцев и Шелковых — было по 7 детей, все получили образование, и все мечтали о славе. Шварц пишет:

.

Здесь указан ещё один важный для Шварца конфликт, также окрашенный национально, — отношение к славе, причём еврейское, «шварцевское», кажется простым, ясным, незамутнённым, а русское, «шелковское» — сложным, запутанным, недоверчивым, но при этом, обращённым к славе настоящей. Евгений Шварц даёт именно такую оппозицию, уже будучи взрослым человеком и писателем, заметно это и в отзывах о родителях и их семьях. Например: отец

Ещё одна запись, через полгода (26 февраля 1951 года) после цитированной, сообщает о талантах братьев и сестёр отца, снова в сравнении их с материнскими:

Евгений Львович Шварц

И ещё раз, 4 марта 1951 года:

Итак, Е. Шварц считает еврейскую натуру — ясной, понятной, простой, а русскую — угрюмой, запутанной, недоверчивой, сложной. Судя по дневнику, Шварц стремился к простым и ясным, «еврейским», отношениям со славой, но не доверял ей по-матерински, по-русски. Например, 9 сентября 1950 года в дневнике записано по поводу первых стихотворных опытов 1909 года:

А 5 марта 1952 года:

Простой названа и уверенность в себе известного чтеца двоюродного брата Антона Шварца:

.

И описывая других людей, Шварц выделял их отношение к славе, пытаясь определить его по шкале: «русско-еврейское», причём русское ценится им выше. Например, 3 июля 1953 года о Шостаковиче в 1942 году написано:

В «Телефонной книжке» (1956), в портрете врача, профессора Ивана Ивановича Грекова, Шварц отметил:

Для сравнения, прелесть художника Натана Альтмана для Шварца:

У Шварца отношения со славой были такими же «еврейско-русскими» (в его понимании), как и его национальность. Например, в записи 12 мая 1953 года об успехе первой пьесы в ТЮЗе в 1929 году:

Дважды противительный союз «но» подчёркивает двойственность ощущения.

В детстве, когда формируется основа мировоззрения, для Евгения Шварца всё русское было ближе, как ближе до 7 лет была мать, он считал себя русским и по духу и на основании православной веры. Он был крещён, так же, как и его младший брат, услышав антисемитские высказывания, в 7 — 8-летнем возрасте не относил их к себе:

Драматург Евгений Шварц 

Русская мировоззренческая основа во многом раскрылась в сказках и пьесах Евгения Шварца, хотя, надо сказать, была несколько выхолощена при экранизациях его произведений. Особенно это касается пьесы «Дракон».

Шварц и символизм его сказок

Хотя Шварц позднее и выступил против поиска аллегорий и подтекстов в своих сказках, подтексты стали вычитывать сразу и, как обычно, совсем не там, где предполагал автор. Если бы Евгению Львовичу в то время сказали, что на самом деле он не просто сказочник, а «борец» против советской системы, это бы его не только удивило, но и по-настоящему напугало. Никаких особенно крамольных мыслей по поводу советского строя Шварц, судя по дневникам и воспоминаниям, не имел, товарища Сталина, как и многие в то время, считал великой и уважаемой личностью.

Конечно, он не мог не замечать, как куда-то «исчезают» его друзья и знакомые — Олейников, Хармс, Заболоцкий, но, как и многие, считал это каким-то дьявольским недоразумением, страшной ошибкой, связанной с «негодяями», затесавшимися во власть. А так это и было, поскольку в то время шла борьба между троцкистами и большевиками при участии аморфной бюрократии.

Своё в некотором смысле безучастное отношение к этому Шварц выразил в фразе, сказанной в кругу друзей по поводу очередных перестановок в верхних эшелонах:

Никакого антисоветского «шифра» писатель в свои сказки не закладывал. Смешно, но даже там, где аллегории были, по мнению Шварца, ясны, люди вычитывали что-то совершенно другое. Такой эффект связан с тем, что Шварц создавал свои сказки и пьесы посредством использования символов.

Любоe понятиe, которым опeрируeт чeловeк в собственном размышлении и общении с другими, cоcтоит из cлова — кода и cвязываeмого этим чeловeком c ним образа явлeния — cвоeй cубъeктивной кальки c образа рeального явлeния.

ПОНЯТИЕ = ОБРАЗ + СЛОВО

Со слоном всё более менее понятно, договориться можно о понятии «СЛОН», а как на счёт таких понятий как «справедливость», «совесть», «счастье», «любовь» и пр. — какие образы за ним стоят у разных людей даже в одной языковой культуре?

С одним образом могут быть связаны разные слова, но также, бывает так, что одно слово можeт быть cвязано с множecтвом образов. Так cлово «лук» можeт быть cвязано в психике, как c образом раcтeния, так и c образом оружия, в зависимости от окружающего это слово контекста. Символ в чём-то подобен.

Символ может быть  как образом (картинкой или музыкальным образом — мелодией), может быть и сам — словом. Например, со словом «свастика» связан целый комплекс понятий, образов, которые сразу начинают всплывать в психике людей из собственного и коллективного бессознательного (http://inance.ru/2015/08/inferno-flota-02/). Это качество символов используют для управления коллективным бессознательным, целенаправленно связывая с теми или иными символами те или иные комплексы образов и понятий. Те же бренды — прекрасный пример.

У разных людей, в зависимости от их мировоззрения и миропонимания, один и тот же символ может быть связан с разными образами, понятиями или целыми матрицами. Например, символ «Сталин» у русских людей связан с одними образами и понятиями, у западных — с другими, а у восточных — с третьими. Эти качества символов использовали в том числе для скрытой передачи тех или иных сообщений. На этом выросли сначала тайные ордена, а из них — секретные службы. Имeнно поэтому оcобeнно тяжeло раcшифровывать иeроглифы умeрших языков, так как дeшифровщики-культурологи должны войти в cиcтeму понятий людeй той эпохи и понять их образ мыcли.

Символический язык использовался в орденах для передачи знания невербальными и неписьменными методами, поскольку можно, показав тот или иной символ или их последовательность, «подключить» психику индивида к той или иной общей области коллективного бессознательного. Причём в разные эпохи разные символы могут связываться с разными с разными системами понятий, но некие центральные смысловые стержни у символом остаются прежними.

«Тень»

В тревожном 1940 году состоялась постановка пьесы «Тень», где Шварц воспользовался сюжетной завязкой одной сказки Андерсена о том, как человек и его тень поменялись местами. Некие чиновники от искусства попытались её запретить из-за слишком смелой сатиры. Режиссёру Акимову пришлось даже оправдываться, что Доктор из «Тени» не имеет никакого отношения к советским врачам, а Цезарь Борджиа — к Союзу писателей. Режиссёр объяснял, что пьеса создана для борьбы «с пережитками капитализма», что она показывает «конфликт творческого начала с паразитическим». И действительно, читая «Тень» непредвзято, чувствуешь, насколько именно эта сказка Шварца актуальна для времени, в котором мы живем. Бесстыдная продажная пресса, кичащаяся своим откровенным бесстыдством («Я подслушивал. Вам нравится моя откровенность?»), равнодушные сытые «служители муз», тесно связанные с преступным миром и торгашами, стоящими у власти. И вся эта «кунсткамера» высокомерно называет себя «элитой», «настоящими людьми»…

И вот в эту сытую разложившуюся «элиту» проникает наглый новичок, а на самом деле просто Тень, сбежавшая от Учёного. «Элита» пытается использовать его в своих целях, но «выскочка» сам использует их, чтобы стать единоправным диктатором, взяв в жены безвольную разочарованную во всём принцессу (этакая легитимность власти). Что это напоминает, если учесть год создания пьесы? Конечно же, приход к власти Гитлера, поддержанный капиталистами и бюргерами, которые в результате сами попали под его безраздельную власть. «Тень», наверное, одна из самых мрачных сказок Шварца, в которой показано, как цинизм, сытость и равнодушие разлагают души даже не окончательно испорченных людей. И Доктор, и Юлия Джули иногда вполне искренне хотят помочь Учёному. В отличие от жертв следующей пьесы «Дракон», они прекрасно все понимают, но… боятся. Боятся потерять даже минимум — свои привилегии, боятся, что Учёный проиграет. И Учёный в итоге проигрывает — его казнят. Но казня оригинал, Тень сама лишается головы, потому что, уничтожая всё лучшее в народе, деспотичная власть в результате уничтожает саму себя.

«Дракон»

Если «Тень» повествовала о «сытых душах» элиты, то следующая пьеса Шварца — «Дракон» — говорила о более страшном — о «перекроенных душах» людей. Сюжет сказки классичен. Странствующий рыцарь Ланцелот забредает в город, находящийся под четырёхсотлетним владычеством Дракона, которому жители каждый год отдают в жены самых красивых девушек (они быстро погибают «от омерзения»). Рыцарь готов вызвать Дракона на поединок. Но что это? Его начинают отговаривать не только «лучшие люди города», но и сама Эльза. Оказывается, люди привыкли жить с Драконом, мало того — они не представляют, как будут жить без Дракона:

Как и в «Тени», даже сочувствующие Ланцелоту горожане не могут открыто выступить против Дракона — очень уж сильно они его боятся и даже по-своему «любят». Ланцелот оказывается практически один, его помощь вроде бы никому и не нужна. Тем не менее, и в самом городе находятся своеобразные внесистемные «партизаны-подпольщики», которые давно ждали героя, и которому они вручают волшебное оружие (официально же системные горожане «вооружают» Ланцелота тазиком, подносиком и справкой о том, что «копье находится в ремонте»). В конце концов Дракон повержен, а полуживой Ланцелот куда-то пропадает (считается, что он умер). Но, уничтожив внешнее зло, рыцарь не уничтожил зло внутреннее, не вылечил души, искалеченные Драконом. Поэтому, когда выздоровевший Ланцелот возвращается в город, он видит, что ничего не изменилось, теперь властителем стал «выздоровевший» от удобного «безумия» Бургомистр. Именно его считают победителем Дракона и отдают в жены Эльзу. Вот тут-то Ланцелот понимает, что истребить причину зла мало, надо искоренить его последствия в мировоззрении людей.

Афиша спектакля по пьесе Шварца «Дракон» 

Судьба постановки «Дракона» начиналась вполне счастливо. Все аллегории казались авторам ясными. Все официальные инстанции пьесу утвердили фактически без правок. В 1944 году в Москве Театр Комедии впервые показывает «Дракона» на сцене. После чего испуганный председатель Комитета по делам искусств Б. Храпченко говорит, что такое показывать советскому народу негоже. Акимов, Шварц и их друзья (Н. Погодин, И. Эренбург, С. Образцов) спасали пьесу как могли, объясняли, что Ланцелот — это советский народ, Дракон — фашизм, на что прямо указывает фраза Дракона:

На то, что это гитлеровский фашизм в нацисткой версии, также указывает и то, что в раннем варианте текста сказки обитатели города Дракона обозначаются автором как «оккупированный народ», то в окончательном варианте на месте эпитета «оккупированный» находим «покорённый».

Бургомистр — США, которые за счёт СССР пытаются примазаться к победе над Драконом (как прозорливо автор увидел будущее, ведь шёл 1944 год). И развязка сказки не правда ли — очень актуальна для сегодняшнего дня?

Тогда Шварца стали убеждать переделать пьесу так, чтобы всем было ясно — где СССР, где США. Переделывать Шварц ничего не стал (это просто бы убило сказку), и «Дракона» однозначно запретили. И. Эренбург:

В 1944 году вышла даже рецензия с красноречивым заголовком «Вредная сказка». В результате чиновники-перестраховщики сами подложили себе свинью, сами дали заподозрить себя в «грехах», осуждаемых в «Драконе», сами присвоили пьесе титул «неугодной сказки». Как говорил О. Уайльд:

И такая реакция партократии неудивительна, поскольку после убийства Сталина и Берии и государственного переворота 1953 года власть в СССР действительно стала фашизироваться (http://inance.ru/2015/06/fashizaciya-sssr/), потому фильм Марка Захарова «Убить Дракона», вышедший в пору «Перестройки» 1989 году, уже вполне обоснованно за образом Дракона представлял власть партократии.

Но самое удивительное, что в Драконе многие диссиденты, в силу особенностей своего мировоззрения почему-то видели Сталина, хотя сам Шварц прямо указал в своей пьесе на то, что Ланцелот пришёл с юга, и в этом более чем ясный намёк на аналогию с товарищем Сталиным. Но если Ланцелот это Сталин, то кто его предавал? Кто тогда Бургомистр? Кто тот покорённый народ, которому Эльза сказала, что он тоже разбойник?

Ведь главная претензия автора пьесы не к Дракону или Бургомистру, которые только используют мировоззрение людей, не желающих их менять. Как главные мысли пьесы, звучат упрёки народу, ткачам, кузнецу, шляпочных, шапочных и музыкальных дел мастерам:

И этот главный посыл пьесы, что для того, чтобы победить Дракона, нужно победить его в себе, то есть измениться внутренне так, чтобы Дракон никогда не смог бы появиться вновь.

С развенчанием «культа личности» Хрущёвым (http://inance.ru/2015/02/iuda/) советская интеллигенция стала использовать пьесу Шварца, представляя, что Дракон — это Сталин. Акценты сказки сместились на противоположные. То, что пугало чиновников, отныне стало постулатом для антисталински настроенной интеллигенции, ставшей «питательной средой» для взращивания диссидентского движения. Недаром возобновленная в 1962 году постановка «Дракона» вызвала у зрителей теперь уже вполне ожидаемые ассоциации, только теперь символ Бургомистра напрямую ассоциировался с Хрущёвым. Пьеса снова была запрещена.

«Дракон». Сцена из спектакля. Театр комедии. Ленинград. 1962 год

Если бы Шварц узнал о подобном восприятии, он бы весьма удивился. Р. Фрумкина:

Вот, собственно, и всё, чего добились власти своими запретами. Однако, просто сказать, что подобные ассоциации возникли у зрителей на пустом месте, было бы не совсем верным. Сказки Шварца, как и любые настоящие талантливые произведения искусства, касаются вечных проблем и ценностей — они символичны. А каждый символ — динамичен, в разную историческую эпоху он может быть связан с различными явлениями. Связь эта разной степени достоверности, поскольку сама по себе общая алгоритмика связей символов в таком символическом произведении даёт некий «каркас», узловые точки алгоритмики взаимоотношений явлений, которые сравниваются в произведением.

Шварц многое приблизил к нам: его персонажи говорят как обычные люди, их характеры — это (часто более резко очерченные) характеры обычных людей, которых мы встречаем в жизни. Но сама схема сказки, сами проблемы, поднимаемые в ней, не принадлежат конкретной эпохе или стране — она символична, как и роли персонажей в ней сами по себе. И каждый волен находить в ней то, что близко именно ему, именно здесь, именно сейчас. Ведь лесть остается лестью, жестокая власть — жестокой властью, ложь — ложью.

В 1940-х годах народ и сам Шварц могли видеть в Драконе и Бургомистре — Гитлера и Запад. В 1960-х годах некоторая часть интеллигенции — Сталина и Хрущёва. А в конце 1980-х Марк Захаров в своём фильме «Убить дракона» придал Бургомистру явные черты Брежнева. Дракона он вообще показал в трёх обличьях — милитаризованном, шоуменском и экзотично-самурайском, ассоциируя с властью вообще.

И особый упор фильм сделал на погромах, которые устроил народ после избавления от Дракона под радостные возгласы «Свобода!», что можно поставить ему в вину, поскольку фильм, выйдя в 1989 году, «подкачал» матрицу развала СССР.

Мы в сегодняшнем дне можем взглянуть на символическую схему сказки и увидеть, что Шварц в ней поймал в образе Дракона отнюдь не Гитлеровский нацизм, а явление более общего порядка — фашизм всей толпо-«элитарной» системы, который проявляется во всякой власти, делящей людей на толпу и «элиту».

И единственный в сказке, кто этого не делает — это Ланцелот, для которого все равны и достоинство каждого выражается в человеческий качествах, а не в должности, которую он занимает. Так «элита» до сих пор ненавидит Сталина за это качество: он не считал их «элитой», а равнял с простыми тружениками. Хотя есть раскладки, считающие Ланцелота чуть ли не космополитом (довольно занятная трактовка — http://haritonov.kulichki.net/stories/schw.html).

Ланцелот, очевидно, «водный» персонаж, несущий новую воду, которая есть символ информации, то есть он даёт информацию людям. Этот момент постоянно (даже навязчиво) подчёркивается в пьесе — начиная с его имени, связанного с «дальним родственником» Ланцелотом Озёрным, и кончая финальной сценой в конце второго действия, когда отрубленные головы Дракона просят у Ланцелота воды.

Ланцелот, получающий от подпольщиков меч и копьё, шляпу-невидимку, ковёр-самолёт и некий музыкальный инструмент, очень близок в пушкинскому Руслану, также получающему меч-кладенец, как символ высшей власти в обществе, власти концептуальной, но его образ более полный. Шапка-невидимка — скрыла сталинский большевизм от партократов после ранения и исчезновения Ланцелота почти на 40 лет. Так Сталин, будучи убитым телесно, сегодня возвращается духовно, о чём говорят итоги конкурса «Имя России» (http://inance.ru/2015/07/bolshevizm/) и реальность сегодняшнего дня. Ковёр-самолёт позволяет идеям справедливости распространяться по всему миру. А музыкальный инструмент позволяет создавать культуру, принципиально отличную от западной. Так, когда в США привезли кино сталинской эпохи, критики практически единогласно сказали:

Новое человечное кино еще предстоит создать — но уже предпринимаются попытки, хотя и не во всём удачные — но попытки. Пример тому — фильм «Территория», рассказывающий о буднях простых тружеников, каждодневным совместным трудом, решающих большую общую задачу!

И в таком свете совсем не случайным видится объявление 2016 года — Годом кино (http://ria.ru/culture/20151007/1298326396.html).

Заключение

Марк Захаров в своей экранизации пьесы «Дракон» многое извратил и изменил. Но самое главное — он изменил начало, сделав его более выпуклым, напрямую отсылающим к Библии, но изменил и финал, сделал его чисто библейским.

Начало фильма, встреча с рыбаками, однозначно напоминает встречу Иисуса Христа с будущими апостолами. Рыбаки рассказывают, что дракон «навёл порядок» в городе.

— ответил Ланцелот.

За эти слова один из рыбаков стреляет в убегающего Ланцелота. Его ловят, опутывают сетью и везут на суд. Впечатляющая картина длинного ряда канцелярских столов… Мимо проплывают подвешенные в рыболовных сетях, как туши на мясокомбинате, подсудимые…

Учитывая главную проблему изменения душ людей, что поднимает пьеса «Дракон», эти сети в фильме, как и рыбаки, ловящие людей сетям — символически — прямая аллегория с исторически сложившимся христианством и библейским мировоззрением.

Библия приписывает Христу такие слова:

Лосенко «Чудесный улов»

Так Марк Захаров усиливает символизм произведения Шварца, напрямую отсылая к основе западной цивилизации — Библии.

Хотя и у Шварца отсылки более чем прямые. Пьеса начинается в чистой и просторной кухне диалогом Ланцелота с котом. Забавный такой, сразу вспоминаются и Кот в сапогах, и его сородич из мультфильма о Шреке и, даже кот Матроскин, но у этого Кота есть одна странность.

Кот: Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, мой милейший.

Ланцелот: Как тебя зовут?

Кот: Машенька.

Ланцелот: Я думал — ты кот.

Кот: Да, я кот, но люди иногда так невнимательны. Хозяева мои до сих пор удивляются, что я ещё ни разу не окотился. Говорят: что же это ты, Машенька?

Есть ещё одно произведение, где хозяева не догадываются, что за женской внешностью скрывается мужчина — «Домик в Коломне» Александра Сергеевича Пушкина.

Иллюстрация пера А.С. Пушкина с котом на первом плане 

И на вопрос о росте дракона, кот отвечает: «С церковь» — тоже довольно интересная аналогия.

Финалы пьесы и фильма также сильно отличаются, как их начала. У Захарова дети пробегают мимо Ланцелота к человеку с обликом дракона, который учит их запускать воздушного змея. С одной стороны, это показывает, что пока библейская система внедряется в мировоззрение детей, она будет воспроизводиться самими людьми, но с другой стороны такой финал вводит людей в библейский алгоритм:

И обесценивает все усилия Ланцелота, говоря зрителю — все попытки изменить систему — тщетны.

В фильме избранница дракона, спасённая Ланцелотом, отвергает своего спасителя.

У Шварца финал иной — в лучших традициях сказок — счастливый. В последних словах главных положительных героев пьесы нет такой мрачной безысходности, какая есть в фильме Захарова. И сама пьеса завершается свадьбой, что, учитывая символизм персонажей, тоже отсылает в некоторым произведениям Пушкина.

В целом фильм утверждает непобедимость и вечность Зла, как это свойственно всей западной культуре, тогда как концовка пьесы утверждает победу Добра над Злом, как это свойственно русской культуре.

Ланцелот . Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придётся убить дракона.

Мальчик . А нам будет больно?

Ланцелот . Тебе нет.

1-й горожанин . А нам?

Ланцелот. С вами придётся повозиться.

Садовник. Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас — будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода.

1-я подруга . И пусть сегодня свадьба всё-таки состоится.

2-я подруга . Потому что от радости люди тоже хорошеют.

Ланцелот . Верно! Эй, музыка!

Гремит музыка.

Эльза, дай руку. Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!

Занавес

1943

Источник